Читать книгу Камень ацтеков - Группа авторов - Страница 2

Под потолком обширного, но низкого зала лучшей таверны в Скаллшорз плавали сизые клубы табачного дыма. Слуга-негр в рубашке из белой саржи разносил полные блюда и кружки. Баррет тяжело опустился на скамью и наклонил бутыль, чтобы наполнить кубок. Густое пурпурно-красное вино медленно потекло через горлышко.

– Смотри, – буркнул он сам себе под нос. – Смотри и слушай как следует, дурак.

Толпа в таверне, казалось, еще более сгустилась, речь на смешанном жаргоне моряков сливалась в неразборчивый шум. Где-то в противоположном углу заунывно пели, отбивая кружками такт, пьяные матросы. Баррет бросил беглый взгляд в ту сторону и тут же отвернулся, не замечая, что давно уже льет вино мимо кубка. Бойкая служанка на бегу прижалась к нему крутым горячим боком, капитан пиратов галантно ущипнул ее за бедро и тут же равнодушно отвернулся – по ту сторону комнаты вокруг низкого помоста, предназначенного для артистов, возникло движение.

– Памела! Пусть Памела Саммер, птичка Архипелага, для нас споет!

Кто-то в порыве энтузиазма слишком крепко хватил глиняной кружкой о дубовые доски – раздался жалкий звон разлетевшейся вдребезги глины. Прошло несколько минут, кажется, не в меру пьяного гостя за ворот сволакивали с помоста. Занавеска в дверях косо отъехала в сторону – маленький мулат в красной куртке без рукавов потянул ее за шнурок. Девушка легким шагом вышла на сцену, пьяные вопли и стук посуды стихли сами собой.

– Она англичанка с западного побережья? – шепотом спросил у Баррета толстый португалец и тут же сам себе ответил: – О да, конечно. Таких девушек узнаешь за морскую милю. Знаете, капитан, вы, англичане, на редкость безобразный народ – рыжие или бесцветные блондины, хоть женщины, хоть мужчины, не скажешь даже, кто страшнее. Но если среди англичанок изредка попадается красавица, то она само совершенство. Как ее зовут? Саммер? Насколько я понимаю ваш язык, ее второе имя значит «лето»… Она как теплое лето в холодной стране, капитан. Там солнце согревает, но не жжет, и синие цветы похожи на глаза этой красотки… Вы с нею знакомы?

Баррет пробормотал что-то нечленораздельное. Португалец между тем продолжал:

– Интересно, сколько она может стоить? Уверен, немало. Надеюсь, не слишком много. Мои дела в последнее время идут неплохо, и я, в сущности, не прочь потратить деньги в объятиях такой милашки. К дьяволу ее песни! Они в женщине не самое привлекательное. Всего-то несколько дублонов. Здесь слишком густая толпа, но если подойти к черному ходу…

Торговец попытался привстать и зацепился лацканом за тяжелый стол. В ту же секунду его левую руку, которая еще оставалась на столешнице, пробил острый клинок.

Португалец замер на месте, широко открыв рот и судорожно хватая воздух, он хотел закричать, но не мог. Капитан Баррет перехватил и удерживал уцелевшую, правую, кисть торговца, чтобы не позволить толстяку вытащить из столешницы нож, который глубоко засел в досках.

– Понравилась моя шутка? – тихо осведомился пират. – Не кривись, толстяк, я вижу, что ты доволен. А раз ты доволен, то запомни… В следующий раз я этим самым ножом отрежу твои уши, а заодно то, что болтается промеж ног. Если ты выживешь после моих шуток, тогда послушаешь песни еще.

Торговец сдавленно засипел, задергался. Баррет ухмыльнулся, выждал еще немного, потом выдернул клинок из столешницы и толкнул торговца пониже спины сапогом. Тот проворно шмыгнул в сторону, зажимая пальцами пробитую ладонь.

– Песню! Давай спой нам балладу о чужом парусе, Пэм! – вновь загорланила публика, даже не заметившая ссоры.

Девушка, придав нежному личику нарочито мрачное выражение, запела:

Баррет, охваченный смутным предчувствием неприятностей, дослушал длинную балладу до конца, потом встал и молча вышел в ночь. В темноте злобно лаяли портовые собаки. Худой подозрительного вида человек с прикрытой тряпкой щекой скользнул мимо, пирату он показался знакомым. Поодаль монотонно ругались, потом раздались звуки драки, всхлип и шум неловкого падения.

Почти трезвый Баррет прошел два десятка шагов, пока не наткнулся на лежащее ничком тело. Оно оказалось исколотым ножами и еще теплым. Судя по одежде, убитого успели обыскать и дочиста обобрали. Англичанин на всякий случай вытащил свой нож, но улица оставалась пустой, убийцы, должно быть, уже исчезли, унося скудную добычу.

– Проклятые мародеры.

Повинуясь наитию, он повернул обратно, диск полной луны освещал крыши, булыжник мостовой, стены, крыльцо черного хода таверны. Фигура в жемчужно-сером платье замерла, отбрасывая призрачную тонкую тень.

– Это ты, Пэм?

Певица не ответила.

– Брось прикидываться, я знаю, что это ты. Не стой тут в темноте, ночные переулки – гиблое место.

– А мне все равно.

– Глупости…

Баррет чуть было не брякнул про обобранный труп в конце переулка, но вовремя прикусил язык.

– Я больше не стану сегодня петь, – равнодушно отозвалась Саммер. – Надоело смертельно. Ты когда-нибудь задумывался про ад, а, Питер? – неожиданно спросила она.

Капитан от такого вопроса опешил, потом помолчал, собираясь с мыслями, – после скандала с торговцем в висках звенели остатки неизрасходованной ненависти.

– Я видел ад, – нехотя отозвался он.

– Когда мы в прошлом году схватились с одним «испанцем», и нас выбили с чужой палубы обратно на люггер, а потом загнали на корму, и каждый третий из команды валялся мордой в корабельные доски среди собственной крови и выпущенных кишок – это был ад. Самое настоящее пекло, Пэм, но только из тех, которые бывают по эту сторону могилы.

Памела Саммер ничего не ответила, ее правильное лицо с крупными глазами не изменилось и не дрогнуло, может быть, зрачки девушки и расширились от испуга или интереса, но разве такое заметишь в темноте?

– Конечно, я клялся адом и душой без счету раз, – неуверенно добавил Баррет. – Хотя священник и толковал мне, что это, мол, нехорошо, и даже вовсе плохо, и оскорбляет вроде уши бога. Хотя откуда он может знать, все ведь так делают, да? К тому же я своей рукой по справедливости отправил в пекло десяток негодяев. В аду им теперь очень горячо, гораздо жарче, чем в полдень на солнцепеке в разгар лета на острове Ящерицы, поэтому…

Девушка медленно покачала головой. Ее светло-русые волосы мягко шевельнулись на плечах. В лунном свете они казались почти белыми.

– Я не о том, Питер Баррет. Каждый вечер я по одной и той же улице иду в этот трактир, поднимаюсь по одним и тем же ступеням в задние комнаты. Там, в пыльном углу, пропахшем пылью и табаком, меня уже ждет маленький мулат с виолой. Я выхожу в зал и чувствую на себе взгляды – не меньше, чем четверть сотни чужих взглядов, и все они ползают по моим плечам и груди словно мухи. Я смотрю в трактирный зал и не вижу лиц – одни только пятна, совсем белые и потемнее. У них словно бы нет глазниц, одни только мокрые рты, которые гогочут и кричат, поглощают из кружек пойло. И еще руки – все они тянутся ко мне, и пальцы у них шевелятся так, словно пытаются вытянуть клочья ткани из моего платья и душу из моего тела. И знаешь, что я в это время чувствую, Питер? Ничего, кроме скуки и тоски. С каждым новым вечером эта скука становится все сильнее, я знаю, что когда-нибудь она станет больше, чем вся моя душа. Наверное, это и есть настоящий ад.

Баррет дослушал до конца, интуитивно и лишь наполовину понимая смысл чужих переживаний. Пустая ностальгия почти никогда не посещала его практичную голову, а среда авантюристов давно сделалась привычкой.

– Знаешь, Пэм, – угрюмо пообещал он. – Если кто-нибудь тут тебя попробует обидеть, ты только дай знать – я из негодяя вытряхну душу или по крайности переломаю ему кости. Хотя я не удивляюсь, что парни с каждого корабля, что заходит на Скаллшорз, пялят на тебя свои лупетки. Ты дьявольски хороша – и это правда, к тому же поешь наподобие соловья.

Девушка сделала несколько шагов в ночь и, не отвечая, пошла вдоль узкой улицы. Лунная тень от ее силуэта бежала следом, это черное пятно не отставало, то вытягивалось, то сокращалось, стлалось под ногами. Глядя на тень, англичанин испытывал смутную, трудно определимую и не привычную для него тревогу. К счастью, Памела Саммер отправилась не в ту сторону, где до сих пор оставался труп зарезанного. Баррет широкими шагами шел следом за ней и внимательно прислушивался к каждому звуку. Пару раз в мягком скопище теней по сторонам улицы шевельнулись чьи-то силуэты – то ли возились над случайной добычей псы, то ли поздний гуляка без забот устраивался на ночлег возле стены чужого дома. Поодаль дико завопили – на этот раз крик звучал фальшиво, Баррет не сомневался, что это проделки неизвестного шутника. Саммер передернула плечами и взбежала по ступеням маленького дома, стены которого призрачно белели в темноте.

– Прощай, Питер. Спокойной ночи.

– Погоди.

Баррет взялся за внешнюю ручку двери.

– Пэм, погоди, может быть… Ну, то есть, если по правде говоря, может быть, я и ты…

Певица с неожиданной силой налегла на дверь изнутри и захлопнула ее с треском. Баррет едва успел вытащить попавший в щель мизинец. Громыхнула тяжелая задвижка.

– О черт! Что ты делаешь? Не дури, Пэм! Сейчас же отодвинь засов, чего ради ты строишь из себя недотрогу?

По ту сторону створки раздался слабый шорох.

– Открой!

– Убирайся.

– Дьявольщина! У тебя и голос спокойный, что летний ветерок в Англии. Не надейся, я никому не позволю попусту издеваться надо мной. Еще ни одна девка Архипелага не сумела заморочить мне голову.

За дверью притаились, но обозленному Баррету почудился короткий смех. Он с силой налег плечом на створку. Лязгнул потревоженный засов, гвозди, которыми он был приколочен к дереву, подались с тихим скрипом, но все же устояли. С минуту в темноте было слышно только потрескивание дубовых досок. Потом обескураженный Баррет отступил на шаг и изо всех сил ударил в створку.

– Отвори.

– Ты еще не понял, Питер, что силой ты ничего не добьешься? Я совсем не та, за кого ты меня принимаешь. Если не спится в полнолуние, отправляйся-ка лучше к своим подружкам в бордель.

– Пэм!

– Доброй ночи.

– Да пропади пропадом бордель Джози и ее потраченные потаскухи! – в сердцах выругался Баррет. – Посмотрев на твое личико, я их вовсе не хочу. Ты, Пэм, совсем взбесилась от гордости, я, стало быть, уже не достаточно хорош. Или тебя обхаживает какой-нибудь франт из тех, которые дерут нос, полируют ногти, нарочно коверкают слова и вхожи к подлецу-губернатору? Ты, должно быть, вообразила, что можешь заделаться настоящей леди. Остынь, птичка! Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, – это сделаться игрушкой на час.

Баррет сел на крыльцо и прислонился спиной к запертой двери. Саммер промолчала, брань капитана бесполезно отправилась в ночь.

– Это все мираж, Питер. Ты его только что выдумал сам.

– Тогда я и вовсе ничего не понимаю, – мрачно заявил капитан. – Видно, ты из тех девиц, которые отказывают только из удовольствия сказать «нет». Должно быть, тебе просто чертовски понравилось это слово.

Девушка засмеялась. Не заносчиво, а скорее странно. Баррет не мог понять, в чем эта странность, но она была одновременно и явной, и необъяснимой.

– Знаешь, капитан, – добавила Памела, – обернись судьба по-другому, я могла бы оставаться наверху без помощи тех франтов, на которых у тебя уже готов нож. Остынь, Питер. Я поторопилась, сказав, что мне наскучило пение. Покинуть Архипелаг, вернуться на родину, прожить жалкую жизнь в захолустье? Ну уж нет…

– Ты такая же, как все женщины, тебе нужна звонкая монета.

– Свои кровавые деньги, добытые разбоем, можешь оставить себе. Ты ведь знаешь, я не взяла испанского браслета, который ты мне приносил.

– Золото это такая штука, к которой не липнет кровь. Скажи тогда, чего ты хочешь?

– Одной ногой ты уже стоишь под виселицей, а я хочу быть дамой, а не игрушкой грабителя и девушкой на час.

Баррет пожал плечами.

– Только-то? Ладно, раз у тебя такая прихоть, Пэм, ты будешь леди. Не знаю, почему ты хочешь променять теплое солнышко и свободу на скуку, но я сделаю это. Может быть, тогда ты не будешь такой колючкой.

– Одни слова. Очень много пустых слов.

– Еще никто на всем побережье, кроме, конечно, покойного Ларри Нортона, не называл меня болтуном. Ты, Пэм, единственная, кто может такое сказать, ничем не рискуя. Только ты скоро увидишь, что я не вру. Я уйду в море еще до конца недели. Не могу сказать, когда вернусь, но когда-нибудь я сделаю тебя леди. А ты поостерегись и подумай как следует, я, конечно, терпелив, но не из тех дураков, которые разрешают с собою шутить.

– Прощай, Питер.

– Я вернусь, и тогда сама увидишь.

Баррет сошел с крыльца. Бродячий тощий пес – желтый, с проплешинами на боках, попался ему под ноги. Баррет с досады поддел собаку сапогом. Пес ощерился, острые клыки коротко щелкнули возле самого колена капитана, едва успевшего увернуться.

– Ночь на исходе, а ясности нет. Мне срочно нужен этот пропойца доктор Кид, но где теперь искать негодяя?

Он двинулся, отчасти следуя наитию, отчасти полагаясь на знание привычек Кида и постепенно забирая на юго-запад. Вокруг словно бы посветлело, рассвет занимался над городом. Баррет прошел еще немного и выбрался к приземистому, ветхому, с аляповато украшенным фасадом дому. Сквозь щели окон пробивался красноватый свет. Внутри то ли пели, то ли вопили – не разобрать. Англичанин толкнул ногой двери и решительно вошел внутрь. Горели дешевые свечи. Долговязая девушка с полуголой грудью только что задремала, уронив кудлатую рыжую голову на столешницу.

– Марта, проснись! – позвал Баррет.

Проститутка зевнула и подняла испитое, бледное лицо. Розовая краска мелкой пылью сыпалась со впалых щек на голые ключицы.

– А, это ты, холостячок. Давненько не виделись. Поиграем в палки-дырки?

– Где матушка Джози?

– Зачем тебе подлая старая перечница? Разве я не лучше? Ты только посмотри…

Шлюха повела напудренными плечами и с цепкостью и упорством клеща вцепилась в рукав англичанина, норовя подтянусь клиента поближе.

– Отстань, Марта…

Баррет попытался отстранить проститутку, но не рассчитал усилия. Женщина неловко пошатнулась и ударилась бедром об острый край стола.

– Ах ты бессердечный негодяй! – тут же пронзительно завопила она. – Тебе жалко нескольких реалов из своего грязного барыша, и ты норовишь ни за что ни про что изуродовать бедную девушку.

– Я же сказал, заткнись, Марта, ты, должно быть, больна…

– Это я-то больна? Я больна венерой?! Да я почище и поздоровее кое-каких вертлявых паскудниц, которые только притворяются порядочными…

Баррет сунул монету притворно плачущей женщине. Двери, за которыми нестройно пели, приоткрылись, чтобы пропустить невысокую полную старуху с седыми висками. В ее рту не хватало многих зубов, но темные узкие глаза смотрели остро и недобро.

– Здравствуй, Джози.

– Приветствую вас с радостью, капитан. А ты, Марта, замолчи немедленно и впредь не смей плакать перед гостями. Боюсь, нашу беседу придется повторить.

Марта моментально замолчала и отошла. Баррету не понравилась гримаса страха на лице девушки.

– Не обращайте внимания, капитан, – уже совсем другим тоном, миролюбиво добавила матушка Джози. – Вы к нам до утра?

– Нет.

– Тогда что вам угодно?

– Я ищу доктора Кида, своего корабельного врача.

– Ох, это вовремя! – Содержательница борделя поджала уголки тонких подкрашенных губ. – Можете забирать его прямо сейчас, буду вам только признательна.

– Что натворил Ланцетник? – поинтересовался немного озадаченный Баррет. – Не стал платить, что ли?

– Дело не в том… Не скрою, впрочем, наше заведение давно уже не отпускает ему в кредит. Прошу, пройдите со мною, сейчас все увидите сами. Ваш бесценный врач в задних комнатах.

Питер двинулся вслед за содержательницей, которая, при своем низком росте и пышных формах, катилась перед ним наподобие живого мяча. Миссис Джози остановилась возле крепкой и толстой, сколоченной из досок двери и отворила ее одним толчком пухлого кулака.

– Вот полюбуйтесь своими глазами, мистер Баррет.

Шум, который раньше был приглушен, сразу же невероятно усилился. Переполненная табачным дымом комната казалась погруженной в глубокий сизый туман. Доктор Кид развалился посреди комнаты в кресле с высокой спинкой. Девушка – миловидная, очень светлая мулатка с большими влажными глазами – устроилась на костлявых коленях Ланцетника и время от времени без зазрения совести отпивала из его стакана. Кид стащил и бросил на пол камзол, закатал кружевные манжеты и закинул парик в угол. Пустая трубка валялась рядом.

Врач, стараясь перекричать заунывное пение пьяных голосов, философствовал:

– Фемина… О, Фемина! Идея сотворить женщину была лучшей от начала времен, и ею она остается до сих пор. Ребро Адама есть лучшая… ик! Лучшая и благороднейшая часть его существа, равно удаленная от мозолистых ступней, порождающих излишнее беспокойство, и воспаленной головы, соображения которой… соображения…

– Давно это с ним приключилось? Что он несет? – мрачно спросил матушку Джози капитан Питер.

– Не знаю. Я не поняла и половины. Думается, все дело в вашем трофейном роме, капитан. Он повредил рассудок доктора Кида.

– Не думаю. Ром был отличный, скорее уж это воздействие дьявольской жары. Генри всегда оставался неженкой.

Корабельный лекарь не обращал на своего капитана никакого внимания. Он продолжал держать речь, нисколько не смущаясь тем фактом, что захмелевшая мулатка его не слышит.

– Доказать превосходство женщины можно при помощи несложного силлогизма. Этот силло… ик! силлогизм…

Матушка Джози скрестила пухлые руки на объемистой бесформенной груди и с глубоким осуждением уставилась на врача.

– Тут хороший бордель для людей с твердым доходом и твердым разумом, – заявила она. – У нас положено пить вино, принадлежащее заведению, проводить ночи с лучшими девушками острова, и аккуратно оплачивать счета. Я не потерплю, чтобы ваш лекарь, потерявший мозги, развращал моих девочек заумными непристойностями. Заберите его, капитан.

– Эге, должно быть, у дока вдруг кончилась звонкая монета в кармане.

Содержательница шлюх ухмыльнулась узкими словно порез губами.

– Не подумайте лишнего, мистер Баррет. Он заявился сюда с уже полупустым кошельком.

– Ладно.

Питер прошагал через комнату, снял сонную девушку с колен врача и положил ее в угол на циновку. Мулатка тут же безвольно раскинулась наподобие тряпичной куклы.

– Пошли, старина.

Он на всякий случай ткнул Генри Кида кулаком под ребра, потом подхватил его под мышки и грубо вытолкал сначала за дверь, а потом и вовсе за порог заведения. Пустой зал остался за спиной. Обиженная проститутка Марта больше не показывалась. На улице засопротивлявшийся было врач обмяк и хрипло бормотал непонятное. Капитана он не узнал. Матушка Джози вышла следом и тяжело топталась на пороге, как-то разом слиняв и потеряв обычные уверенные манеры хозяйки.

– Послушайте, капитан…

– Чего еще? – рявкнул раздраженный Питер.

Толстуха робко замялась.

– Все знают – вы очень смелый человек.

– Ближе к делу, я не нуждаюсь в твоей лести.

– Я только хотела сказать… Странные слухи, мистер Баррет. Они и впрямь очень странные, а когда уходит дерзкая молодость, то любые сплетни способны лишить сна, а что еще осталось у старой одинокой женщины, кроме ночного покоя?

– Что ты собираешься сказать?

Джози отвернула оплывшее подкрашенное лицо. Краска не скрывала дряблой кожи и морщин, в свете раннего утра они выступили во всем безобразии.

– Говорят, будет большая война.

– Ну и что?

– Говорят, наше пиратское братство – бельмо на глазу губернатора…

– А разве когда-нибудь дело обстояло по-другому?

– Многие повиснут в петле.

– Тот, кто дерется, как мужчина, не будет умирать, как собака.

– Но я-то всего лишь старуха! Мне страшно, капитан. Хоть я и стара, но умирать не собираюсь, а ужас по ночам лишает меня сна, заставляет вертеться с боку на бок. Ходили слухи, будто…

Толстуха замолчала, заискивающе и неуверенно пытаясь поймать взгляд капитана.

– Будто я от безысходности продался испанцам?

– Да. Простите, мистер Баррет. Там, где пьют, много болтают. Не всякий язык получается укоротить.

– Не бери в голову, Джози. Распробуй мой трофейный ром, он улучшает сон. А языками я займусь.

Англичанин вскинул совершенно размякшего лекаря на спину и уверенно зашагал к гавани, обходя кучки отбросов и конского навоза. Джози с некоторым сомнением смотрела ему в след.

– Пробудись, старый развратник! Поднимайся, говорю, негодяй, ты мне нужен как никогда.

Корабельный лекарь шумно дышал, но вставать, кажется, и не собирался.

– Ладно, пора добавить тебе бодрости.

Баррет отыскал ведро на веревке, черпнул воды за бортом и вылил ее прямо на непокрытую голову врача, который плашмя лежал на палубе. После первого ведра Кид только вяло поежился, после второго попытался встать на четвереньки, после пятого он сидел на мокрой палубе, с недоумением рассматривая пояс без кошелька и рваную, в винных пятнах рубаху.

– Во имя неба, Питер! Прекрати поливать меня!

– Я буду поливать тебя до тех пор, покуда в твоей худой башке не прояснится.

– Там и так ясно, холодно и пусто словно в выпитой бутылке. Как я попал сюда?

– Спроси себя сам. Этим утром тебя выгнали из борделя.

– Невероятно. Но я там не был. Небом клянусь, я спал как чистый праведник и видел сон. Да! Мне снилось, будто я выступаю в Кембридже с докладом… Впрочем, ты все равно ничего не поймешь. Моя речь имела бешеный успех.

– У проституток, которые сочли тебя поэтом в белой горячке. Девки толстухи Джози обмирали от восторга, слушая тебя.

– Потрясающе. Я не припомню ни единого слова.

– У тебя украли кошелек.

– Возможно. Деньги, Питер, они как вода, они приходят и уходят наподобие волшебного прибоя, оставляя в моей душе только мелкий мусор пережитых удовольствий. Чертовски ломит виски. С ребрами тоже не все в порядке. Ты уверен, что меня не избивали ногами?

– А откуда мне знать? – невозмутимо ответил Баррет.

– Хотелось бы прилечь, ох, эта дьявольская боль… Наверняка одно из ребер сломано.

– Приляжешь потом, время не ждет, я специально вытащил тебя из неприятностей.

– Что случилось?

– Пошли.

Баррет без церемоний подтолкнул Генри Кида в сторону кормовой каюты.

– Присядь на скамью. Можешь пить, только не ром. Вот тебе фруктовый сок, старый друг.

– Разве на нашей пиратской посудине есть фруктовый сок?

– Специально для тебя. Он горчит, немного перестоялся, но все же лучше того гнусного пойла, которое дают у Джози под маркой настоящего вина…

– Ох, и вправду перестоялся. Отвратительно.

– Итак, Генри, я собираюсь снова огорчить тебя.

– Что?!

– Кое-кто из наших парней проболтался проституткам. О наших неприятностях в городе уже наслышаны.

– Богом клянусь! Я не виноват!

– Ни за что бы не поверил тебе, Кид-трепач, если бы собственными глазами не видел твоего безумного состояния. Да выложи ты потаскухам все – от начала и до самого конца, никто бы не поверил сказкам сумасброда.

– Кто тогда распустил свой подлый язык?

– Покуда не знаю. Помнишь взяточника и интригана Самюэля Мортонса?

– Губернатора Грей Сэйлз?

– Его самого. Так вот, после того, как на Грей Сэйлз объявился королевский ревизор Гринстоун, Мортонса арестовали и сместили. Старый проходимец отправился в Англию по повелению короля, чтобы держать ответ за свои делишки с покойным изменником – Десмондом Рэем Белтропом.

– Ну и что?

– На Грей Сэйлз наместником тогда поставили Николаса Шарпа, того самого, которому его величество пожаловал дворянство за разоблачение заговора Белтропа.

– Этот новый Шарп – сын старого Шарпа?

– Да, это сын Малькольма Шарпа, который награбил испанского золота, а потом исчез без следа и, как я думаю, помер не добровольно. У Николаса из отцовского клада не осталось ни гроша, но человек он порядочный и, по слухам, теперь собирается навести «законность и порядок» на Архипелаге. К тому же в юности успел побывать в испанском плену, и с людьми вроде де Маркадалы у него личные счеты.

– Так все плохо?

– Учитывая слухи и сплетни обо мне – да. Если пиратский промысел прикроют, а братство распустят, всем придется тяжело, кое-кто из ребят уже оплошал, затронув английских купцов, и теперь одной ногой стоит на эшафоте. Но с меня спросят еще и за несуществующий испанский патент.

– Но у тебя его нет!

– А кто поверит?

– Послушай, Питер…

– Это ты послушай!

– Погоди, не горячись. Ты ведь не простой моряк, а сын лорда Баррета, хотя бы и четвертый. Никто на Архипелаге не посмеет тронуть сына лорда по одному пустому подозрению.

Капитан расхохотался и смеялся до тех пор, пока доктор Кид с удивлением не уставился на него.

– Я не сын лорда, Генри…

– Но погоди… Ты же Баррет?

– Баррет, Баррет… Я родился в Плимуте, от родителей, пожелавших остаться неизвестными, получил имя в приюте, а фамилию выдумал себе сам. Шарп тоже вырос сиротой, по крайней мере наполовину, а я хорошо знаю, на что способны такие люди. Если этот человек обещал покончить с морским грабежом на Архипелаге, он попытается.

– Нас примут на Тортуге.

– Может быть. Клянусь душой, я не собираюсь проверять, способен ли порядочный человек на посту вице-губернатора сунуть меня в петлю башкой.

– Что будем делать, капитан? – мрачно спросил Генри Кид.

– Лучше всего убраться в море, пусть лишний шум затихнет. Сделаем это, как только провизия, вода и пушечные припасы окажутся на борту. И это еще не все… Смотри сюда, ты увидишь кое-что занятное.

Баррет снял с шеи ключ на цепочке, вложил его в замок тяжелого корабельного сундука, повернул два раза и приподнял крышку.

– Я кладу кое-что на стол и немного разворачиваю, можешь смотреть сколько заблагорассудится, только постарайся не лапать руками.

– Карта?

– Очень занятная. Ты не поверишь – я выиграл ее в карты.

Кид держал тонкие, испачканные вином пальцы на весу, опасаясь притронуться к странному листу.

– Это бумага или старинный пергамент?

– Не имею никакого понятия. Я думал, ты лучше меня разберешься.

– Плотное ровное полотно… Какого дьявола! Мне, разумеется, интересно, из чего оно сделано, но гораздо интереснее рисунок.

– У того, кто это рисовал и гравировал, очевидно, не дрожала рука.

– Вот тут укрепления городов Новой Гранады, побережья и пара-тройка островов, о которых я прежде понятия не имел. Ты этой штуке полностью веришь?

– Я не слишком доверчив, но кое-что очень похоже на истину. Меня интересует пара испанских местечек на побережье материка.

– Мой друг, не заносись излишне, или ты собрался штурмовать испанцев с десятью корабельными пушками и пятью десятками своих головорезов?

– Быть может…

– Ты шутишь?

– Совсем не шучу.

– Тебе не дает покоя слава Шарпа с его золотым кладом?

– Все может быть.

– А как же новый губернатор?

– Если куш окажется достаточным, можно навсегда уйти от дел. Что нам тогда Николас Шарп?

– Я ошибся, заподозрив тебя в здравомыслии. Питер, ты определенно свихнулся, по тебе скучает Бедлам.

– Не думаю. Отойди от окна… Вот так. Не закрывай свет, я покажу тебе кое-что.

Баррет поставил на стол терракотовую кружку с ручкой в виде стилизованного уха.

– Может, бросим кости, а, Ланцетник? На твой давно потерянный серебряный клистир. Идет?

– Что это?

– Кружка. У тебя есть настроение дослушать меня до конца?

– Конечно. Зная твои скорые кулаки, попробовал бы я отказаться.

– Отлично, тогда слушай и ничего не пропусти. Эту кружку я тоже выиграл в карты и поначалу принял за обычную посуду. Какого она цвета?

– Коричневого, словно простая глина.

– Верно. Все самое интересное началось как раз неделю назад, когда мы бросили якорь на Шарк Айленд. Помнишь эту скотину капитана Джейсома Кэллоу?

– Еще бы не помнить, ты с ним хорошо сцепился полгода назад. После ссоры в подпитии вы дрались по законам берегового братства, ты рассек ему мочку уха и продырявил плечо.

– Кэллоу не любит проигрывать.

– Ну, этого у нас никто не любит.

– Все верно. Скотина Кэллоу не прочь отомстить при случае, но боится делать это сам. А теперь я хочу рассказать, что было дальше, то есть всего неделю назад. Я выбрался из таверны за полночь и двинул к гавани, собираясь, как ты понимаешь, заночевать на борту «Синего цветка». Местами было чертовски темно, но в конце концов мне попался одинокий факел, бездна знает кем прикрепленный к стене старой лачуги. При мне оставалась непочатая бутылка, кружка висела на поясе в подходящем по размеру мешочке, если ты заметил, я не расстаюсь с нею до сих пор.

– А дальше?

– Я откупорил бутылку ножом и, вместо того чтобы, как положено, отхлебнуть из горла, дьявол ведает за чем вынул посудину. Сначала я думал, что у меня горячка, но голова оставалась холодной, хотя цвет кружки изменился. Ты не поверишь, Генри, она была черной.

– Баррет, ты бредишь.

– Провалиться мне, если лгу. Одним словом, при виде такого чуда пить мне совершенно расхотелось, но нож-то в руке остался. Я сунул кружку обратно в мешок, прошел еще немного и у ближнего угла получил удар в спину.

– Удар в спину? – переспросил пораженный доктор Кид. – Но, Питер, если мой единственный хороший глаз меня не обманывает, ты вполне-таки жив и даже относительно здоров, если не учитывать горячечных видений…

– Имей терпение. Меня ударили в спину, но, разумеется, не попали, потому как я был начеку и к тому же заметил отражение напавшего в большой луже нечистот. Парень, который решился на такой подлый удар, уже никогда не заработает ни пенни. Я, сам понимаешь, проколол ему горло, но не в этом дело… За неделю на берегу я проверял несколько раз. Эта штука меняет цвет каждый раз, когда у меня намечаются неприятности.

Генри Кид задумчиво покачал головой.

– Не знаю даже, что тебе и сказать. Известны разные способы гадания – ну, скажем, сарацинское, французское, геомантия, египетская пифия, античная сивилла, наконец, гадание цыганское. Но только такому буяну и гуляке, как ты, Питер Баррет, придет в голову погадать о драке на винной кружке.

– Это не обычная кружка, Ланцетник. Не знаю, что это такое, но если оно способно замечать опасность, значит, способно и приносить удачу.

– Допустим. Хотел бы я, прежде чем соваться в огонь или на виселицу, добраться до трюма, полного подобных вещиц.

– Глянь в это место на карте. Да не сюда, а левее.

Кид с минуту рассматривал странное изображение, потом коротко и решительно кивнул.

– Возможно, Питер, очень даже возможно… Странный, очень странный знак. Он по форме смахивает на драгоценный камень. Ты слышал легенду об изумруде Кортеса?

– Нет.

– В храме столицы ацтеков, Теночтитлане, хранился огромный изумруд. Кажется, он каким-то образом употреблялся дикарями для свершения правосудия. Понятно, что Кортес его украл, точнее, конфисковал в пользу короны… Но до Испании камень не доехал.

– Кто бы подумал иначе! Это слишком большой куш.

– Вот именно. Есть еще одна история… считается, что нынешний Мехико выстроен на развалинах Теночтитлана, на самом деле настоящий Теночтитлан был много южнее, примерно там, где на карте нарисован знак.

– Ерунда. Зачем Кортесу и его людям понадобилось так лгать?

– Э, не скажи, Питер. Там была какая-то неприятная история и «проклятие над местом», хотя, как мне кажется, корень зла был в эпидемии болезни, завезенной белыми. Город перенесли, но название оставили.

– Черт с ним, с Мехико. Теночтитлан мне интереснее. Там, где был один изумруд, найдутся и другие, пусть даже и помельче. Можно добраться до побережья Новой Испании, найти укромную бухту, оставить часть команды на «Синем цветке», а с остальными людьми дойти до старого, настоящего Теночтитлана.

– Идти придется через лес. Сельва близ полуострова Юкатан – не самое приятное место.

– Да, но идти-то будем самой короткой дорогой. Ты отправишься со мной? Что мы теряем в этой жизни?

– Саму жизнь, – философски заметил лекарь и тут же добавил: – Конечно, не ахти какая потеря, поскольку она все равно рано или поздно произойдет. Пожалуй, я согласен, но как ты объяснишь это команде? Если оставить недовольных на берегу, они разболтают о твоем походе по всему Архипелагу.

– А я все объясню только в море – тогда у смелых не будет выхода, а трусы могут убираться ко всем чертям. На любой пустынный берег. Или за борт.

Лекарь поежился, как ему казалось, незаметно.

Уже оставшись один, Баррет свернул и убрал карту, запер окованный сундук и повесил ключ на шею. Потом проверил пистолеты, а в кружку плеснул рома.

– Мы еще увидим, кто в конечном счете сумеет удержаться на плаву, а кто останется в дураках, – только и сказал он сам себе.