Читать книгу Дело гастронома № 1 - Группа авторов - Страница 8

Гастроном бурлил, трещали кассовые аппараты, повизгивала кофемолка, стучали топоры в мясном отделе. И среди этой выверенной механики звуков и суеты лишь один человек, в старомодном плаще и шляпе, не спеша двигался от отдела к отделу, подробно изучал витрины и что-то записывал в блокнот. Катя из кондитерского не выдержала, побежала в подсобку, где находился кабинет Зои.

Зоя сидела за столом и, нацепив очки, громко щелкала костяшками, что-то подсчитывая на счетах. Вбежала Катя.

– Зоя Сергеевна, у нас вроде ревизор объявился!

– Какой ревизор? – не поняла Зоя. Катя пожала плечами.

– Ходит, все высматривает, записывает в блокнот!

Зоя в тревоге поднялась и поспешила в зал. Увидев странного клиента, несколько секунд наблюдала за ним. Это был мужчина лет сорока – сорока пяти, одет бедновато, не по-московски. Его поведение насторожило и ее, она решила не тянуть и подошла.

– Здравствуйте! Разрешите представиться: заместитель директора гастронома Зоя Сергеевна Платонова. Вы что-то ищете? Я могу вам помочь?

Посетитель заулыбался:

– Помочь? Не знаю, чем мне можно помочь! Я приезжий, из Костромы, Маслов Федор Никитич. Живу рядом с нашим главным гастрономом, но там во всех витринах только «Частик в томате», изредка «Завтрак туриста». У вас, Зоя Сергеевна, здесь не гастроном, а музей, куда надо ходить, смотреть и впитывать запахи! Некоторых продуктов даже не знаю, хотя пожил на белом свете уже дай бог! Приходится даже записывать, чтобы потом справиться в словарях!

Он вздохнул. Зоя внимательно слушала посетителя, затем решила рискнуть:

– Хотите, мы вам заказик организуем? Набор из любых продуктов! Всего понемногу, а?

– Но разве я имею право? Я ведь приезжий?! – искренне удивился Маслов.

– Имеете, как любой советский человек! – попыталась сохранить улыбку на лице Зоя.

– Я имею на это право?! Вот уж не знал! – растерянно пробормотал он.

– Пойдемте, я вам покажу перечень наших товаров, цены, и мы оформим заказ! – Зоя сделала несколько шагов, но, заметив, что Маслов не последовал за ней, остановилась.

– Но я же… – неуверенно пробормотал он.

– Пойдемте, пойдемте! Сегодня оформите, завтра получите! Пойдемте!

– Это невероятно! Я буду всем своим близким рассказывать, какие в Москве душевные люди! – поспешая за Зоей, проговорил он.

Когда Маслов зашел следом за Зоей в приемную и увидел там певца, самого Иосифа Кобзона, болтавшего с секретаршей Беркутова, то попросту остолбенел.

А Зоя, как показалось гостю из провинции, запросто, по-семейному, обратилась к эстрадному кумиру:

– Здравствуйте, Иосиф Давыдыч!

– Здравствуй, Зоенька! – ласково ответил Кобзон.

Зоя прошла в кабинет Анилиной, но, обнаружив, что Маслов отстал, тут же вернулась в приемную.

– Ну, что же вы, Федор Никитич? Проходите!

Маслов встрепенулся, прошел в кабинет.

– Это был настоящий Иосиф Кобзон? – растерянно спросил он.

– Да, Иосиф Давыдыч! Почему был? Он самый и есть! Проходите! Вот список продуктов, цены! Садитесь, выбирайте, вот бланк заказа! – Она передала ему бумаги. Маслов стал просматривать список, потом поднял растерянный взгляд на Платонову.

– Но я не знаю, сколько у меня осталось денег…

Он вытащил потертый бумажник, открыл его, долго что-то перебирал в одном из отделений. Купюр там было немного. Это заметила и Зоя.

– Садитесь, подумайте, вас никто не торопит! Если не хватит денег, я могу предоставить вам в долг! А хотите, я оплачу заказ, а вы потом вышлете мне эти деньги!

– Как это вы оплатите?! – не понял он.

– Обыкновенно, а вы вышлете мне эту сумму! Вас это устроит?

– Да, но вы же меня совсем не знаете?! – растерянно пробормотал он.

– Федор Никитич, мы с вами советские люди и должны верить друг другу!

Ошеломленный неожиданным предложением, он кивнул. Зоя указала ему на стул.

– Садитесь, заполняйте бланк заказа! Извините, я вас покину ненадолго! – И она вышла.

Маслов вздохнул и тяжело опустился на стул, он до сих пор никак не мог прийти в себя.

Любопытная Катя, увидев Зою недалеко от своего прилавка, подошла поближе, пошушукаться:

– Ну, Зоя Сергеевна, ловко мы его раскусили?

– Ой ли? Не думаю. Так, судя по всему, вроде бы простак из провинции. Сидит, заполняет бланк заказа. Между прочим, у него даже денег нет. А по глазам видно: готов заказать полмагазина.

– И вы что… поверили?

– А что я. Ну, даже если и ревизор… Пусть заказывает. Дадим, что можем. Убьем двух зайцев. Если вправду ревизор, сделаем все по закону, если нет, тоже сделаем все по закону, как у нас принято работать с любым покупателем каждый рабочий день. Правильно, Катенька?

– Конечно, Зоя Сергеевна, – фальшиво улыбнулась продавщица и заняла свое место у весов. «Что-то недоговаривает наша Зоечка. А впрочем, мне-то что. Сами разберутся», – размышляла она, взвешивая какой-то тетке полкило ирисок «Золотой ключик».

Беркутов знал, когда приезжает на работу Старшинов, и поэтому постарался перехватить его раньше, чем тот войдет в здание Управления торговли. Зачем говорить о серьезных делах в кабинете? Мало ли что там в больших кабинетах понапихано. А на улице как-то спокойнее, говори что хочешь. Увидев, как Старшинов вышел из машины, он направился к нему и окликнул:

– Николай Иваныч! Приветствую вас! Можно на пару слов?

Старшинов остановился. Они отошли в сторонку, чтоб не мешать входящим в здание, и Беркутов, не дожидаясь вопроса, заговорил первым:

– Я о Вере Петровне! Полночи не спал! Двое детей остались сиротами! Никак нельзя ей помочь?! Она же честнейший человек, вы знаете! Если нужно, мы и ходатайство напишем, возьмем, как говорится, на поруки, остались же еще какие-то формы советского коллективизма?!

Старшинов сощурился, огляделся по сторонам, вздохнул.

– Какие формы, родной ты мой?! Паны дерутся, у холопов чубы трещат! Наш уже пошел в атаку! Так что работай и не волнуйся! А нас с тобой со всеми этими формами и поруками так далеко пошлют, что и костей не соберешь! Кстати, медок твой лесной помог! Спасибо!

Беркутов решил подольститься к начальнику:

– Я вам еще привезу!

– Не откажусь! – кивнул Старшинов и двинулся к подъезду, но вдруг остановился и вернулся к Беркутову. – Ты вот о Вере сердобольствуешь, а она, как мне передали, нас с тобой каждый день закладывает, описывая в деталях весь механизм нашей работы! Так что стоит ли ее жалеть, как думаешь?! – проговорил он, подпустив в голос строгости и глядя Беркутову прямо в глаза.

– Это правда? – в глазах Беркутова промелькнули страх и сомнение одновременно.

– Кривда! – бросил Старшинов и вошел в управление. Он, как и Беркутов, испытывал страх и сомнение, понимая, что нужно обрести прежнюю уверенность в себе, иначе конец. Он, как и Беркутов, боялся остаться один на один против людей Андропова. В отличие от многих, он знал, понимал, откуда ветер дует. Поэтому решил тут же связаться со своим покровителем – 1-м секретарем Московского городского комитета КПСС и членом Политбюро ЦК КПСС Виктором Гришиным. А так как Старшинов был человеком решительным и деловым, то сразу же, едва войдя в кабинет и не раздеваясь, позвонил покровителю по прямому телефону и договорился о встрече.

Встреча Гришина и Брежнева состоялась в Завидове – военно-охотничьем хозяйстве Министерства обороны, расположенном на границе Московской и Тверской областей, куда почти все лидеры Советского Союза любили приезжать отдохнуть и поохотиться. Это было место, где решались многие проблемы, в том числе мирового масштаба.

Весна была в самом разгаре, а здесь снег между деревьями еще и не начал таять, лишь потемнел немного, а сугробы осели. Кое-где на солнечных прогалинах появились проплешины бурой прошлогодней травы. Птицы хором и соло выводили немыслимые рулады – пинькали, цокали, трещали и свистели; в прозрачно-голубом небе на огромной высоте проплывал еле видный серебристый самолетик, оставляя за собой длинный и кудрявый белый след.

Леонид Ильич, хмурый и сосредоточенный, с ружьем на плече и в камуфляжном ватнике, шел по лесной дорожке рядом с Гришиным, который был на восемь лет моложе Генсека. Брежневу в свои семьдесят шесть было уже тяжело охотиться, но почти каждые выходные он стремился в любимое свое Завидово. Приезжал, жадно вдыхал свежий воздух, переодевался, потом выбирал одно из многочисленных своих ружей – их у него была целая коллекция – и отправлялся бродить по лесу, как заправский охотник. Иногда, даже в этом преклонном возрасте, он умудрялся пострелять, порой не без приключений. И вот как раз сейчас он упоенно рассказывал Гришину смешную историю, которая произошла с ним совсем недавно, перед поездкой в Чехословакию.

– Понимаешь, Витя, я по привычке взял свою любимую эмцешку, ну, ты знаешь, видел этот карабин с оптическим прицелом. И, как старый дурак, не прижал, как положено, плотно к плечу. А тут вижу кабана, выходит прямо на меня из кустов здоровущий свинтус! Ну, я взял да и пальнул в него. Кабану хоть бы хны, чуть на меня не бросился, егерь, слава богу, его уложил, а я разбил себе бровь, там отдача-то будь здоров!.. Хочу тебе, как другу, одну вещь сказать: ни хрена себе человек на своих ошибках не учится. Буквально на второй день уже поднимаюсь на вышку, мало ли что может произойти на земле, опять пристроился, и опять не плотно прижал ружьишко, и что ты думаешь? Стреляю – и опять неладуха, переносицу себе разбил. Даже смешно было… – и Брежнев громко расхохотался. Но, увидев недоумение в глазах Гришина, попытался объяснить: – Ты ж понимаешь, мне через день нужно в Прагу вылетать, а у меня на лице черт-те что… Так что пришлось на этот раз взять в загранпоездку не только врачей, но и профессиональных гримеров. И мне, точно я кинозвезда или актеришка там какой, по нескольку раз на дню замазывали и «забеливали» эти охотничьи отметины.

Они прошлись еще немного, и, когда подошли к лимузину, Гришин достал с заднего сиденья новенький карабин и преподнес Брежневу.

– Леонид… Это от ребят из торговли… они не успели вас поздравить со своим профессиональным праздником, вы были в отъезде.

При виде подарка глаза у Леонида Ильича загорелись, как у ребенка. Он взял в руки карабин и тут же прицелился в недалеко стоявшую вышку. Затем опустил ружье и прочитал вслух текст, выгравированный на пластине:

– «Леониду Ильичу Брежневу от работников советской торговли». Спасибо, Витя, ценю. Отменное ружьишко. – И тут же без всякого перехода спросил: – Ну и как там наша советская торговля поживает? Давненько я ею не интересовался.

– Думаю, что в принципе вся советская торговля живет неплохо, вот только у московской в последнее время начали возникать некоторые проблемы.

– Какие такие проблемы могут возникать в твоем хозяйстве? Москва ж… она столица, главный город страны. Порядок должен быть!

– Порядок, конечно, необходим, но всему есть пределы. Арестовали Анилину, жену директора «Березки». Если он виноват, судите, но зачем жену-то арестовывать?! Она заслуженный человек, заместитель директора первого гастронома, отличный работник, двое малых детей стали сиротами! Что это такое?! А взяли Анилину, чтоб выбить из нее показания на Беркутова! Те это даже не скрывают! Мы что, Леонид Ильич, в тридцать седьмой год возвращаемся?!

– В какой год? – переспросил Брежнев, он был сильно увлечен новым подарком, поэтому невнимательно слушал.

– В тридцать седьмой! Ты же помнишь!

– А как же! Память еще не всю пропили! – Брежнев рассмеялся, но тут же посерьезнел: – Знаешь, тут я с тобой согласен! Перегибать нельзя! Никак нельзя.

Гришин почувствовал, что попал в нужную интонацию, и решил тут же закрепить успех:

– Мы первая страна социализма! Осуждаем греческую хунту, Пиночета, а у себя творим такой же террор!

Они подошли к деревянному столу со скамейками, поставленному меж сосен. Стол был накрыт яркой клеенкой. Подбежал средних лет повар в фартуке, подобострастно обратился к Брежневу:

– Можно подавать, Леонид Ильич? По рюмашке настоечки?

– Давай, тащи! Рюмашка потом, сперва чайку горячего! На травках, ну, ты знаешь!

– Один момент! – ответил повар и убежал.

Брежнев пожевал ртом, словно что-то ему там мешало, поморщился, вздохнул.

– Сон пропал. Заснуть боюсь. Заснуть и не проснуться. Тут приснилось: будто заснул, а проснуться не могу. Слышу, жена вошла, просыпайся, говорит, а я понимаю: больше не проснусь! К чему бы это, а? Как думаешь?

– Я посоветуюсь с одним парапсихологом, отменнейший специалист! – попытался успокоить Брежнева Гришин. На что Леонид Ильич только отмахнулся.

Прибежал повар с горячим чаем.

– Организуй нам по рюмашке и закуску!

Повар кивнул и убежал. После чего Брежнев продолжил:

– Страх был такой, что сразу проснулся! И так был рад проснуться, что даже, знаешь, прослезился! А вот в лесу, на охоте, хорошо! Никакого страха! – Он улыбнулся. Гришин понимающе кивнул. Принесли выпивку, тарелки с закусками, налили по рюмке. Брежнев тут же поднял свою. – Ну, за охоту!

Они выпили, закусили. Гришин дожевал слоеный пирожок с рыбой и вернулся к своей теме:

– И что главное! Он бросил все силы своего комитета именно на Москву, словно наша столица исчадье ада, банда преступников! Я понимаю, метит в меня, хочет срезать под корень! Зачем же так, а, Леонид Ильич?!

Брежнев дал знак, налили еще по рюмке, он пожевал воздух во рту. Они чокнулись и выпили. После того как повар отошел, Брежнев тихо, словно по секрету, заметил:

– Он скоро переедет на Старую площадь! Секретарем по международным делам. Там ему будет не до тебя! Но согласись: все же много воруют! А ведь это у народа воруют, у нас с тобой! И кое-кого тряхнуть не мешает!

После второй лицо у Леонида Ильича посвежело, заблестели глаза. Он снова махнул рукой, подбежал повар, и рюмки вмиг снова наполнились.

Гришин решил продолжить:

– Тряхнуть-то можно, даже нужно, но только так, чтоб наших не трогали!

– Вот это правильно!

Они чокнулись и снова выпили. После оба старались уже не возвращаться к этой теме. Гришин понял, что Брежнев не даст его в обиду. Ни его самого, ни его людей. Поэтому ему пришлось выпить с хозяином еще несколько рюмок и около часа слушать рассказы об охотничьих приключениях и болячках старого Генсека.

Маша неспешно шла по Тверскому бульвару, когда вдруг навстречу ей со скамейки поднялся Антон и протянул три тюльпана.

– Еще раз с днем рождения!

– Вы меня балуете, Антон! – Маша растерялась, не знала, что и делать. Взять цветы или отказаться?

Антон заметил ее сомнения и протянул цветы еще раз, сунул прямо в руки.

– Такую женщину, как вы, нельзя не баловать! Я хочу вас пригласить в кафе, выпить по бокалу шампанского! Вы мне не откажете?

Маша заколебалась, взглянула на часы. Антон продолжал настаивать:

– Всего на полчаса! Чашка кофе, пирожное, бокал шампанского! Доставьте мне такое удовольствие!

Она по-прежнему молчала, стояла как вкопанная. Антон, понимая, что сейчас может произойти самое худшее, что она просто уйдет, не выдержал и вдруг встал перед ней на колени. Маша так и залилась краской.

– Перестаньте, что вы делаете?! Земля же еще мокрая, грязно!

Она оглянулась. С двух сторон к ним приближались люди. Она испугалась и подала Антону руку.

– Хорошо, хорошо, я согласна! Только поднимитесь!

После того как Антон поднялся и стал отряхиваться, она заметила строго, пряча лицо в букет:

– Но предупреждаю: на полчаса, не больше!

Антон, приведя себя в порядок, решительно взял Машу под руку, а потом посмотрел в глаза с такой нежностью, что она опять покраснела.

– Вы чудо! Идемте!

И они двинулись по бульвару. Он с нескрываемой радостью, она тоже, но боясь самой себе в том признаться.

Они шли по бульвару, Антон что-то рассказывал своей спутнице, бурно жестикулировал, и тут мимо них проехал на машине Беркутов и, увидев Антона, узнал его. Машина остановилась на красный. Тут уж у Беркутова выдалась возможность как следует рассмотреть парочку. И от внимания его не укрылось, как Антон влюбленно смотрит на свою спутницу. «А она даже очень ничего, хорошенькая, фигурка что надо, ноги красивые, вот только постарше ухажера будет», – подумал Беркутов и улыбнулся. Тут дали зеленый, машина проехала вперед, затем машина свернула в переулок, подкатила к магазину «Книги». Максимыч притормозил рядом с входом. Выходя, Беркутов бросил водителю:

– Я ненадолго!

– Сколько надо, столько и подождем, – ответил шофер.

Беркутов улыбнулся и вошел в магазин. Торговый зал небольшой, и покупателей всего двое. Беркутов подошел к продавщице.

– Мне нужен Лев Саныч!

Продавщица, увидев перед собой солидного мужчину, с радостью отвернулась от высокого тощего парня в очках, который явно надоел своими расспросами о поэтах-шестидесятниках. Он долбил и долбил, выспрашивал, когда наконец поступит в продажу новая книга Евтушенко, стихи которого лично он не очень уважает, но следует признать Евтушенко новатором, ведь тот придумал новые рифмы, «расшатанные, точно этажерки», да и лирика поэту скорее удается, чем нет, ну и так далее в том же духе. Она отошла от парня и любезно ответила Беркутову:

– Директор отъехал по срочному делу, но зам на месте! Вас проводить?

Беркутов кивнул.

Войдя в кабинет, Беркутов увидел женщину лет сорока – сорока пяти, сидящую за машинкой и тюкающую по клавишам одним пальцем. Георгий застыл на месте. Он сразу узнал Еву. Она совсем не изменилась. И она, подняв голову, тоже узнала его, растерялась, провела рукой по кудрявым темным волосам, поднялась, сняла очки, потом снова надела их.

Те же жесты, которые запомнились Беркутову, те же движения, только очки в далеком шестидесятом году у нее были другие.

Беркутов вспомнил, как он вернулся домой после отсидки в черном лагерном ватнике и шапке, с котомкой за плечами. С какой радостью он вошел в коммунальную квартиру на третьем этаже, распахнул дверь в свою комнату. Она была чистенькая, прибранная; Ева сидела у окна, вязала детские носочки на спицах, рядом в кроватке спал ребенок. Сказка, а не дом. Но сказка быстро кончилась. Беркутов снял шапку, вытянул из ватника тощую шею, взглянул на ребенка. На столе, покрытом клетчатой клеенкой, лежал на деревянной доске хлеб, стояла бутылка молока, сыр и колбаса на тарелочках. Ева, увидев мужа, испугалась, привстала со стула. Вязанье упало на пол. Она наклонилась, подняла его. Беркутов не сводил с ее гибкой фигуры восхищенных глаз. Ева покраснела, провела рукой по шапке темно-каштановых вьющихся волос. И спросила тихо, каким-то не своим голосом:

– Ты разве не получал моего письма?

Беркутов успел сделать шаг к ней и остановился, не понимая вопроса.

– Какое письмо, о чем?!

– Я послала тебе свидетельство о разводе! Прости, Жора, но я полюбила другого человека. И он тоже любит меня, – глядя в сторону, почти скороговоркой выпалила она. Беркутов был потрясен до глубины души.

– Но мы же… так любили друг друга! – Губы почему-то плохо слушались, он еле слышно добавил: – Ты же от родителей ушла ради меня! Разве не так?!

В ее глазах стояли слезы.

– Я полюбила другого, он ударник коммунистического труда!

– Но это же наш с тобой ребенок?!

Она кивнула. Затем заговорила очень быстро, как по писаному, словно долго репетировала эти фразы, словно должна выпалить их немедленно, иначе забудет.

– Николай усыновит его! Николай на хорошем счету, его приняли в партию! Прилично зарабатывает, станет примером, хорошим отцом нашему сыну! А клеймо твоей судимости не позволит Костику добиться успеха в жизни. Да его ни в один институт не примут! Я решила, ты согласишься со мной… – На последних словах слезы так и брызнули у нее из глаз, и она посмотрела на него с мольбой.

Беркутов пожал плечами:

– Но эту комнату таксопарк дал мне!

Ева смахнула слезы тыльной стороной ладошки и, опустив голову, пробормотала:

– Николай переписал ее на свое имя. Ты запятнал себя и лишился законной жилплощади.

Несколько секунд они молчали. Георгий невольно покосился на еду. До Москвы он добирался почти три дня и страшно оголодал. Ева уловила его взгляд.

– Я бы тебя покормила, но сейчас Николай вернется с работы. Ему будет неприятно тебя видеть.

– А еще что ему неприятно?! – с вызовом бросил он.

Ева смутилась.

– Я знаю, тебе больно, но и мне нелегко вести этот разговор. Однако мы должны переступить через эту боль и сделать все, чтобы нашему сыну жилось счастливо в будущем! – Она снова заплакала, почти уже беззвучно.

Беркутову захотелось подойти к ней, успокоить и постараться все вернуть. Будь что будет, лишь бы все оставалось как прежде. Но что-то помешало ему это сделать. И он, хмурясь и стараясь не смотреть больше на еду, спросил:

– А тебе самой, выходит, счастья уже не нужно?!

– Мне нет! Но ты еще будешь счастлив! – улыбнувшись сквозь слезы, сказала она.

«Но ты еще будешь счастлив!» – эту фразу бывшей жены тысячу раз вспоминал Беркутов, когда мытарился в поисках работы и жилья после отсидки, когда разгружал товары в магазине, куда удалось с трудом устроиться бывшему зэку. И каждый раз он отвечал себе: «Буду, обязательно буду счастлив!» Все это пронеслось в памяти Беркутова сейчас, когда он увидел Еву за машинкой в книжном магазине, и с губ чуть не сорвалось: «Господи, все это время я старался быть счастлив, наверное, для того, чтоб доказать тебе, что смогу?! Увидеться и рассказать, что не умер, что не потерялся, не сдался, что удалось кое-чего достигнуть! Что теперь у меня прекрасная семья, милая, добрая, красивая жена, есть уже почти взрослая дочь, есть работа, которую я люблю. Что, в конце концов, я счастлив!» Но затем Беркутов понял, что ни сейчас, ни тем более в другой раз ничего такого говорить ей просто не стоит. Теперь уже ни к чему. Он снова улыбнулся, порадовался тому, что Ева почти совсем не изменилась, ну разве что располнела немного, и новые очки ей очень даже к лицу. А затем просто, по-приятельски, как старой знакомой, сказал:

– Здравствуй, Ева! Лев Саныч обещал оставить мне альбом Босха!

И Ева, облегченно вздохнув, подхватила:

– Да, он мне говорил! – Она достала из шкафа альбом Босха и передала Беркутову.

– Сколько я должен? – по-деловому спросил Беркутов, доставая из кармана несколько купюр.

– Лев Саныч сказал, это подарок, – ответила она, жестом давая понять, что денег не примет.

Беркутов спрятал купюры в карман, взял альбом и произнес по слогам:

– Спа-си-бо!

Когда «Босх» оказался в его руках, Ева окончательно освободилась от охватившего ее смущения и спросила:

– Извини, до меня только сейчас дошло. Ты и есть тот самый Беркутов, директор первого гастронома?

– Что значит «тот самый»? – переспросил он, особо подчеркивая слово «тот».

– Ну, тот, кого называют директором улицы Горького?..

Беркутов усмехнулся:

– Мало ли что болтают! Ладно! Еще раз спасибо за книгу, и передайте мою благодарность Льву Санычу!

Он развернулся, чтобы уйти. Но тут Ева его удивила:

– Ты ничего не хочешь узнать о своем сыне?

Беркутов резко обернулся.

– Насколько я помню, твой ударник комтруда Николай усыновил моего Костю, а ты умоляла меня забыть и о сыне, и о тебе! – В голосе его звенели гневные нотки.

– Меня заставили родители! Они запугали меня, говорили: «Если ты не откажешься, мы от тебя откажемся и помогать не будем!» Я испугалась! Не за себя, за ребенка! И предала тебя! Но все эти двадцать лет я только и делаю, что виню себя во всех своих несчастьях! Я прожила несчастную жизнь! – Она закрыла лицо обеими руками и зарыдала.

Беркутов поморщился, не зная, как выйти из этой неловкой ситуации. На ближайшем к двери столе лежал роман Дюма «Двадцать лет спустя», и Беркутов быстрым жестом столкнул его на пол. Книга с грохотом упала. Ева вздрогнула, перестала рыдать, отняла руки от лица, удивленно взглянула на него и на книгу. Беркутов поднял книгу, положил на место.

– Не надо плакать. Я не держу на тебя зла. Столько лет прошло, все быльем поросло! – успокоил Беркутов Еву. Та тяжело вздохнула и немного успокоилась,

– С Николаем мы давно разошлись! Года через два… после того, как ты приходил. Я сразу как-то почувствовала, что мы разные люди. Да и он тоже. Я не держала его. Но он оказался порядочным человеком, помогал нам. И комнату твою оставил, а потом и двухкомнатной для нас добился, и деньгами тоже помогал!

Беркутова явно не интересовало, каким порядочным человеком оказался Николай, и он задал один короткий вопрос:

– Сын учится?

– Да. Точней, окончил факультет журналистики МГУ, сейчас работает в газете «Труд». Константин Листов, он взял мою фамилию!

– Константину Листову большой от меня привет! Если, конечно, он знает о моем существовании…

Она растерянно кивнула, не сводя с него глаз и ожидая услышать что-то ободряющее, но Беркутов взглянул на часы, развел руками, улыбнулся Еве и вышел.

Максимыч заметил изменение в настроении Беркутова еще до того, как тот сел в машину. Когда «Волга» не спеша отъезжала от магазина, Максимыч еще раз взглянул на шефа через зеркальце и увидел, что тот продолжает сидеть на заднем сиденье с каким-то хмурым и задумчивым видом.

– На обед или на работу? – решился нарушить молчание водитель.

– На работу! – быстро ответил Беркутов, словно ожидал этого вопроса, затем так же быстро сам задал неожиданный вопрос: – Скажи, Максимыч, а у тебя дети на стороне есть?

– На какой стороне? – не понял шофер.

– Ну, от первой жены, к примеру, или от любовницы, мало ли что в жизни бывает?!

Максимыч удивился, просто ушам своим не поверил. С чего это вдруг шеф завел такой разговор? Но, посмотрев еще раз в зеркало, подумал: «Мало ли что с ним происходит последнее время. Лучше сейчас не спрашивать, потом все сам скажет», – решил он. А затем ответил:

– Женился я, Георгий Константиныч, один раз, на других не зарился, вот и детей на стороне не завел! – Но, видя, что Беркутов никак не реагирует, все-таки решился: – А чего это вы вдруг спросили? – Он снова взглянул в зеркальце, увидел грустное лицо Беркутова. Тот поймал его взгляд, подмигнул по-свойски.

– Да так, вспомнилась тут одна история!