Читать книгу В Братстве зажжённой искры. Альманах. Выпуск 5 - - Страница 3

Тянется пятидесятый псалом,

еле мерцает лампада.

Перекрестились под острым углом

два Александровских сада.

Кружатся призраки двух городов,

кружатся в мыслях и датах

вальс петербургских двадцатых годов,

вальс москворецких тридцатых.

Ветер колеблет листву и траву,

и проступает ложбинка,

та, по которой неспешно в Неву

перетекает Неглинка.

Тени и света немая игра,

приоткрывается взору

то, как по Яузе ботик Петра

переплывает в Ижору.

Это два вечных небесных ковша,

это земная туманность,

это не то, чего просит душа,

это бессмертная данность.

Можно стремиться вперед или вспять,

можно застынуть угрюмо,

можно столицы местами менять —

не изменяется сумма.

Вот и рассвет, просыпаться невмочь,

и наблюдаешь воочью,

как завершилась московская ночь

питерской белою ночью.

Память неверная, стершийся след,

временность и запоздалость —

то, чего не было, то, чего нет,

что между строчек осталось.

Белая ночь обошла пустыри,

небо курится нагое.

Две повстречавшихся в небе зари

движутся на Бологое.

Нет ни слова о них ни в каких фаблио:

не поверит в них ум ни один недалёкий:

всей-то жизни полдня им, несчастным и.о.,

им, доверчивым врио родной Самотёки.

Впрочем, если б не дождь, никому никогда

не слыхать бы о них даже сплетен на рынке,

этих жутких быличек, о том, как вода

превращается в море над руслом Неглинки.

Поначалу ручей, чуть попозже – река,

этот ливень дорогу спешит обезбрежить.

В мутной пене плывет что-то вроде снетка,

что-то вроде ерша – водопольная нежить.

Хлещет буря, куски облаков полоща,

пляшет с молнией гром, как с сестрицею братец,

не-голавль догоняет совсем-не-леща,

рассекая косяк не-совсем-каракатиц.

Но плывет мелюзга, убедись да позырь:

упражняется пена в пустом пилотаже,

пробежал три вершка, да и лопнул пузырь,

и со всеми другими история та же.

Но и той, уцелевшей в пути голытьбе,

что умчалась на юг, весь бульвар измазюкав,

никуда не удастся нырнуть на Трубе —

там шипит и кипит водовертье у люков.

И нырнувшим приходится быть начеку,

у хозяев Неглинки не празднуют труса:

в темноте предстает чужаку-новичку

низовое болото, трясина, чаруса.

Под землей начинается путь в антимир:

здесь колодезник в черном безумье хохочет,

здесь балчужник для змей понастроил квартир,

здесь бакалденник зубы щербатые точит.

Только черту едва ли опасен шайтан,

никогда не воюет изнанка с исподом,

все растут пузыри, все вбирают метан,

все грозят на свиданку рвануть с кислородом.

Убирайся с дороги, соплю не топырь,

уползи за Можай от сливного колодца:

по Неглинке плывет исполинский пузырь,

и, похоже, вот-вот под Манежем взорвется.

Только пыжится это чудовище зря,

в небесах на восток уползли диплодоки,

оборвалась короткая жизнь пузыря,

и закончился дождь, и сухи водостоки.

…Водяные о чем-то своем в черневе,

успокоясь немного, бурчат неохоче,

и с трудом засыпают, и в Нижней Москве —

ни рассвета, ни дня, ни заката, ни ночи.

ГЕРМАН РОРШАХ. ДЕСЯТИКЛЕТКА. 1914

Ю. С. Савенко

Храпит при капитанше генерал.

Поручики – при генерал-майоршах.

Россию местом жительства избрал

психолог Герман Ульрихович Роршах

Веснушчат россиянин, конопат,

скорее водки хочет, чем молебна,

а то, что он полнейший психопат —

так это психиатру и потребно.

Гардемаринш, полковниц и майорш

решил швейцарец изучить настырный:

у россиян в мозгах полнейший ёрш

у русских баб мозги – бурдюк чихирный.

У них мозги – прокисший маргарин,

короче, не мозги, а ужас тихий.

Майор, полковник и гардемарин

в России тоже безусловно психи.

В Россию доктор ехал с мыслью той,

что очень хороша у русских проза,

что здесь живет великий Лев Толстой,

которого оклеветал Ломброзо.

Я непременно здесь упомяну,

о том, как доктор угодил в ловушку:

он даже выбрал русскую жену,

и захотел в российскую психушку.

Страна врача душила, как питон.

Вскипела в нем фантазия больная,

и десять клякс запечатлел картон:

и каждая из них была двойная.

Скажите, что бы значило сие?

У пациента сердце обмирало

когда давили тяжким пресс-папье

капустницу, монарха, адмирала.

Тянули пациенты кто куда:

увидят двое – пятку, третий – ухо,

кому-то там мерещилась еда.

кому-то представлялась половуха.

Он так пытался стать незаменим,

и так не мог никак угомониться,

что ни одна не пожелала с ним

вязаться подмосковная больница.

Так подложили доктору свинью,

тут закипела в нем волна протеста:

он отвалил в Швейцарию свою

на прежнее насиженное место.

Тут хорошо бы кончить карнавал,

но не накинешь через пропасть мостик,

из коей на Россию наплевал

великий мастер психодиагностик.

Швейцария не Русь, и посему

России доктор – как на пятке чирей.

Похоже, что диагноз ни к чему

там, где царят шизуха и делирий.