Читать книгу Хадамаха, Брат Медведя - Группа авторов - Страница 8

– Чего явился? – скроив гримасу, спросил Пыу.

– А вы чего, дядька Пыу? – Хадамаха тоже глядел недовольно, но рож корчить не стал, лицо его оставалось невозмутимым, как вытесанное из дерева. – Вы ж вроде болеть собирались?

– Не время болеть-то, когда мэнкв у ворот! – торжественно провозгласил Пыу.

Хадамаха невольно вздрогнул и быстро глянул в сторону распахнутой створки – и тут же облегченно перевел дух. Мэнква у ворот, к счастью, не наблюдалось. Хадамаха повел плечом: не его дело, ежели Пыу охота из себя героического стражника корчить.

– Дядька Пыу, а можно, я там посплю? – неспешно следуя за щуплым стражником – на три торопливых шажочка Пыу приходился один шаг Хадамахи, спросил парень и кивнул в сторону ворот, за которыми скрывалась будочка привратной караулки. Еще совсем недавно между сбитыми из цельных дубовых стволов, а поверху окованных железом воротными створками запросто расходились двое груженых нарт. Но сейчас ворота были плотно закрыты, а для пущей осторожности с внутренней стороны еще подперты стеной утрамбованного снега. По приказу тысяцкого каждый стражницкий караул в свое дежурство затаскивал на городскую стену ведра и поливал снеговую затычку водой, намораживая плотный ледяной покров. Если Хадамаху пустят спать в караулку – ведра точно ему таскать.

– А и спи, жалко, что ли, – согласился Пыу, мгновенно сообразив насчет ведер. Судя по расчетливому взгляду, брошенному им на голое заснеженное поле перед воротами, на вырубку леса вокруг стен он Хадамаху тоже вместо себя наладит.

Хадамаха помнил, как нынешним Вечером он выбрался из тайги – на это поле! Тогда он подумал, что сразу очутился в самом центре ледяного города, – таким шумным и людным оно было. Повсюду шатры, орали зазывалы, шла азартная торговля, и Хадамаху дважды пытались обокрасть, пока он проталкивался сквозь толпу к воротам. Сейчас поле было оглушительно пусто! По приказу жрицы-наместницы Югрской земли, присланному из Хант-Манска, торжище ликвидировано, торговцы, певцы-олонхосуты[2] и прочий люд отправлены под защиту городских стен. Только отряды стражников под прикрытием парящих в воздухе жриц выходили в поле, раз за разом вырубая окрестный лес и расширяя кольцо пустого пространства перед городом. Под глубоким снегом скрывались острые остовы срубленных деревьев и были в беспорядке навалены стволы – в надежде, что если мэнквы выскочат из леса, то переломают себе ноги. Пока верхние духи были милостивы к Сюр-гуду, до его ледяных стен доходили лишь слухи о злодействах великанов-людоедов. Но город продолжал жить в тревожном ожидании.

– Что, бабка из дому погнала? – насмешливо поинтересовался Пыу, оглядывая недлинную очередь из груженых нарт и немногих верховых на оленях, выстроившуюся к низенькой и довольно узкой – на ширину саней – створке в стене, через которую в город просачивались немногочисленные по нынешним временам приезжие. В руках Пыу держал банку с краской – ставить временные номерные знаки на прибывших из тайги оленях.

– Не гнала. Сам ушел, – мрачно буркнул Хадамаха – уж кого-кого, а Пыу посвящать в свои семейные проблемы не хотелось совершенно.

– Во-во! Дядька твой тоже сам уходит, – все так же насмешливо кивнул Пыу. – И мамаша твоя, помнится, как девчонкой была, сама уходила. По десять раз на Дню. Как бабка ее допечет, так по улицам и бродила – девчонке-то в караулке спать не годилось, а к подружкам проситься она стеснялась. Побродит, побродит, да обратно в дом вернется – куда ж ей деваться? Пока один раз не ушла – и больше не вернулась. Дядька твой тогда чуть ума не лишился, сестру разыскивая. Ну потом, конечно, весточка из тайги пришла, что жива, замуж вышла… Помню, видел все это. Я с твоим дядькой давно дружбаню. А на мамаше твоей даже жениться хотел! – в голосе его звучало легкое удивление, точно сейчас он не мог понять, как такая мысль забрела ему в голову. – Она тогда красивая была, стройная, как камышинка, опять же озорная, веселая. Одеться умела, хоть и не богато, но как-то так, будто не простая городская девчонка, а из сильного рода, – словно успокаивая самого себя, добавил он.

– Мама и сейчас красивая, – буркнул Хадамаха.

Пыу привстал на цыпочки, с усмешкой заглядывая мальчишке в лицо:

– Красивая? Да брось! Это в тайге-то, в чуме, да среди вашего орочьего племени? Небось поседела уже вся, спина от работы крючком согнулась, лицо морщинами пошло! Опять же близнецов народила – брательник твой небось такой же здоровенный, как и ты?

– Что вы, дядька Пыу, – куда здоровей, – скрывая усмешку, процедил Хадамаха.

– Во-от! – довольно протянул тот. – Раздуло, значит, мамашу твою после родов, как бычий пузырь над Огнем. Или, наоборот, высохла, будто щепка! Опять же бьет ее твой отец – признавайся, бьет ведь, не может такого быть, чтоб мужик, почитай, вовсе дикий, таежный, женку кулаком не потчевал! А она тихая вся такая, несчастная, забитая, в шкурах драных…

Хадамахе сразу вспомнилась мать на празднике-проводах в честь его отъезда. Стройная, уверенная, с гладким, как летняя зрелая ягода, лицом, без единой седой волосины в толстых черных косах, в праздничной пелерине-сили из соболей, что добыл для нее отец, в изукрашенном золотом нагруднике. И переваливающиеся у нее за спиной громадные фигуры отца и брата, готовых в клочья порвать любого, кто захочет ее обидеть, и даже слегка сожалеющих о том, что таких не находится. Эту картину быстро сменила другая, из самого раннего детства: мать в тот день, когда на племя Мапа напали извечные враги Амба, – вставшая над вкопанным в землю срубом, где спрятали детей, оскаленная в боевой ярости, от одного рыка ее Амба разбегались, поджав хвосты… Хадамаха поглядел на щуплую фигурку Пыу, лысеющую головенку, вечно грязную и затерханную стражницкую куртку – и, не выдержав, захохотал.

– Что, дядька Пыу, – постанывая от смеха, выдавил мальчишка. – Не в моем рту рыба – так тухлая, не в моей упряжке олень – так безногий?

– А что ты смеешься-то, что смеешься! – аж скача вприпрыжку вокруг Хадамахи, повизгивал Пыу. – Со мной бы мать твоя совсем не так жила!

– Это точно! – снова зашелся Хадамаха.

– И детей бы вовсе других народила! – привставая на цыпочки, так что согнувшийся от смеха Хадамаха едва не шарахнулся физиономией об его шлем, выпалил Пыу. – Может, не таких здоровых, зато поумнее! Слыхал, вон, как я дело-то об убийстве чукчей раскрутил – не выходя из караулки! – И, видя искреннее недоумение на лице Хадамахи, обиженно пояснил: – Ну насчет яда-то – кто догадался?!

– Да-а? – все еще пофыркивая от смеха, выдавил Хадамаха. – И отравителя уж сыскал?

– Ты меня не подковыривай! – наскакивая на него, как разозленный вороненок, выпалил Пыу. – Найдется отравитель! Вот только с караула сменюсь, по улицам пройдусь, отравителя и сыщу! Потому как я настоящий стражник! А ты… Игрок ты, может, и хороший, однако какой из тебя стражник? Разве ж стражнику сила нужна? Ум нужен, соображение! Настоящий стражник должен только взглянуть на человека и все враз про него понять! – Пыу завертел головой, выискивая что-то, глаза его радостно блеснули, он ухватил Хадамаху за рукав и поволок, повиснув на нем, как мелкая ездовая шавка на забредшем к людскому жилью медведе. – Вот сейчас мы и проверим, сколько его у тебя – соображения! Ведь ты ж тупой! Вот гляди, ты, гора мяса… Да не туда – троицу при оленях видишь?

Не увидеть троицу при оленях было невозможно – Пыу подтащил его вплотную к топчущимся у самого въезда в город ребятам на двух оленях – мальчишка и девчонка верхами и еще один парень, держащийся за олений повод…

Совсем молодые ребята, никак не старше самого Хадамахи, Дней по тринадцать каждому. Вид этих троих вызывал невольное сочувствие – видно, в дороге им досталось. Девчонка, не такая красивая, конечно, как мама, но все едино симпатичная, по самую макушку закутанная в тряпки, будто ее настоящая одежда в лохмы изорвалась в пути и ей собрали по вьюкам, что нашлось. Устала и боится – не за себя. Хадамаха перевел глаза на сидящего в соседнем седле мальчишку. Подтянутый, не слабый – старая меховая безрукавка открывала бугры мускулов на руках, смуглым скуластым лицом неуловимо похож на их тысяцкого. В седле держится неуверенно, будто что-то мешает ему. Нос Хадамахи пощекотал терпкий аромат целебных трав и пробивающийся сквозь него запах крови – наверняка ранен, и рана нехорошая, какая-то гадость в ней, даже пахла она зловещей, мерзкой чернотой и почему-то проточной водой. По третьему парню, тощему, как десять Дней не кормленному, что вел в поводу оленя скуластого, Хадамаха лишь небрежно скользнул взглядом – ничего особенного, хант-ман как хант-ман, каких тут, в Югрской земле, тысячи. Головой вертит да лыбится, небось впервые в город из своего пауля выбрался.

Выглядят все трое хоть и потрепанно, а все ж на беженцев не похожи – олени уставшие, но гладкие, холеные, и тюки у седел добротные. В одном Хадамаха наметанным глазом просек длинное тело укутанного в тряпки меча. Интере-есно… А в другом явно болталось что-то округлое, вроде яйца, тяжелое и, похоже, – железное! Это ж сколько такая штука стоить должна, особливо сейчас, когда в отрезанной мэнквами от остального Сивира Югрской земле цены на железо неуклонно ползли вверх? Однако на купцов троица ребят тоже мало походила – не встречал Хадамаха еще таких молодых купцов, и не одной же спрятанной железякой они торговать наладились? Ежели не беженцы и не купцы – кто они и зачем явились?

– Вот погляди на этих ребят и скажи – кто они такие и зачем явились, – словно подслушав его мысли, строго вопросил Пыу. – И можно ли их в город впускать – не натворят ли чего?

Хадамаха неопределенно дернул плечом – как всегда, когда не знал или не хотел отвечать – и невольно сильно потянул носом воздух. Возникшая невесть откуда, будто раньше она пряталась, смесь невероятных, оглушительных запахов нахлынула на него, заставив парня чуть не взвыть от кипящего, как вода в котле, ужаса. Эти трое пахли так жутко и завораживающе, что Хадамаха просто захлебывался. От девчонки несло Голубым огнем – его характерной едкой вонью, да такой силы, какой он не унюхивал ни от одной из жриц. Наверное, так могла пахнуть Снежная Королева или одна из верховных, сила которых к Огню, как говаривали, превышала даже мощь властительницы Сивира. А может, и они не дотянули бы – мальчишке казалось, он сунул нос в Голубой костер высотой до нижних небес!

Девчонкин запах переплетался с тянущейся от скуластого мальчишки струйкой – ароматом плавящегося металла, раскаленного горна и снова Огня! Только не Голубого! Хадамахе показалось, что он снова слышит завывание Рыжего пламени, рушащегося с небес ему на голову! Но хуже всего пахло от хант-мана! Темный, зловещий запах, невольно заставляющий вспомнить байки Пыу о разверзающейся земле и лезущих из-под нее подземных чудищах-авахи и ведьмах-албасы, служанках Эрлика, повелителя Нижнего мира. Запах, до рези в глазах и щекотки в носу похожий на тот, что стоял над телами убитых чукчей! А потом Хадамаха увидел тени.

Черная тень шамана в увенчанной медвежьей головой шапке – но ведь шаманы не носят медвежьих шапок, а только птичьи, с перьями, да еще с оленьими рогами! – протянулась из-под ног тощего хант-мана, ложась поперек плотно утрамбованной снеговой дороги. И была в этой тени такая сокрушительная мощь, что Хадамаха враз понял – в словах этого шамана не то что он, даже его отец не посмел бы усомниться! Раскатываясь, будто тканная из черной шерсти дорожка, из-под ног скуластого выметнулась вторая тень – кузнеца с молотом в одной руке и мечом в другой. А у самых пяток симпатичной девчонки, то вытягиваясь в серую ленту, то сжимаясь, шевелилась третья тень – патлатой твари с извивающимся, как змея, длинным языком и когтями, каким и Хадамахины родичи Мапа могли позавидовать. На сером кругу призрачного лица тени пылали синие треугольники глаз!

А олени, олени-то – олени теней не отбрасывали вовсе! Зато Хадамаха увидел свою тень – медведь, громадный, наверное, как сам дух-хозяин тайги Дуэнте, неторопливо ворочаясь, выбрался из-под его ног и встал на дыбы, широко раскинув когтистые лапы. То ли намереваясь обнять три другие тени, то ли задавить их к маме Умай-земле!

Назад! – беззвучно прошептал мальчишка, чувствуя, как капля горячего пота сползает по стремительно покрывающемуся жесткой шерстью хребту. Назад, я сказал! – И он мысленно вцепился в загривок вырастающего медведя обеими руками, как хватал порой разбушевавшегося брата. Привычная, как застарелая болезнь, кровавая ярость выметнулась из нутра, облизала мозг, замельтешила перед глазами красными пятнами…

– Ну, чего примолк? – раздался где-то под ухом (до уха-то он не доставал!) насмешливый голос Пыу. – Так можно пропускать?

– Никак нельзя, – пытаясь сглотнуть будто пожаром высушенную слюну, прохрипел Хадамаха. – Беспокойства от них будет много… – отлично понимая, что говорит не то и не так, пробормотал он и чуть не застонал в досаде на собственную глупость. Ох и слово-то нашел! От Огненного потопа чэк-ная тем, кто в нем горит, тоже… беспокойство! А эти трое, сдается, похуже чэк-ная будут!

– Вот и видно, что ничего не понимаешь ты! – послышался торжествующий голос Пыу, и мальчишка понял, насколько не те слова он на самом деле выбрал!

Забыл, с кем говорит! Да посоветуй он Пыу не есть лягушек из болота – у того б давно зеленые лапки изо рта торчали! Тщедушный стражник аж подпрыгивал, глядя на троицу ребят, как на долгожданных родичей.

– Не видишь разве – олени у молодого господина добрые, поклажа во вьюках… – кивая на скуластого мальчишку, тараторил он. – Парень с ним – проводник, не иначе, – он бесцеремонно ткнул пальцем в хант-мана. – Да девка-прислужница!

Хадамаха аж зажмурился от ужаса. Сейчас эта молоденькая жрица – что под закрывающим голову девчонки платком прячутся голубые волосы, Хадамаха не сомневался! – ка-ак по ним Огнем долбанет, не разбирая, кто тут записал ее в служанки!

– Проезжайте, молодой господин, поклажи у вас немного, чего в очереди-то томиться? – звонким ручьем продолжал разливаться Пыу, наскоро мазнув по бокам оленей краской.

– Благодарю вас, славный воин, – вполне по-господски, совсем как тысяцкий на Храмовых праздниках, склонил голову скуластый мальчишка, и из его ладони прямо в руки Пыу ляпнулась мелкая серебрушка.

Хадамаха успел заметить, как названный проводником хант-ман протестующе дернулся, будто хотел возразить, и тут же получил от приятеля увесистый пинок в плечо. Скуластого тут же перекосило от боли, а тощий торопливо почесал в ворота, почти волоча за собой оленя.

– Видал? Вот как господа настоящего-то стражника ценят! И это только начало! – любуясь блеском монеты в свете Голубых огней в надвратных чашах, напыжился Пыу. Он торопливо сунул добычу за пазуху и, аж подскакивая от усердия, крикнул троице вслед:

– За девкой вашей приглядывайте, молодой господин! Как бы не сперла чего! По лицу видать – та еще пройда!

И вот тогда сидящая на олене девчонка развернулась в седле. Пальцы ее хищно скрючились, точно как у жриц, готовящихся запустить комком Огня. Кожа на лице плотно обтянула череп, так что казалось, стали видны кости. А уж глаза! На мелко кланяющегося вслед «господину» Пыу пристально уставились треугольные синие глазищи! Те самые, что он видел на призрачном лице тени! А между медленно раздвинувшихся кроваво-алых губ мгновенным проблеском метнулся раздвоенный змеиный язык! Хадамаха напрягся, еще не зная, что сейчас будет, но уже готовый отшвырнуть Пыу в сторону, а сам сигануть в другую…

Скуластый мальчишка что-то коротко бросил девчонке. Казалось, искрящая в воздухе жаркая, как Огонь, ярость вдруг схлынула. Девчонка глубоко перевела дух, одарила Пыу еще одним – запоминающим – взглядом самых обычных, даже довольно красивых глаз, отвернулась… и все трое, пригибаясь под низкой притолокой боковой створки, вступили в город.

Хадамаха шагнул вперед – он должен их немедленно остановить! Он не может позволить, чтоб в город, где живут его дядя, и господин тысяцкий, и даже Пыу, въезжали такие… такое… Какое? Вот он прыгнет на скуластого, вышибет его из седла, свалит на землю, повяжет его тощего приятеля… Пыу начнет орать, сбегутся другие стражники, явится тысяцкий – и что Хадамаха им всем объяснит? Что у этих троих ребят тени страшные, а у девчонки глаза какие-то… не такие? Вот тут-то Пыу и развернется! История про убивший несчастных чукчей загадочный яд сразу дополнится новыми подробностями – например, что ороков этот яд начисто сводит с ума!

А ежели девчонка и впрямь окажется жрицей… Хм, а может, тут какое тайное дело Храма? Тогда точно лучше не лезть – иначе и ему худо будет, и дяде, и бабушке, и до отца с матерью доберутся, да и все племя не пощадят! Хотя… Жрицы известные вруньи, но раздвоенных языков у них пока не наблюдалось…

– Б-р-р! – Хадамаха помотал головой, пытаясь унять разброд в мечущихся мыслях.

Неладное, ой, неладное творится в городе – и Хадамаха печенкой чувствовал, что приезжая троица часть этого неладного, и немаловажная! Мальчишка смачно сплюнул на землю… и, ведя носом по ветру, решительно зашагал вслед давно скрывшимся ребятам.

– Эй, Хадамаха, ты вроде спать собирался? – разочарованно спросил вслед Пыу, понявший, что он снова остался один на один с тасканием воды к воротам.

– Да я теперь пока не разберусь, не засну! – не оглядываясь, пробормотал Хадамаха, торопливо сворачивая за угол.

Запах странных пришельцев – Голубого огня, Рыжего, и железа, и еще того темного и страшного, что плещется на изнанке Среднего мира – безошибочно отличался от обычных городских запахов людских страстей, кухонного чада и оленьих выхлопов. Троица немного поплутала по окраинам и наконец выбралась на центральные улицы – Хадамаха все больше склонялся к мысли, что идут они к храму. Тогда все, не его дело!

Хадамаха остановился посреди людной улицы – он четко чуял, что и троица останавливалась тут. Скуластому становилось все хуже – так худо, что и словами не передать, а остальные двое за него боялись. Вот здесь девчонка подогнала своего оленя, чтоб поддержать приятеля. Ну и что такого, даже злодеи наверняка заботятся о товарищах, иначе как бы они свои злодейства творили – в одиночку много не натворишь!

Умгум, тут они свернули – и теперь идут вовсе не к храму! Приободрившийся Хадамаха нырнул в полутемный боковой переулок и перешел на бег, гонясь за ускользающим запахом. А запах и правда растворялся в мешанине горячего аромата плавящегося железа, едкого травления для металла, вони Голубого огня… Хадамаха с разбегу выскочил на широкую улицу кузнечной слободы!

Тень кузнеца с мечом и молотом у ног скуластого – и кузнечная слобода! Пока все сходится! Хадамаха заметался по улице, пытаясь определить, куда девались его недавние знакомцы. Небось двор побогаче выбрали – «молодые господа» да молодые жрицы роскошь любят. Он уже направился к добротной каменной кузнице, собираясь начать с нее, как вдруг на самом бедненьком подворье в дальнем конце резко отлетел пропитанный водой кожаный полог. Уже знакомый Хадамахе тощий хант-ман на пару с каким-то кузнецом, видать, хозяином, на руках вынесли потерявшего сознание скуластого и торопливо поволокли его в дом. Перепуганная девчонка поспешала следом.

Неслышно, будто сам был тенью, Хадамаха перемахнул ветхий забор и, почти растворяясь во тьме Ночи, подкрался к окошку. Сквозь муть вставленной в окно ледяной пластины с трудом можно было разглядеть лежащего на лавке скуластого. Сноровисто, почти как Хадамахова мама, его тощий приятель обкладывал тому раненое плечо целебными травами. Девчонка рвала тряпки на бинты. Даже сквозь окно настороженные уши Хадамахи слышали треск разрываемого холста и ворчание кузнецовой женки, недовольной нежданными гостями.

Хадамаха отодвинулся от окна. Что бы ни задумали эти трое – несколько ближайших свечей им будет не до того. У него еще есть время.

Раздавшийся в конце улицы топот многих ног заставил Хадамаху стремительно сигануть обратно на улицу. Очень вовремя – двигавшийся впереди целой толпы кузнецов старшина не особо и удивился, завидев мальчишку-стражника посреди своей улицы:

– О, привет тебе, Хадамаха! Ты в карауле, что ли? Правильно, нечего бездельничать, раз тренироваться все равно негде! А мы с вашей площадки идем… – начал он. – Хоть не зря стараемся? Как думаешь, в следующий раз ты…

«Если он сейчас спросит, выбью ли я Содани, отберу молоток и дам в лоб! И никакая почтительность к старшим меня не остановит!» – мрачно подумал Хадамаха и чтобы избежать подобного исхода, торопливо спросил:

– Площадку-то починили?

– Да куда там! – досадливо отмахнулся кузнечный старшина. – Представляешь, работаем мы, работаем и вдруг – какого Эрлика! – над дворцом верховных жриц ка-ак голубым заревом полыхнет, как загремит, а ведьмы голубоволосые, которые нам площадку-то грели… – он предусмотрительно понизил голос, – все как одна снялись и понеслись туда, ко дворцу, будто их подземные албасы за пятки кусали! – Он понизил голос еще больше и, наклонившись к Хадамахе, заговорщицки прошептал. – Слышь, ты все-таки стражник… Говорят, сама верховная жрица Айгыр прилетела в город! Правда али нет? И чего ей надо в нашем захолустье?