Читать книгу Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума - Группа авторов - Страница 15

«С калмычками не кокетничаю»

«Что сказать вам о моем путешествии? – из Торжка вопрошает Пушкин княгиню Веру Вяземскую, – оно продолжается при самых счастливых предзнаменованиях, за исключением отвратительной дороги и несносных ямщиков. Толчки, удары локтями и проч., очень беспокоят двух моих спутников, – я прошу у них извинения за вольность обращения, но когда приходится путешествовать совместно, необходимо кое-что прощать друг другу» (франц.).

Любое путешествие предполагало неудобства: и обычную тесноту в экипажах, и слишком разговорчивых попутчиков. Но что особо досаждало, так это полчища «кровососущих» (чем «славились» почтовые станции!), напрочь лишавших сна.

Так случилось и с Пушкиным в доме грузинского городничего, где после горного пешего перехода остановился он на ночлег: «Я бросился на диван, надеясь после моего подвига заснуть богатырским сном: не тут то было! блохи, которые гораздо опаснее шакалов, напали на меня и во всю ночь не дали мне покою».

А еще непролазная грязь на дорогах!

«До Ельца дороги ужасны. Несколько раз коляска моя вязла в грязи, достойной грязи одесской. Мне случалось в сутки проехать не более пятидесяти верст».

Такова проза жизни романтического девятнадцатого столетия.

Случались и особого рода дорожные неприятности. Не единожды поминал Пушкин столь нелюбимых им зайцев в письмах к жене: «Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее, – сетовал он из Симбирска, – <…> Дорого бы дал я, чтоб быть борзой собакой; уж этого зайца я бы отыскал».

«Въехав в границы Болдинские, встретил я попов, и так же озлился на них, как на симбирского зайца». Пушкин и сам считал себя человеком мнительным, верил в различные приметы и суеверия. Все же однажды перебежавший дорогу длинноухий в буквальном смысле спас поэта. Не повороти Пушкин коней из-за дурной приметы назад, в Михайловское, то быть бы ему на Сенатской площади в Петербурге. И, как знать, не пришлось ли тогда Александру Сергеевичу разделить печальную участь друзей-декабристов…

Развлечений в дороге немного: разве что поиграть в шахматы, – Алексей Вульф вспоминает о шахматных баталиях с поэтом, что случались на почтовых станциях на пути из Малинников в Москву; или бросать по бутылке на каждой станции, как шутливо советовал Пушкин приятелю.

Но главное, взять в дорогу книги! Вот оно, самое подробное наставление: какие из них следует захватить в долгую поездку.

«Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины, я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар, и та, которую не решитесь вы и раскрыть, возвращаясь из Английского клуба или собираясь на бал, покажется вам занимательна, как арабская сказка, если попадется вам в каземате или в поспешном дилижансе. Скажу более: в таких случаях чем книга скучнее, тем она предпочтительнее. <…> Книга скучная, напротив, читается с расстановкою, с отдохновением – оставляет вам способность позабыться, мечтать; опомнившись, вы опять за нее принимаетесь, перечитываете места, вами пропущенные без внимания etc. <…> Вот на что хороши путешествия.

Лихая тройка

Итак, собравшись в дорогу, зашел я к старому моему приятелю**, коего библиотекой привык я пользоваться. Я просил у него книгу скучную, но любопытную в каком бы то ни было отношении. <…> “Постой, – сказал мне**, – есть у меня для тебя книжка”. С этим словом вынул он. книгу, по-видимому изданную в конце прошлого столетия. “Прошу беречь ее, – сказал он таинственным голосом. – Надеюсь, что ты вполне оценишь и оправдаешь мою доверенность”. Я раскрыл ее и прочел заглавие. “Путешествие из Петербурга в Москву” С.П.Б. 1790 год».

Вместе с раритетом Пушкин повторил историческое путешествие: «В Черной Грязи, пока переменяли лошадей, я начал книгу с последней главы и таким образом заставил Радищева путешествовать со мною из Москвы в Петербург».

«Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня…» Это уже иной год, и иной путь. На долю книг, «странствовавших» вместе с поэтом на Урал, выпали почти те же дорожные неудобства, что и их именитому владельцу.

К тому же взятый в то путешествие слуга неимоверно раздражал своего хозяина. «Вообрази себе тон московского канцеляриста, – обращается к жене поэт, – глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только». Все же терпению Пушкина настал конец: на обратном пути он ссадил пьяного Гаврилу с козел, оставив его «в слезах и в истерике».

Любопытно: в дороге поэт преображался. И принимал совсем иной вид, столь не похожий на хрестоматийный, – Пушкин усатый! Пришлось даже отказаться от бала у московского почт-директора Булгакова, а причиной тому, по признанию поэта, стало «небритие усов, которые отрощаю в дороге»!

Но вот о любовных приключениях, что могли случиться в пути, Пушкин умалчивает. Вернее, сообщает о том ревнивой Натали в исключительно игриво-шутливых тонах:

«Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами – а на молоденьких. шестидесятилетних и не глядел».

«Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю – и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику».

Щеголь на дрожках

Красавице Натали адресованы и другие строки, отнюдь не шутливые: «Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по 3 месяца в степной глуши…. – для чего? – Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня».