Читать книгу 1000 долларов за поцелуй, 50 центов за душу - Группа авторов - Страница 3

– С каких это пор ты стала увлекаться мужским полом? – смеётся менеджер, видимо зная о социально-биологической "избрачности" Кристины.

– Я не собираюсь его затаскивать в постель, – смеётся Кристина, – это просто друг. Никита, познакомься. Это Наташа. Никто лучше неё не подскажет, что лучше сегодня надеть тебе на вечеринку.

Мы находились в одном из моднейших бутиков, в ТЦ, куда обычно забегают невзначай потратить пару миллионов питерские мажорики, и в который меня привезла буквально силком Кристина. Целью было обернуть в соответствующую этикетку друга-натурала как стильный аксессуар на грядущий закрытый показ некоего артхаусного кино, что намечался этим вечером в Сейнт‑Пи, как говорит золотая молодёжь. Как бы я тактично ни отнекивался, она меня заверила, что совершенно никаких денег тратить мне не потребуется, всё за счёт бонусной карты постоянного клиента её отца.

– Думаю, Армани подойдёт, – как бы оценивая меня взглядом, который бегает то вверх, то вниз, говорит Наташа.

– Значит, Армани! – восклицает Сисиль.

Кто бы мог подумать, что в примерочную мог зайти обычный и ничем не примечательный на вид парень, а выйти человек, который смахивает на миллиардера или какого-нибудь воротилу с Уолл‑стрит, этакого Бада Фокса, с пятью сотнями тысяч бакинских в год. Армани творит чудеса, подумал я, когда ощутил на себе пожирающий взгляд Наташи.

Честно, я чувствовал себя Золушкой – только вместо тыквы был каршеринг, а вместо феи – девочка с бонусной картой на несколько сотен тысяч. Этот костюм, гладкий, дорогой, стоил, наверное, больше, чем я за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь даже на горизонте мог бы намечтать. Буквально позавчера я был хроником с пакетиком из «Пятёрочки», а сегодня на мне Армани, такой сказочный, будто сшит в аду и одобрен самим Сатаной. В Питере меня приютили, накормили, напоили – осталось только спросить: а во сколько подадут мои яйца к завтраку?

– Предлагаю перед тем, как ехать домой, посидеть, выпить кофе. Без кофе в Петербурге как без Медного всадника. Я возьму карамельный макиато. А ты можешь сгонять в «Перекрёсток для богатых» и взять свою блестящую баночку пива, – сказала Кристина.

Она взяла кофе с собой, я сгонял за пивом, и мы сели в павильоне.

– И как ты выследила этого старого поэта на пенсии?

– Написала в издательство, поговорила с редактором. Он дал номер Профессора.

– И всё? Просто так?

– Ага.

– Я забыл, прости. Для вас же с отцом нет ничего невозможного, есть только ещё неопределённая цена. Надеюсь, вы с утра не пьёте адренохром и не закусываете девственницами?

Кристина усмехнулась, а потом резко остановилась, даже немного побледнев.

– Тебе нужно знать обо мне одну вещь. Скрывать не буду, просто скажу один раз и всё. Всё равно узнаешь. Моя мама погибла меньше года назад.

Я поперхнулся. Чтобы не выглядеть как быдло, когда тебе рассказывают такое, я сразу отложил жбшку.

– Авиакатастрофа, разбилась на вертолёте в Ленинградской области. С тех пор я бросила учёбу в Англии, вернулась сюда. Для отца любое чувство – это фора, а форы в его мире не дают. Поэтому он настаивал на том, чтобы я вернулась в Англию. Я ведь подрастающая наследница его империи, и как мне без образования принимать бразды правления? А я не могла. Моя мама была единственной, кто мог поспорить с ним, а теперь её нет. Как будто во мне ампутировали какой-то жизненно важный орган. Душу. И с тех пор я хожу одним большим сгустком фантомной боли. После смерти мамы я вообще задумалась, что во мне настоящее, а что навязанное, поэтому, несмотря на настояния отца, взяла академический отпуск. И вдруг, как знак свыше, полгода назад мне попалась книжка Степана. Я прочитала её и впервые с момента похорон почувствовала, что кто-то меня понимает…

– Кто? Профессура? Кристина, не хочу тебя разочаровывать, но этот старый пройдоха…

– Не он. Главный герой книги. Мальчик. У нас хоть и разные биографии, но я почувствовала, что он испытывал то же самое.

– А что там с этим мальчуганом? – спросил я, почесав затылок.

Кристина сначала недоуменно уставилась на меня, потом резюмировала:

– Книжки надо читать, а не ждать экранизаций, Никита.

Я пожал плечами. Конечно, я бы хотел сказать, что насмотренность ничем не хуже начитанности, но не стал озвучивать колкости в такой момент откровения.

– Он не был сиротой, его родители не погибали.

Кристина до этого момента смотрела вдаль павильона, а сейчас строго взглянула на меня.

– Родители бросили его. Он стал беспризорным.

– Понятно.

– И я почувствовала, что он чувствовал то же самое, что и я. Отец пропал в деловых встречах и командировках, и я стала будто бесприютной, как будто даже круглой сиротой.

– Поэтому Профессура? Хочешь научиться так же?

Кристина замолкла. Её исповедь для меня содержала столько боли, а Профессура говорил о ней как о бесперспективной пустышке. Я решил отплатить девочке должной монетой.

Кристина вслух ничего не ответила, едва кивнула, так что это даже был не кивок, а просто её хрупкое тело шевелилось от кондиционеров.

– Только не строй иллюзий по поводу старика. Он – кидала, алкоголик и срать хотел на всё, кроме своего похмелья.

– Боже, ну ты и говнюк, – протянула Кристина. – Вы же вроде друзья.

– Он просто тот ещё старый ублюдок, – посмеялся я. – Я его знаю как знатного алкоголика и совратителя студенток. Так что ты сама будь по‑аккуратнее.

– И речи быть не может, – сразу же отмахнулась Кристина. – Я ему как дочь.

– Вы вроде бы друзья, пьёте и пишете вместе, но по большому счёту этому сукину сыну важна только его собственная шкура. Думаешь, вы с ним друзья? Чёрт, да ты ему платишь. Поэтому он с тобой и нянчится. Ты в курсе, что у него финансовые проблемы?

– Нет.

– Он за зелёную бумажку может всё что угодно кинуть.

– Но он же пригласил тебя в Петербург, как ты можешь такое говорить?

– Я даже не знаю, зачем он меня пригласил, жду очередной фортель…

Мы вышли из ТЦ и двинулись на парковку. Кристина бросила мне ключи от «Порше» из отцовского гаража. Таким образом она дала понять, что пребывала в добром духе, несмотря на неприятный диалог о Профессуре.

– Ну ладно, – подумав, сказал я, – я буду твоим «таксистом Джо».

Совру, если скажу, что мне не нравилась четырнадцатилетняя Ванесса Паради, исполняющая одноимённую песню. Что-то было в её щербинке в зубах, что вызывало из спячки гумбертовский ген. Хоть Кристине и было восемнадцать, своей юностью и своенравностью она походила на набоковскую нимфетку. К тому же мало кто знает тот факт, внимание – спойлер, что первый опыт интимной близости Лолита, согласно роману Набокова, испытала именно с девочкой, как и Кристина, ну а я, как Гумберт, получается, был не совратителем, а пленником молодой красоты.

Когда мы подъехали к особняку, я первым заметил её: незнакомку в коротком платье, с парой чемоданов. Упругая, уверенная, красивая. Слишком красивая, чтобы быть случайной.

– Мария! – воскликнула Кристина и, тут же бросив пакеты с покупками, помчалась к ней.

Девушка была действительно как амазонка – под два метра высотой, крепкие плечи, короткое платье демонстрировало весьма крупные, накаченные, но без фанатизма бёдра. Она смахивала на какого-то суперуспешного фитнес‑тренера, но все её мышцы лишь подчёркивали женскую красоту, а не делали её мужеподобной.

Кристина была ниже меня, а на фоне почти двухметровой амазонки и вовсе походила на девочку‑подростка. Стало очевидно, что это девушка Кристины, а я думал увидеть «бучиху» в широких джинсах и свисающей цепи с пояса, клетчатой рубашке, грушеобразной фигуры и угрями на носу. Но нет, та была обворожительна под стать Кристине, но, видимо, в выданной Кристиной ей связке ключей от сердца – ключа от дома не висело.

– Но мы тебя не ждали сегодня!

– Появился рейс пораньше, и я поменяла билеты. Ты рада? – улыбнулась амазонка.

– Никита, знакомься: это моё сердечко Мария. Моя наставница по курсу переосмысления женщин как членов общества. Мария, это Никита, друг Профа. Он поживёт у меня немного.

«Поживёт немного», – повторил про себя я. Меня всё‑таки временно прописали.

– Ты всех бродяжек, что ли, решила приютить?

– Не стоит беспокоиться, вшей не наблюдается, – скромно кивнул я, но руку не подал.

Мария не разделила энтузиазма. Мы зашли в дом.

– Господи, я так устала, – простонала Мария.

– Прими ванну. Прямо сейчас. Чувствуй себя как дома.

– Заманчиво. Но я заехала только проведать тебя и сразу домой. А твой отец вернулся?

– Нет. Говорят, прибудет только в следующем месяце. Какой-то безумный проект.

– А где твой учитель? В очередной нирване под вискарь?

Кристина смутилась. Видимо, уже поделилась чем-то лишним про нашего общего кумира. Профессуры дома не было. Он днём исчезал, возвращался под вечер – и под градусом. Стёб за спиной Профессуры – роскошь, которую можно позволить только тем, кто его любит, поэтому я решил выступить «адвокатом дьявола»:

– Нагуливает мудрость, – сказал я.

– Чувак когда-то написал книгу, а потом ушёл в алкоголь.Есть много другиз современных писательниц-женщин, у которых можно научиться куда большему чем у алкоголика— не унималась Мария.

– Тут соглашусь, – усмехнулся я.

– Вы ничего не понимаете, – уже всерьёз сказала Кристина и поднялась удалилась наверх.

Битва взглядов и прелюдии продолжались недолго. Мария подошла ко мне и резко схватила своей рукой мои яйца.

– Она мне немного рассказала о вас с этим Степаном. Прожигатели жизни. Выпьете всё, что горит, трахаете всё, что раздвигает ноги. Типичные мужланы. Так что не стоит тут корчить невинность. И знай, если подкатишь яйца к Кристине – тут же их и лишишься.

От хлынувшей боли мои перепонки заложило, и я уже едва что-то слышал, но смысл был и так понятен.

– Брооо, – простонал я, – да какие проблемы? Всё путём.

Ещё пара секунд в тисках – и мои тестикулы были освобождены. Я выдохнул.

– Ну вот и славненько, – добавила Мария. – Теперь мы точно уяснили, что бычок должен оставаться в стойле.

– Вот и славненько, теперь познакомились по‑настоящему, – ещё сквозь боль ответил я.

Кристина была идеальной женщиной: восемнадцать по паспорту, шестнадцать на вид, и я было уже начал прикидывать в своей голове план по её половому воспитанию – так сказать, вернуть в изначальные лона природы здоровой гетеросексуальности без всех этих разговорах про матриархат и патриархат. Но теперь появилась фроляйн наставница по правильному позиционированию ненависти к мужскому полу, а третьего лишнего я всегда считал этаким парнокопытным, которое слишком тупо, чтобы перестать мешать двоим, таким образом наставляя рога самому же себе.

Чтобы пережить остатки боли, я закурил сигарету. Спустя минуты полторы, погасив окурок в горшке с монстерой, я двинулся в дом и взял пива. Устроившись на диване, я стал его неспешно потягивать.

Мария задержалась ненадолго – выпила чай и мельком глянув на телефон, вдруг сказала, что у неё там уже целый парад из сообщений от заказчиков. «Консалтинг – как подлянка: всегда всплывает в самый неподходящий момент». Она сказала, что перед вечерним кинопоказом и тусовкой нужно срочно разгрести завалы и уехала к себе домой. Минут через сорок дверь хлопнула – ввалился Профессура. Конечно, поддатый. На вопросы, где он был, он ответил фирменно: «в поисках истины». Дальше объяснять не стал и удалился в свою комнату.

Наступал вечер, и нам всем пора было собираться на показ. Профессура клятвенно пообещал «держаться в рамках» – пообещал так, как это делают мужики, которые дают обещания только для того, чтобы потом их красиво нарушить.

– Продался? – кивнул Профессура на мой смокинг.

– Сделай одолжение, напиши себе эпитафию и сдохни.

– А ты сделай себе одолжение, научись вообще читать.

Профессура же был в белых помятых брюках и яркой зелёно‑оранжевой гавайской рубашке, которая подходила больше для пляжа, чем для закрытого кинопоказа. Так он бунтовал против элиты, против успешных и публикующихся. Его извечный алкогольный марш был протестом против глянцевых обложек и «пидаров‑кутюрье», против клубники со сливками или икры с шампанским, против недостойной литературы и любых экранизаций.

Охренительно красивая, хоть и безнадёжно феминистическая Кристина спустилась к нам. На ней было золотое длинное платье, которое от чего-то блестело. Видимо, был такой материал. Лиф, вопреки всем канонам сопромата, удерживался на молодых торчащих сосках, а глубокое декольте сзади намеревалось вот‑вот и показать ямочки над ягодицами. Я был просто ошеломлён и смотрел на неё как «Человек дождя» на дифференциальное уравнение, а Профессура, к моему счастью ревнивца, даже и глазом не повёл.

Мы сели в Кристинин «Порше», обусловившись, что туда поведу я, а уже обратно сядет она, ведь я не намеревался не пить, и поехали на показ. Закрытый и чопорный до скрипа зубов. Даже я, будучи большим знатоком кино, считал, что артхаус – это когда сюжет считается излишеством. Ты выходишь из зала и чувствуешь себя тупым. А если вдруг что-то понял – значит, идиот вдвойне. Актёры смотрят в камеру, как будто ты им должен денег за их гений, что ты лицезреешь. Музыка звучит, как будто пианино столкнули в шахту. И всё это ради сцены, где убивают собаку главного героя – в знак утраты человечности. Если бы не заранее припасённые шкалики, то традиция киношников досматривать титры до конца точно спровоцировала бы Профессуру и меня на суицид.

Не успели мы сделать и двух шагов из проектного зала, как к нам подошёл мужик лет сорока с хвостиком, в чёрной рубашке и с лицом, будто делает вид, что не пьёт на тусовках.

– Степан? Вот уж кого не ожидал увидеть. Живой, почти трезвый и при бабах – тебя точно не подменили? – сказал он, хлопнув Профессуру по плечу.

– Я просто сегодня репетирую образ приличного человека, Ромчик, – хмыкнул тот, не улыбаясь.

– Серьёзно? Исторический момент!

– Кристина! – поприветствовал мужчина.

– Роман! Поздравляю с премьерой картины! Ну и как вам работалось с режиссёром?

Мужчина, как оказалось, знал и её.

– Сущий кошмар, он думал, что мы наняли его как художника, а нам был нужен просто работяга, который сделает всё как надо студии. Ведь видение картины уже было, и что-то привносить уже не нужно, а он… В общем, наконец отмучились – и вот премьера…

– А что сам не снял этот псевдоинтеллектуальный стон под камерой? – спросил Профессура.

– Как пошло, – сказал мужчина. – Стёпа, я знал, что ты не удержишься.

– Я выдержал полтора часа, это уже подвиг.

– Я уже давно не снимал. Решил не обманывать себя и заниматься тем, что умею. Продюсированием.

В этот момент, когда ещё никто не разошёлся, откуда-то из-за закулисья прямо на сцену выбегает молодая девушка с большой табличкой «Мы против убийства животных в кино!». Примечательным, конечно, ещё было и то, что она выбежала с абсолютно голым торсом.

– Хватит убивать животных в кино! Живодёры! Это жестокое обращение с животными! Это преступление против человечности!

– Охрана! Немедленно выведите её! – завопил Роман.

Но было уже поздно, девушка спрыгнула со сцены и понеслась между рядами зрителей.

– Схватите её!

И наконец нашлась охрана, которая поймала эту активистку, завершив её интересный перформанс.

– Даже если бы я написал в конце, что во время съёмок ни одно животное не пострадало, эти активисты всё равно бы не успокоились, – начал оправдываться Роман.

– А меня кольнул момент, когда отказали тормоза, и главный герой не догадался тормозить машину ручником или понижением передач, – вставил я, продемонстрировав небольшие знания, что остались у меня после таксопарка. – Но это клише достаточно часто встречается в кино.

– А кто это у нас? – спросил мужчина, глядя на меня.

– Никита. Друг Профессуры. Просто Никита, – сказал я сам за себя.

– Очень приятно, Никита. Роман. Добро пожаловать в сумасшедший дом.

– Я надеюсь, вы смогли «отмыть» столько, сколько потребовалось, на этом фильме? – усмехнулся Профессура.

– Да, конечно. Эту фигню забудут к понедельнику, и она даже на «Кинопоиске» не появится. Но вот зато следующий проект – просто пожарище. Там будет всё: плоть, сатира, паника, идеальный саунд. Настоящая буря.

Он похлопал по плечу Профессуру. Быстро, по‑деловому, как будто заверял сделку.

– Как и договаривались, после сеанса – в «Грибоедов». Там будет кто надо. Только не тащите критиков, эта моль нам там не нужна, посидим по‑свойски.

Профессура закатил глаза, что ему придётся терпеть и дальше весь этот кинематографичный бред. А мои глаза, наверное, заблестели, что я смогу попасть на вечеринку киношной богемы.

– Проф, не надирайся только, хорошо? – попросила Кристина.

– Дожили, мной руководит восемнадцатилетка. Тогда я накладываю вето на обещание не надираться. Вселенная требует баланса.

«Грибоедов» с его типичными питерскими интеллигентами встретил нас как приют – ламповый и полупьяный. Санкт‑Петербург… Кто-то противопоставлял его Москве, но это было вовсе не нужно. Зачем сравнивать Пушкина и Ахматову или Джека Николсона и Джо Пеши. Это были два разных мира, каждый со своей уникальной энергией и обаянием. И у Питера был свой неповторимый шарм – с его неоном на петровской архитектуре, вечно занятыми проститутками во время международного экономического форума и, конечно же его парадными, поребриками и шавермой. Жители города редко видели солнце, зато всё лето не могли уснуть от белых ночей, Невский всегда бурлил туристами, а Обводный убивал своей депрессией. Он был как старый джазмен, который давно сорвал голос, но всё ещё держал ритм.

Я стоял посреди тусовки, как чувак, который проснулся в чьей-то ванной после вечеринки и не помнит, как туда попал. Все свои, все, как говорится, знают сценарий. Это были продюсеры, режиссёры, критики – те, кто решал, что завтра будет модным, а кто отправится обратно в театральный кружок.

А ведь я – тот, кто в детстве нажимал «паузу» на DVD, чтобы разглядеть, как у Де Ниро сжимались пальцы в «Таксисте». Я мог отличить Брессона от Бергмана или в каком году Тарковский перестал верить в государство, и в каком – самому себе.

На одном из столов двое нюхали белый порошок, скрутив пятитысячные купюры. Все знали, что кино и кокаин – это уже клише, но немногие понимали, что слизистая могла повредиться из-за сальных отпечатков пальцев на купюре.

Нетрудно было предугадать мою и Профессуры траектории движения – естественно, мы сразу двинулись к бару. Кристина же нас покинула, чтобы отыскать Марию, которая не смогла приехать в кино, но точно обещала приехать на афтер‑пати.

– Боже, какие люди в Голливуде! – раздалось за спиной.

Я обернулся. К нам подошла ухоженная дама лет пятидесяти. Стрижка в духе французской богемы, запах дорогого парфюма и трёх похороненных мужей.

– Господи, Катенька! Какая встреча! – восторженно выдал Профессура, а потом добавил: – Ты всё ещё жива?

– Жива. И всё ещё помню, кто мне должен. Ты получил аванс на вторую книгу лет десять назад и с тех пор только пишешь себе оправдания, – улыбнулась она.

– Никита, знакомься, это Екатерина Борисовна, мой главред. Производная от слова «вред», – буркнул он.

– А это у нас кто? – обратилась она ко мне, как будто увидела потерянного щенка.

– Никита. Просто… Никита.

– Какой приятный милый мальчик, – нежно произнесла она так, будто дальше хотела потрепать по щеке. – Надеюсь, ты не пьёшь, как твой друг.

– Стараюсь не брать дурной пример.

– Молодец! А ещё у него дурной пример – не писать. Тоже его не бери, а то окажешься в больших долгах перед редакцией, которая опубликовала твою первую книгу и была нагло обманута по поводу второй, – всё это она произнесла, пристально глядя на Профессуру.

Тот молча отвернулся к бару и осушил до конца остатки стакана.

– Я думала, у тебя нет времени на то, чтобы писать, но оказалось, что нашлось для того, чтобы учить… Как там говорится: «Тот, кто не умеет, – тот учит»?

– Не совсем. Тот, кто не умеет, – тот издаёт, – Профессура отхлебнул от новоначисленного барменом стакана.

– Ну да ладно. Кто старое помянет, как говорится… Слышала, что ты сможешь расплатиться с нами, раз появился новый стабильный заработок. Как смотришь на то, чтобы сесть за один столик, поностальгировать?

– Что-то не хочется.

– А я думаю, тебе нужно присоединиться. С нами, кстати, и Ромчик сидит. У вас с ним разве не дела? Вы же с кинопоказа приехали.

Судя по выражению лица Профессуры, нас ожидало нечто не более приятное, чем процедура колоноскопии, я же украдкой немного обрадовался, ведь смогу влиться в эту тусовку поближе.

– Хрен с ним, – вздохнул тот.

– Расслабься. Речь пойдёт только про те книги, которые точно будут изданы, – сказала Екатерина.

Они уже сидели: Роман, Кристина и прибывшая Мария. Говорили, смеялись, в бокалах переливалось белое, будто никто из них не подозревал, что где-то за стеной мир всё ещё работает, бегает, дерётся за скидки и пытается выжить на одних макаронах. Мы подошли к столику. Роман обернулся первым, смерил взглядом, будто собирался запустить кастинг на роль статиста в своём следующем блокбастере.

– А вот и они, – сказала Екатерина, виляя голосом, как хвостом. – Смотрите, кого я привела. Это же наш ворчливый писатель, который не пишет.

– Екатерина, моя дорогая, – начал Роман, протягивая бокал и не моргая, – по‑моему, в пору уже посадить за печатную машинку мартышку. Даже она, рандомно нажимая клавиши, с учётом теории вероятности рано или поздно выдаст что‑нибудь, хоть немного тянущее на фабулу с саспенсом.

– Мне хватило уже одного несносного орангутана, – усмехнулась она и обратилась к Кристине, мягко коснулась плеча; оказалось, она знакома и с ней. – Детка, как я рада тебя видеть… Дорогая, после ухода твоей мамы в мире литературы стало так пусто. Будто умер сам слог. Прими мои глубочайшие соболезнования… ох, голубка… на кого же тебя оставила она…

– Спасибо, Екатерина, – тепло обняла ту Кристина.

Так вот почему она решила писать. Не потому, что «понравился Профессура», и это была не прихоть богатой девочки, играющей в «воскресную Ахматову». Её мама была писательницей. Писать для неё – не просто «пойти по стопам», а способ удержать её в сердце. Я посмотрел на Кристину, она поймала мой взгляд и поняла, что я хотел ей что‑то сказать, но так по‑взрослому кивнула, что, мол, «всё хорошо, давай потом».

Екатерина перевела взгляд на Профессуру – тот медленно поднёс рюмку, втянул воздух и сделал вид, что ничего не слышит.

– Не переживайте, – спокойно сказала Мария, не отрываясь от экрана. – Она в надёжных руках.

Я прочитал вторую часть фразы в её глазах: «и я не дам нахлебникам сесть ей на шею». Она всё ещё помечала территорию, как альфа‑самец, только без рыка – одной построенной бровью.

– А он, – Екатерина кивнула в сторону Профессуры, не меняя тембра, – троглодит, тебя научит только не писать. Ой, бросай этого пьющего забулдыгу.

– Вот и я о том же ей твержу, – снова подхватывает Мария. Она повернула голову ко мне, оценивающе. – А то моя Кристина скоро дом превратит в приют для безработных.

Профессура не повёл бровью. Я отпил виски, повернул голову и увидел девушку. Она стояла в толпе, общалась с прочими гостями, пила и была абсолютно беззаботной. Обычная на вид девушка, если не учитывать тот факт, что примерно полчаса назад я видел её полуголой с табличкой о жестоком обращении с животными. Это была та самая протестующая. Я с удивлёнными глазами повернулся к Роману предупредить о надвигающейся опасности.

– Не стоит переживать, это одна из моих актрис.

– Как это?

– Надо же как‑то пиарить слабоватые фильмы, – улыбнулся Роман, – а чёрный пиар тут тем более пиар.

– Душка, – обратилась Екатерина к Роману, – твой артхаус – что‑то с чем‑то. Чувствую, уже завтра в кулуарах соцсетей будут воспеваться оды! Уверяю, вовсе не нужно было придумывать такой подставной перформанс.

Оба принялись обмениваться воздушными поцелуями. Хвалить – норма. Лизать жопу – уже индустрия. Никто не скажет «дерьмо». Максимум – «не для всех». Я смотрел на них и думал: тут правду не говорят. Тут делают комплименты – потому что за каждым бокалом стоит чей‑то бюджет.

– Из этого артхауса мы выжали всё, что могли, но я всё равно больше не буду связываться с режиссёрами‑визионерами, – сказал Роман, разглядывая свой бокал, как будто там плавала его прошлая ошибка.

– А я слышала, что все режиссёры – извращенцы, – Мария выплюнула это как диагноз. – Вуди Аллен домогался до своей дочери!

– Фактически инцеста не было, – сказал я. – Она была приёмной. И вообще, позже он женился на Сун‑и Превин.

– А может, ты чешешь языком не только по ушам, но и по другим местам? – не унималась со своим подозрением Мария.

Я промолчал. Даже не повернулся к ней. Бросать перчатку тому, кто ищет повод, – всё равно что спорить с шизофренией.

– А что вы думаете об экранизациях? – спросила Екатерина.

– «Сияние», «Спартак», «Пролетая над гнездом кукушки», «Завтрак у Тиффани», «Крёстный отец», «Список Шиндлера», – выдала Кристина на одном дыхании, будто сдаёт экзамен по очевидностям.

– Кен Кизи, кстати, отрёкся от «Гнезда», – сказала Екатерина.

– Но Джек Николсон всё равно получил «Оскар», – добавил я. – Если предательство и было, то как минимум – успешное.

Профессура снова выпил.

– Это очень интересно, – сказала Екатерина. – Тогда, по‑вашему, что именно является предательством в кизианском смысле: плохая, по его мнению, адаптация или сама по себе экранизация?

– Смена главного героя его просто доконала. Сюжетный фокус был сосредоточен на МакМёрфи, герое Джека Николсона, а не на голосе рассказчика книги – Вождя Бромдена. – Мне нравилось проявлять эрудицию там, где эти знания ценились.

– Я слышала, фильм основан на реальных событиях, – добавила Мария, почувствовав себя не у дел и попытавшись обратить на себя внимание.

Кристина и Роман посмотрели на неё как на профана: экранизированный по книге роман не обязательно основывался на том, что реально происходило. По сути, она сморозила чушь, но, как бы мне ни хотелось поддержать Марию, мой внутренний киноэрудит всё же вылез наружу на её удачу, хоть одолжений я не планировал ей делать.

– На самом деле Кизи не просто так всё выдумал: кажется, была такая настоящая больница – называлась «Кукушкино гнездо».

– Вообще больница занимает особое место в книге. Это не просто учреждение с персоналом, а среда, где любая попытка свободы встречает дисциплинарную машину, – пристально глядя на меня, продолжала Екатерина.

Я это заметил, но не мог понять, почему главред издательства заигрывает со мной? С Профессурой всё понятно – безнадёжный случай, но и я был «зять – нехер взять». Ей скорее впору было продолжить флиртовать с Романом. И молодое дарование феминизма не смогло продолжить мысль Екатерины, отчего мне пришлось перехватить инициативу и вызвать нарастающую профессиональную ревность у Кристины.

– И мало кто понимает, что она чётко архетипируется в виде конкретного человека. И в книге, и в фильме – это сестра Рэтчед.

– В каждой истории, даже с неочевидным противоборством, должен быть антагонист, – лукаво улыбнулась Екатерина. – По‑вашему, в экранизации нужно превращать живые прототипы в архетипы и приписывать им все грехи мира?

– Не знаю, надо или нет, но Луиза Флетчер тоже получила «Оскар».

– Эффектно сыграть «суку» – большая ответственность, – улыбнулся Роман. – У нас в России не каждая актриса так сможет. Но я работаю с одной гениальной как раз в своей следующей картине.

– Правда? Вы уже определились с ролью? – наконец‑то отвернулась от меня Екатерина.

– Валерия Старкова, – с гордостью произносит Роман. – Если она возьмёт темп дыхания – зрителям придётся дышать вместе с ней.

Кто не знал Валерию Старкову? Я, как прогнивший киноман, знал её очень хорошо. Гордость всего русского синематографа. Её визитной карточкой стала роль проститутки и сцена, где её изнасиловали. Она получилась настолько правдоподобной благодаря игре Валерии, что, казалось, «Необратимость» была лёгкой прогулкой для Моники Беллуччи. Это и стало проходным билетом на кинофестиваль в Берлине. А уже после – большие роли и народная слава.

– Ого, – Екатерина искренне улыбнулась. – Она будет играть антагониста?

– Да, – Роман кивнул. – Долго думали, кто подойдёт по уровню. Решили, что Старкова сможет показать на камеру ту самую мать.

– И как она? Готовится? – спросила Екатерина.

– Старкова готовится по методу. Реальные артефакты. Поэтому ей нужно больше данных, чтобы вжиться в роль.

Роман посмотрел на Екатерину, Екатерина посмотрела на Профессуру.

– А что, книги ей не хватило? – спросила Екатерина.

– В том‑то и суть: она хочет вжиться в роль по‑настоящему, ей нужны первоисточники, а не сценарий. Она – гений.