Читать книгу Война 1941–1945 гг. Факты и документы - Группа авторов - Страница 2

Возникновение войн – это всегда исторический процесс, своими корнями уходящий в близкое или далекое прошлое. Геополитические итоги Первой мировой войны: распад некогда могущественных империй, возникновение целого ряда новых государств, перекройка границ, продиктованная Версальским договором и решениями Парижской мирной конференции (в Европе это произошло в первую очередь за счет Австро-Венгрии, Германии и России), привели к переделу мира в пользу англо-французской коалиции, к которой присоединились в 1917 г. США, и в то же время заложили основы еще более глубоких противоречий в международных отношениях. Борьба за региональное и мировое господство, восстановление одними державами утраченных территорий и сфер влияния и защита завоеванных другими во многом определила в последующее двадцатилетие международные отношения в Европе и мире. Именно в геополитических категориях заявляли о своих целях лидеры стран, развязавших Вторую мировую войну. Гитлер еще в 1925 г. в своей книге «Майн кампф» провозгласил «дранг нах остен» Германии к «необъятным просторам России». В расистских теориях это преломлялось в характеристиках евреев и славян, некоторых других народностей как «недочеловеков», подлежащих беспощадной эксплуатации или уничтожению. Геополитические цели Японии были сформулированы в 1927 г. в меморандуме генерала Танака, представленном императору. В нем говорилось: «Для того, чтобы покорить мир, мы должны прежде всего покорить Китай… Овладев ресурсами Китая, мы перейдем к покорению Индии, Малой Азии, Средней Азии и Европы». Муссолини в 1939 г. назвал Италию «узницей, томящейся в тюрьме, имя которой Средиземноморье», и призвал двигаться через Судан к Индийскому океану. Ряд малых стран, в том числе появившихся на политической карте после Первой мировой войны, ориентируясь на великие державы или подчиняясь их давлению, подливали масла в огонь, рассчитывая не только обеспечить безопасность своих границ, но и преследовали более амбициозные территориальные цели, как это, к примеру, имело место в случае с Польшей, а затем с Венгрией, Румынией и Финляндией. Принцип неделимости мира так и не утвердился. Насильственный передел его границ и географического пространства, как показала история XX века, неизбежно обострял национальные, этнические, религиозные и другие конфликты, в отдельности или в совокупности ведущие к дестабилизации целых регионов, а нередко и к войнам, связанным с интересами великих держав, их скрытого или прямого вмешательства в дела других государств.

Империализм как система, в недрах которой возникла Первая мировая война, порождал все новые противоречия в экономической сфере. Неравномерность экономического развития и имперские амбиции привели в середине 30-х годов к расколу капиталистического мира. В одну из враждовавших между собой групп вошли Германия, Италия и Япония, в другую – Англия, Франция и США. Военная опасность усилилась, когда в Германии была установлена нацистская диктатура. Англия и Франция предприняли усилия отвести от своих стран угрозу германской агрессии, направить ее против СССР (политика умиротворения), что явилось одной из причин неудачи создания в то время антигитлеровской коалиции с участием СССР (политика коллективной безопасности). США с приходом Гитлера к власти в Германии начали поддерживать политику Англии и Франции, установили в 1933 г. дипломатические отношения с СССР. Основное же внимание Соединенных Штатов было приковано к борьбе с Японией за сферы влияния на азиатско-тихоокеанском театре. Тем временем в Европе гонка вооружений и милитаризация общественной жизни, которыми открыли историю XX века великие державы, принимали беспрецедентные масштабы.

Расстановка сил на международной арене после Первой мировой войны и Октябрьской революции особенно неблагоприятно складывалась для Советской России. Если на протяжении своей предыдущей истории Россия была вынуждена вести войны (в большинстве своем оборонительные) против одной или нескольких великих держав, то в межвоенный период впервые возникла реальная угроза их совместного похода против СССР. Страна оказалась в положении осажденной крепости, и важнейшая задача советской внешней политики состояла в том, чтобы разобщить могущественных противников, найти союзников, не допустить или максимально отдалить втягивание страны в войну

* * *

1939 год мир встречал новыми тревогами. Под занавес 1938 года главами правительств Великобритании (Н. Чемберлен), Германии (А. Гитлер), Италии (Б. Муссолини) и Франции (Э. Даладье) было заключено в Мюнхене соглашение, которое изменило соотношение сил в Европе и в конечном итоге привело ко Второй мировой войне.

Соглашение предписывало Чехословакии в десятидневный срок передать Германии около У своей территории. Чехословакия теряла четверть населения, около половины тяжелой промышленности, мощные укрепления на границе с Германией, новая линия которой теперь фактически упиралась в предместья Праги. Отрицательное отношение к этим требованиям правительства Чехословакии во внимание не принималось. Ее представителей даже не пригласили в зал заседаний. Лига Наций бездействовала.

Знаковым явилось совместное принуждение Чехословакии силами агрессивных диктаторских режимов Германии и Италии и западных демократий. В обмен Германия подписала с Англией (30 сентября) и Францией (6 декабря) декларации, которые по сути дела являлись пактами о ненападении.

Мюнхенская сделка готовилась длительное время и в одночасье разрушила с таким трудом созданный каркас системы коллективной безопасности в Европе, основу которой составили советско-французский и советско-чехословацкий договоры о взаимопомощи (1935 г.) Предпринятые Советским

Союзом действия в поддержку Чехословакии (сосредоточение войск на западных границах, дипломатические демарши) успеха не имели. Вместе с тем есть основания полагать, что советское руководство исключало принятие крайних военных мер без участия Франции и обращения за помощью самой Чехословакии – она капитулировала в условиях диктата. Оценивая эти события, виднейший британский историк Б. Лиддел Гарт сделал следующий вывод: «Предложение русских (об оказании помощи Чехословакии. – Ред.) было игнорировано. Более того, Россию демонстративно лишили участия в Мюнхенском совещании, на котором решалась судьба Чехословакии. Это „пренебрежение“ год спустя имело фатальные последствия»[1].

Англия и Франция, с одной стороны, Германия и Италия – с другой, преследовали мюнхенским соглашением различные цели. Для Германии это был промежуточный маневр к захвату всей Чехословакии и движения к «необъятным просторам России», Италия обретала уверенность в осуществлении при поддержке Германии своих колониальных планов. Англия и Франция рассчитывали ценой территориальных уступок в Европе умиротворить нацистскую Германию, ослабить заряд ее агрессивной политики, нацеленной на западные демократии и направить его против СССР – в последнем цели подписантов мюнхенского соглашения совпадали. Это была дорога в бездну.

События в Европе приобрели еще более угрожающий характер. 15 марта германские войска, в нарушение мюнхенского соглашения вступили в Прагу. За день до этого по указке из Берлина была провозглашена «независимость» Словакии. Соучастниками раздела Чехословакии стали Венгрия и Польша. Польша оккупировала Тешинскую Силезию, Венгрия – Закарпатскую Украину. Чехословакия как государство перестала существовать. 22 марта Германия ввела войска в Клайпеду (Мемель) – ранее немецкий город и порт, переданный Лигой Наций в 1923 году Литве. 7 апреля Италия оккупировала Албанию. Двумя месяцами раньше Германия «в услугу за услугу» потребовала от Польши возвратить город и порт Гданьск, который до «приговора в Версале» также являлся германской территорией, предъявила Польше другие требования. На самом деле Данциг был очередным «промежуточным звеном» в агрессивных планах Германии, поводом для нападения на Польшу. Выступая на совещании с командованием вермахта 23 мая 1939 г. Гитлер говорил: «Данциг – отнюдь не объект, из-за которого все предпринимается. Для нас речь идет о расширении жизненного пространства на Востоке…»[2]

31 марта Англия, а затем Франция объявили о своих собственных гарантиях Польше. 11 апреля Гитлер, используя отказ Польши выполнить германские требования и демонстративную поддержку ее Англией и Францией, утвердил план «Вайс» – войны с Польшей. Был установлен срок готовности к войне – 1 сентября 1939 г.[3] Так впервые в немецких документах появилась дата начала одной из величайших трагедий в истории человечества.

Напомним, что к этому времени была достигнута предварительная договоренность о заключении военного союза между Германией, Италией и Японией. Дальнейшие события в Азии не заставили себя ждать. Японские милитаристы, несмотря на уроки поражения у озера Хасан, развернули в мае 1939 г. войну против дружественной Советскому Союзу Монгольской Народной Республики. Боевые действия группы советско-монгольских войск, которыми командовал комкор Г. К. Жуков, завершились в сентябре разгромом японской 6-й армии[4]. Но очевидной стала реальная военная угроза нашей стране как на Западе, так и на Востоке.

Период марта – августа 1939 г. – это маневры потенциально и реально противостоящих сил, направленных на поиски союзников и разобщение противников. Многосторонние и двусторонние переговоры велись между Англией и Германией; Англией и Францией; Англией, Францией и Германией с Советским Союзом; ими вместе и в отдельности с малыми и средними странами Европы; между Германией, Италией и Японией; между Японией и Советским Союзом и т. д. Их результаты определили расстановку сил к началу Второй мировой войны и во многом к нападению Германии на СССР и Японии на США в 1941 г.[5]

* * *

С началом международного политического кризиса, который последовал за заключением мюнхенского соглашения, захватом Германией Чехословакии и нападением Японии на союзную СССР Монгольскую Народную Республику, конкурировали два основных вектора советской внешней политики: превентивный, имевший целью предотвратить нападение Германии и ее союзников на СССР, и коалиционный, направленный на создание коалиции государств и народов для борьбы с агрессорами. Одна из особенностей создавшегося положения состояла в том, что каждая из империалистических группировок стремилась вовлечь СССР в надвигавшуюся войну, подставить его под удар, прикрываясь готовностью к переговорам. Первый демонстрационный шаг предприняла Германия. На новогоднем приеме в наступившем 1939 г. Гитлер проявил неожиданное внимание к советскому полпреду А. Мерекалову. Как сенсация было расценено первое за всю историю появление в марте в советском посольстве в Лондоне премьер-министра Н. Чемберлена. Французский премьер Э. Даладье провел несколько встреч с советским послом Я. Сурицем.

СССР, естественно, был заинтересован в заключении политического и военного союза с западными демократиями и вступил с ними в апреле 1939 г. в политические переговоры. Инициативу проявила Великобритания, которая, как и Франция после захвата Германией Чехословакии, пока еще смутно, но опасалась, что нацистская Германия может «поменять расписание» и следующий удар направить не на Восток, а на Запад. Начались англо-франко-советские (московские) переговоры, важнейшей частью которых явились военные переговоры (12–22 августа 1939 г.). Как показали последующие события, это была последняя возможность предотвратить Вторую мировую войну

Британскую делегацию возглавлял адъютант короля адмирал Р. Драке, французскую – член Военного Совета генерал Ж. Думенк, советскую – нарком обороны маршал К. Ворошилов. В хранящейся в архиве МИД РФ инструкции советской делегации, записанной маршалом предположительно под диктовку И. Сталина, указывалось вести переговоры с целью заключения военной конвенции, но при условии практического согласования конкретных и действенных мер, направленных на обеспечение взаимной безопасности в случае германской агрессии. Принципиальным в инструкции был вопрос о пропуске Красной Армии через территорию Польши и Румынии, иначе «оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал» – германские армии беспрепятственно могли выйти к советским границам. Московским переговорам посвящена обширная литература. Выделим следующее: в Москве было известно, что в конце августа Германия начнет войну с Польшей и намеревается разгромить ее в течение двух-трех недель. Разведка также сообщала, что Чемберлен выступает противником какого-либо обязывающего договора с СССР. Было известно и то, что в Великобритании активизируются влиятельные антинацистские силы в лице У. Черчилля и его окружения. Советская дипломатия также рассчитывала на косвенную поддержку своей позиции президента США Ф. Рузвельта, который не всегда последовательно, но выступал с осуждением действий агрессоров. На одном из секретных совещаний он положительно оценил советскую политику в период гражданской войны в Испании и высказался за помощь нашей стране в случае нападения Германии. Но Черчилль еще был вне правительства, а политика США на европейском направлении после «присоединения» гитлеровцами Австрии и захвата Чехословакии только прояснялась.

Московские переговоры забуксовали. Тем временем, новую инициативу проявила Германия, с которой СССР, вслед за Англией, также вступил в переговоры. В результате приобрела реальные очертания возможность заключения с Германией пакта о ненападении, ограничивающего продвижение вермахта на восток.

Переговоры с англичанами и французами формально зашли в тупик из-за отказа Польши пропустить советские войска через свою территорию навстречу германским армиям в случае агрессии. В действительности это решение принималось в Лондоне и Париже. Рассекреченные французские документы фиксируют ход переговоров день за днем. 17 августа глава французской военной миссии генерал Ж. Думенк сообщил из Москвы в Париж: «Не подлежит сомнению, что СССР желает заключить военный пакт и не хочет, чтобы мы превращали этот пакт в пустую бумажку, не имеющую конкретного значения». 20 августа он информировал свое руководство: «Провал переговоров неизбежен, если Польша не изменит позиции»[6]. В тот же день министр иностранных дел Польши Ю. Бек, передоверившись британским гарантиям, телеграфировал своему послу во Франции Ю. Лукасевичу: «Польшу с Советским Союзом не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такого договора заключать не собирается»[7]. В своей новой книге «За закрытыми дверями» британский автор Л. Риз, изучавший документы о московских переговорах, заключил, что делегация во главе с Р. Драксом следовала «самоубийственной тактике» – вообще не отвечать на вопросы, касающиеся Польши. «Когда советский маршал Ворошилов 14 августа напрямую поставил вопрос о допуске Красной Армии на территорию Польши для борьбы с нацистами, делегация союзников оставила вопрос без ответа»[8]. Одной из неиспользованных советской делегацией инициатив могло быть, на наш взгляд, приглашение в Москву полномочного представителя правительства Польши для участия в решении вопроса о пропуске советских войск через ее территорию в случае нападения Германии.

Развязка приближалась. Вечером 21 августа Ж. Думенк получил в Москве следующую телеграмму: «По распоряжению Председателя Совета министров генерал Думенк уполномочивается подписать в общих интересах и с согласия посла военную конвенцию. Гамелен»[9] – германская агрессия на западе в первую очередь угрожала Франции. 22 августа Думенк сообщил о телеграмме Гамелена Ворошилову. Но Лондон хранил молчание.

Газеты сообщали, что Чемберлен ловил рыбу, а Галифакс охотился на уток. Позднее из британских источников стало известно, что на 23 августа был согласован прилет Геринга в Великобританию для встречи с Чемберленом и «урегулирования разногласий» на англо-германских переговорах[10]. Тайну подготовки переговоров хранят британские архивы.

Американские историки А. Рид и Д. Фишер пишут о драматических событиях на тройственных переговорах в августе 1939 г.: «Англия и Франция в последнюю минуту могли одуматься, Польша – понять реальность, а германское предложение – рухнуть. Сталин оставлял обе двери открытыми. Однако постепенно приоритеты изменились в пользу Германии, союзникам была отведена вторая позиция…»[11]

Как и в Первой мировой войне, все решилось «в последний час». Получив от Сталина согласие на подписание Договора о ненападении между СССР и Германией, Гитлер направил в указанный ему срок 23 августа министра иностранных дел Германии в Москву В ночь на 24 августа в Кремле договор (пакт Молотова – Риббентропа) был подписан. Это политическое решение на какое-то время избавляло страну от войны с Германией, с ее реальными и потенциальными союзниками. Германия при нападении на Польшу избегала угрозы войны на два фронта и рассчитывала на нейтралитет Англии и Франции, но в последнем просчиталась. 3 сентября 1939 г. Англия и Франция объявили Германии войну.

Секретный протокол и последующие договоренности с Германией предусматривали раздел «сфер интересов» между Германией и СССР и являлись важной составной частью подписанных документов. К «сфере интересов» СССР относились Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, восточная часть Польши, (Западная Белоруссия и Западная Украина), Бессарабия. Все это были государства или территории, входившие в состав России, отторгнутые у нее после Первой мировой войны решениями в Версале или путем прямых аннексий. Граница сферы советских интересов неформально признавалась Германией максимальным рубежом продвижения своих войск на восток. Отметим, что секретные протоколы к договорам – обычная практика и не только того времени. 25 августа 1939 г. в Лондоне было подписано англо-польское соглашение о взаимопомощи. В соглашении говорилось, что помощь Польше будет оказана немедленно. В секретном протоколе к соглашению были определены государства или территории, которые входили в сферу интересов сторон: Бельгия, Голландия, Данциг и Литва. Упоминались также Латвия, Румыния и Венгрия[12].

Оценивая преимущества и издержки советско-германских договоренностей о разделе «сфер интересов» необходимо иметь в виду следующее. Есть такое понятие в военной науке – геостратегическое пространство. В 1939–1940 гг. советское геостратегическое пространство, выдвинутое до 350 км на запад, обеспечивало возможности для более надежной обороны страны. В иных условиях немецко-финские войска начинали наступление, находясь в 32 км от Ленинграда, немецкие – в 35 км от Минска, немецко-румынские – в 45 км от Одессы и т. д. Ход войны показал, насколько важными оказались эти «километры», чтобы выстоять в тяжелейшем 1941 году, особенно для обороны Ленинграда и Москвы. По мнению украинского историка В. Макарчука, осуждение II Съездом народных депутатов СССР в 1989 году секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении не обосновано, так как протокол «формально не нарушал принятой на то время практики международноправовых документов» и, согласно международному праву, не может быть объявлен недействительным с момента его подписания»[13].

Разнонаправленное, но немаловажное значение имело для каждой из сторон достигнутое соглашение по экономическим вопросам, о чем будет сказано позднее.

У. Черчилль писал о советско-германском договоре о ненападении: «Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение – Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным… Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет. В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий»[14].

Российские историки-ревизионисты, заимствуя распространяемую на западе негативную трактовку договора, нередко «переписывают» свои собственные оценки. В. И. Дашичев в труде «Банкротство стратегии германского фашизма» (1973), приводит цитату, согласно которой советско-германский договор о ненападении «расстроил расчеты империалистов и позволил выиграть время для укрепления обороны страны»[15]. В «переработанном и дополненном» издании 2005 г. договору дается альтернативная оценка: «Как Мюнхен не обезопасил Англию и Францию от гитлеровской агрессии, так и советско-германский пакт о ненападении имел для Советского Союза пагубные последствия. Это обернулось для него тяжелейшим поражением 1941 г.». Автор далее утверждает, что «крупной ошибкой Сталина было и то, что после разгрома Франции он не пошел в 1940–1941 гг. на поиски союза с Англией… Черчилль оказался намного умнее»[16]. Эти утверждения также не соответствуют действительности.

Наступление немецких войск в Польше стремительно развивалось на восток. Располагая многократным превосходством над польской армией, особенно в танках и авиации, передовые части вермахта на восьмой день достигли дальних пригородов Варшавы.

Тем временем на западном фронте, в тылу Германии, происходили труднообъяснимые события, получившие название «странной войны». Армии Англии и Франции, имевшие превосходство в силах, фактически бездействовали. Англофранцузские обязательства и заверения Польше перейти в наступление на девятый, затем на пятнадцатый день войны (что подсказывал и здравый смысл) не выполнялись. Польские войска, несмотря на упорное сопротивление, были разгромлены. 17 сентября, когда Варшава еще оборонялась, правительство Польши покинуло пределы страны. В тот же день на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии вступили части Красной Армии. Большинство населения встретили Красную Армию как освободительницу В ноябре 1939 г. Западная Украина воссоединилась с Украинской ССР, Западная Белоруссия – с Белорусской ССР. Вильнюс с прилегающей областью, захваченные в 1920 г. Польшей, возвратили Литве. Границу СССР восстановили примерно по так называемой линии Керзона, рекомендованной в 1919 г. Верховным советом Антанты в качестве восточной границы Польши.

Официальные и неофициальные осуждения в Польше этого решения советского правительства, в том числе в резолюции Сейма 23 сентября 2009 г. «в связи с 70-летием нападения СССР на Польшу» – тенденциозны и представлены вне контекста сложившейся военной обстановки: наступающие германские армии приближались к границам СССР. Немецкое командование нарушило согласованный рубеж предельного продвижения вермахта на восток и отвело за этот рубеж (демаркационную линию) свои войска только после категорического требования советского правительства. По свидетельству генерала вермахта Н. Формана, демарш Москвы помешал осуществлению задуманного плана выхода немецких войск непосредственно к границам СССР[17]. Начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Ф. Гальдер назвал день 20 сентября 1939 г., когда в Берлине приняли решение об отводе немецких войск на согласованный рубеж, «днем позора немецкого политического руководства»[18].

Важнейшая задача советской политики в тот период заключалась в том, чтобы не допустить одновременного выступления против СССР Германии и Японии, обезопасить свои границы на западе и на Дальнем Востоке. Ввод войск на территорию Западной Белоруссии, Западной Украины и Прибалтики осенью 1939 г. и в июне 1940 г. – на территорию Бессарабии (аннексированную Румынией в 1918 г.) и Северной Буковины был осуществлен при отсутствии организованного вооруженного сопротивления. Но обезопасить путем договоренности границу на северо-западе не удалось, что привело к кратковременной и кровопролитной войне с Финляндией. Новая граница была установлена мирным договором 1940 г. на удалении до 150 км от Ленинграда[19].

Большим успехом советской политики и результатом поражения японских войск на р. Халхин-Гол явилось заключение 13 апреля 1941 года пакта о нейтралитете с Японией. Заслуга нашей дипломатии состояла в том, что она в ходе переговоров сумела использовать в интересах безопасности страны японо-американские противоречия, которые в тот период оказались сильнее. В дальнейшем это позволило Советскому Союзу избежать войны на два фронта.

* * *

В Москве ясно понимали, что, несмотря на достигнутые договоренности, нападение Германии остается опаснейшей угрозой для страны и стремились далеко не всегда лучшими решениями и заявлениями, выиграть больше времени для укрепления обороны. В главном курс советской внешней политики, направленный на создание коалиции государств и народов для борьбы с агрессорами, оставался последовательным и неизменным. Переговоры с Англией возобновились через неделю после подписания 28 сентября 1939 г. советско-германского договора о дружбе и границе.

1 октября 1939 г. У. Черчилль, в то время первый лорд адмиралтейства (военно-морской министр), выступая по радио, сделал важное заявление: «То, что русские армии должны были находиться на этой линии, было совершенно необходимо для безопасности России. Во всяком случае, позиции заняты и создан Восточный фронт, на который Германия не осмеливается напасть». 6 октября он пригласил советского посла И. Майского и в ответ на его вопрос: «Что Вы думаете о мирных предложениях Гитлера?», сказал: «Некоторые из моих консервативных друзей рекомендуют мир. Они боятся, что в ходе войны Германия станет большевистской. Но я стою за войну до конца. Гитлер должен быть уничтожен. Нацизм должен быть сокрушен раз и навсегда». Далее он разъяснил позицию британского правительства: «1) основные интересы Англии и СССР нигде не сталкиваются; 2) СССР должен быть хозяином на восточном берегу Балтийского моря, и он очень рад, что балтийские страны включаются в нашу (советскую), а не в германскую государственную систему; 3) необходимо совместными усилиями закрыть немцам доступ в Черное море; 4) британское правительство желает, чтобы нейтралитет СССР был дружественным по отношению к Великобритании»[20]. Так возобновились англосоветские переговоры, в ходе которых Англия стремилась «навести мосты», а СССР – не сжигать их.

21 февраля 1940 г. нарком иностранных дел В. Молотов направил указание И. Майскому (оно «адресовано» и современным фальсификаторам истории России) следующим образом разъяснить английскому правительству политику СССР в отношении Германии: «Первое. Мы считаем смешным и оскорбительным для нас не только утверждение, но даже просто предположение, что СССР будто бы вступил в военный союз с Германией. Второе. Хозяйственный договор с Германией есть лишь договор о товарообороте, по которому вывоз из СССР в Германию достигает всего 500 млн марок, причем договор экономически выгоден СССР, так как СССР получает от Германии большое количество станков и оборудования, равно как изрядное количество вооружения, в продаже чего нам неизменно отказывали как в Англии, так и во Франции. Третье. Как был СССР нейтральным, так он и остается нейтральным, если, конечно, Англия и Франция не нападут на СССР и не заставят взяться за оружие. Упорно распространяемые слухи о военном союзе СССР с Германией подогреваются не только некоторыми элементами в самой Германии, чтобы запутать Англию и Францию, но и некоторыми агентами самой Англии и Франции, желающими использовать воображаемый „переход СССР в лагерь Германии“ для своих особых целей в области внутренней политики»[21].

9 апреля 1940 г. Германия совершила нападение на Данию и Норвегию. 10 мая началось наступление вермахта на западном фронте, которое по своей силе, размаху, оперативному искусству и достигнутым результатам без преувеличения поразило мир. 22 июня – через 44 дня Франция капитулировала. Вместе с ней под пятой вермахта оказались Дания, Норвегия, Бельгия, Голландия, Люксембург. Британский экспедиционный корпус, бросив вооружение, едва успел с помощью своего флота переправиться из района Дюнкерка через Ла-Манш и укрыться на Британских островах. Правительство У. Черчилля отклонило германские предложения о мирных переговорах, за которым последовал «блитц» – немецкое воздушное наступление на Великобританию (июнь – сентябрь 1940 г.) с целью «выбомбить» ее из войны. Но в «битве за Британию», 70-летие успеха которой торжественно отметила страна в прошлом году, немецкая авиация встретила решительный отпор сил противовоздушной обороны. Благодаря стойкости и мужеству, проявленным населением Лондона и ряда других городов, германские ВВС не достигли поставленной цели и понесли большие потери[22].

Для советского политического и военного руководства скоротечное поражение англо-французской коалиции явилось фактором стратегической внезапности, возросшей угрозы войны с Германией, которая начала переброску своих войск к советским границам. Встречи и беседы В. М. Молотова с Гитлером и его окружением 11–13 ноября в Берлине подтвердили наличие у Германии агрессивных замыслов, направленных против СССР. (Подробнее об этом в следующей главе).

После поражения Франции настроения британского общества стали заметно меняться в пользу СССР как потенциального союзника. И. Майский сообщал в Москву 19 июня 1940 г.: «Вчера в конце дебатов по выступлению Черчилля в парламенте произошла следующая демонстрация: лейборист Джон Морган произнес небольшую речь, в которой он приветствовал назначение Криппса послом в Москву и призвал палату отметить прибытие Криппса „в эту великую страну и пожелать ему успеха в его работе“. Со всех сторон (не только от лейбористской, но и консервативной) раздались шумные одобрения, и все обернулись лицом к дипломатической галерее, в которой я сидел в числе других послов. Черчилль полуприподнялся со скамьи правительства и также обернулся в мою сторону, сделал дружественный жест по моему адресу рукой. Примеру Черчилля последовали ряд других министров, сидевших рядом»[23].

Новый британский посол С. Криппс добился 1 июля 1940 г. встречи со Сталиным и вручил ему послание Черчилля от 24 июня, в котором говорилось, что Германия угрожает Великобритании, а также Советскому Союзу и высказывалось пожелание о восстановлении «обеими нашими странами» их прежних связей[24]. По итогам беседы, которая длилась около трехчасов, Криппс сообщая, что она проходила «в дружеской, предельно открытой атмосфере», сделал вывод, что «русско-германское сотрудничество будет продолжаться» и выделил согласие Сталина на британское содействие в нормализации отношений с Турцией и решении проблемы Черноморских проливов[25]. Послание Черчилля придало еще большую активность британской политике на советском направлении. Угроза вторжения на Британские острова, «битва за Британию», возрастающее итало-немецкое давление на Балканах, последовавшие за «зимней войной», усилили стремление Великобритании добиться сближения с СССР и, если не разрыва, то ослабления советско-германских отношений, начиная с торговли, которую впрочем оценивали в Форин Офис как неудовлетворяющую запросы Германии. В Москве понимали всю сложность дипломатической обстановки и, чтобы избежать обострения отношений с Германией, 13 июля информировали немецкого посла фон Шуленбурга о содержании переговоров между Криппсом и Сталиным. 17 июля о них было объявлено в Лондоне.

22 октября Криппс от имени Черчилля предложил подписать между Великобританией и СССР секретное соглашение, которое сближало политику двух стран, предусматривало признание de facto «власть Советского Союза в Эстонии, Латвии, Литве, Бессарабии, Северной Буковине и тех частях Польского государства, которые теперь находятся под советским главенством»[26]. Советской дипломатии приходилось уклоняться под тем или иным предлогом от «кардинальных» предложений английского правительства и в то же время не допускать ухудшения отношений с Великобританией как потенциальным союзником. Несмотря на изменившееся в Европе соотношение сил в пользу Германии, британские предложения в то время были неприемлемы. В Москве рассчитывали удержать Германию от войны против СССР. 24 февраля 1941 г. в ответ на инициативу министра иностранных дел А. Идена приехать в Москву для встречи с И. Сталиным в целях улучшения англо-советских отношений, заместитель наркома иностранных дел А. Вышинский сообщил Криппсу, что «сейчас еще не настало время для решения больших вопросов»[27].

3 апреля Черчилль направил Сталину послание, в котором сообщил о растущей угрозе нападения Германии на СССР[28].

Послание Черчилля подтверждало сведения советской разведки о сосредоточении немецких войск у наших границ и могло послужить поводом для письма Сталина, направленного через несколько дней Гитлеру с запросом о причинах создавшегося положения и целях этого сосредоточения войск вермахта. Советский руководитель сообщил фюреру о том, что у него сложилось впечатление, будто Германия готовится к нападению на СССР. В ответ Гитлер прислал «доверительное письмо», в котором сообщил, что «в Польше действительно сосредоточены крупные военные соединения, но что он, будучи уверен, что это не пойдет дальше Сталина, должен разъяснить, что сосредоточение его войск в Польше не направлено против Советского Союза, так как он намерен строго соблюдать заключенный пакт, в чем ручается своей честью главы государства»[29].

Вскоре последовал новый импульс недоверия и к английской политике. 10 мая 1941 г. произошло по тем временам невероятное: на Британские острова прилетел Р. Гесс – заместитель Гитлера по партийному руководству, о чем подробнее будет сказано в конце главы.

Особое значение советское руководство придавало отношениям с Соединенными Штатами Америки как потенциальным союзником.

Точкой отсчета можно считать письмо И. Сталина, направленное в ноябре 1939 г. президенту Ф. Рузвельту, переданное полпредом СССР в США К. Уманским через государственного секретаря К. Хэлла, в котором выражалась надежда, что «общими усилиями может быть восстановлен мир»[30]. Война СССР с Финляндией резко обострила советско-американские отношения. США объявили «моральное эмбарго» – фактический запрет торговли с СССР, оказывали некоторую экономическую и военную помощь Финляндии, активно поддерживали ее в международных делах. Однако дипломатические отношения США и СССР в этот период не были однозначно враждебными.

В дневнике В. Молотова содержится запись его беседы от 1 февраля 1940 г. с послом США в Москве Л. Штейнгардтом, который, задав вопрос о перспективах урегулирования советско-финского конфликта, продолжал: «После революции Рузвельт – единственный президент, являющийся другом Советов: Вильсон, Гардинг, Кулидж, Гувер не были друзьями СССР и не хотели его признавать. Вопреки общественному мнению Рузвельт пошел на признание. За последнее время многие обращались к нему с требованиями порвать отношения с СССР, но он на это не пошел». В ответ на вопрос Штейнгардта об угрозе независимости Финляндии Молотов ответил, что он не хочет представить дело так, будто советское руководство опасалось нападения самой Финляндии, но «при развертывании европейской войны враждебная к СССР Финляндия могла бы стать опасным очагом войны». Он подчеркнул, что в отношении независимости Финляндии у СССР не было и нет никаких претензий»[31].

Заключение мира с Финляндией, поражение Франции и англ о-французской коалиции, изменившее соотношение сил на европейском континенте в пользу Германии, обострение американо-японских противоречий способствовали развитию позитивной тенденции в советско-американских отношениях.

В апреле 1940 г. начались регулярные встречи, а по существу – переговоры между США и СССР, которые с американской стороны преимущественно вел заместитель государственного секретаря США С. Уэллес, а с советской стороны – К. Уманский. В Москве возникавшие вопросы обсуждали в основном В. Молотов и Л. Штейнгардт.

Главным камнем преткновения стала прибалтийская проблема. В Эстонии, Латвии и Литве под давлением Москвы к власти пришли промосковские правительства. В августе 1940 г. эти республики вошли в состав СССР. На их территории был создан Прибалтийский особый военный округ. В отличие от Великобритании правительство США крайне отрицательно расценило эти события. Экономическое контрдавление в виде блокирования договорных поставок в СССР промышленного оборудования не могло принести и не принесло желаемых для США результатов. «Вот если бы СССР захотел купить в США 5 миллионов пальто, – заявил на одной из встреч с советскими представителями американский посол Л. Штейнгардт, – то он ручается, что Советский Союз получит эти вещи на следующий день»[32]. Министр финансов Г. Моргентау информировал Уманского, что «весь вопрос о военных заказах находится в руках Госдепартамента, к которому и надо адресовать требования»[33].

Л. Штейнгардт, убеждая советское руководство, что СССР своими действиями в Польше, Бессарабии и Прибалтике подорвал благожелательное к себе отношение американцев, в то же время подчеркивал, что после падения Франции произошла «коренная перемена во взглядах США на события в мире в сторону реализма, и сложившаяся обстановка благоприятствует постановке вопроса об улучшении советско-американских отношений». Штейнгардт указал, что США «положительно решили вопросы о вывозе 70 % закупленного оборудования, фрахте американских судов для этой цели, высокооктановом бензине, продаже вагонных осей и ожидают, что СССР сделает что-либо для дальнейшего улучшения взаимоотношений»[34].

СССР принял к сведению мнение правительства США о том, что Тройственное соглашение, заключенное между Германией, Италией и Японией 27 сентября 1940 г., усиливает опасность для стран, не участвовавших в войне, и что американское правительство надеется, что страны, не входящие в Тройственный союз, воздержатся от вступления в какое-либо соглашение с любым участником Тройственного пакта[35]. Учитывая предстоящие в начале ноября президентские выборы (Ф. Рузвельт был избран на третий срок), советское руководство отказало настойчивым требованиям немецкой стороны опубликовать официальное сообщение о предстоящем визите Молотова в Берлин (11–13 ноября 1940 г.) до выборов и приняло неординарное по тем временам решение – сообщило в Вашингтон о своем согласии на открытие 15 декабря консульства США во Владивостоке, переговоры о котором велись по инициативе США уже длительное время. В условиях обострявшихся американо-японских соглашений это был рискованный для СССР шаг в правильном направлении. «Важно отметить, – писал 5 декабря 1940 г. американскому послу в Японии госсекретарь США, – что почти одновременно с визитом (Молотова в Берлин. – О. Р.) советское правительство начало действовать более разумно и доброжелательно в решении многих вопросов, касающихся отношений между американским и советским правительствами»[36].

В наступившем 1941 году советско-американские отношения медленно продолжали улучшаться. В первых числах января правительство США сообщило о своем согласии отменить «моральное эмбарго», а затем 21 января, Уэллес в беседе с Уманским (это была их 15-я встреча) сделал важное заявление: «Если бы СССР оказался в положении сопротивления агрессору, то США оказали бы ему помощь»[37]. Был достигнут желательный для американской стороны компромисс в вопросе советско-германских торговых отношений. Позиция США, изложенная Штейнгардтом в беседе с заместителем наркома иностранных дел А. Лозовским, была следующей: «США помогают Англии, СССР помогает Германии, но США и СССР являются нейтральными державами, между ними нет никаких противоречий, которые толкали бы их к конфликту. Наоборот, имеются все возможности для дружеских отношений»[38]. Но в Госдепартаменте считали необходимым, чтобы СССР дал публичное заверение, что продукция, закупленная в США, не поступит в Германию. 24 февраля 1941 г. Уэллес на очередной встрече с Уманским заявил: «Не считает ли советское правительство, что в интересах развития советско-американской торговли и с целью произвести благоприятный психологический эффект в США было бы целесообразно, чтобы Советское правительство в той или иной форме официально заявило, что товары, закупленные в США, предназначались исключительно для нужд СССР»[39].

1 марта 1941 г. Госдепартамент США выпустил пресс-релиз, в котором говорилось: «В ходе продолжавшихся переговоров с заместителем государственного секретаря США Самнером Уэллесом советский посол Константин А. Уманский сделал сегодня по поручению своего правительства заявление, что товары, которые закупались и закупаются в Соединенных Штатах Союзом Советских Социалистических Республик, включая нефтепродукты и индустриальное оборудование всех категорий, предназначаются исключительно для удовлетворения внутренних потребностей Союза Советских Социалистических Республик»[40]. В тот же день Уэллес сделал Уманскому заявление, которому американское правительство придавало характер исключительной важности. Он сообщил, что «по конфиденциальным сведениям, имеющимся в распоряжении американского правительства, в аутентичности которых у американского правительства нет ни малейших сомнений, германские военные планы заключаются в том, чтобы после достижения победы над Англией (выделено курсивом. —Авт.), несмотря на поддержку последней Соединенными Штатами, напасть на СССР, причем планы этого нападения разработаны германским командованием во всех деталях»[41]. Это сообщение было отправлено Уманским в Москву. По существу оно являлось дезориентирующим: Германия завершала подготовку к внезапному нападению на СССР.

История с конфиденциальными сведениями Уэллеса на этом не закачивается. В тот же день, 1 марта, они были направлены Госдепартаментом послу США в Москве с указанием срочно в устном порядке сообщить их Молотову. Их текст заметно отличался: вместо слов «после победы над Англией» значилось «в недалеком будущем»[42] (выделено курсивом. – Авт.). Штейнгардт выразил Хэллу сомнение в целесообразности передачи этих сведений Советскому правительству, в частности на том основании, что это ускорит заключение политического соглашения СССР и Японии. Но Хэлл 4 марта ответил Штейнгардту, что эти сведения уже сообщены 1 марта Уманскому[43].

В Москве действительно ожидался приезд министра иностранных дел Японии И. Мацуока, и 13 апреля 1941 г. был подписан советско-японский пакт о нейтралитете.

Позитивные результаты в ходе советско-американских переговоров этого периода достигались с большим трудом, осложнялись взаимными, подчас необоснованными претензиями, и отношения во многом оставались натянутыми, но тенденция к сближению, обусловленная нараставшей угрозой агрессии, как против СССР, так и против США, тем не менее, прокладывала дорогу. Большая заслуга в этом принадлежала Рузвельту. «Он уже давно склонялся к мнению, что политика Советского Союза носит скорее не коммунистический, а националистический характер, более прагматична, нежели идеологизирована. Вследствие этого он отклонял аргументы Буллита и прислушивался к мнению Джозефа Дэвиса, который сменил Буллита на посту посла в Москве.

Нацистско-советский пакт и советское нападение на Финляндию, вызвавшие возмущение президента, были интерпретированы Белым домом как следствие скорее советских опасений германской агрессии, нежели коммунистической экспансии»[44].

Надо сказать, что некоторые оценки Л. Штейнгардтом международного положения и политики СССР, несмотря на неприятие советского режима, помогали Рузвельту объективнее разобраться в обстановке. «Основная ошибка союзной, а затем и английской дипломатии, – писал Штейнгардт 2 октября 1940 г. в Вашингтон, – заключалась в том, что она была постоянно направлена на то, чтобы попытаться побудить Советский Союз предпринять определенные действия, которые если и не привели бы к военному конфликту с Германией, то повлекли за собой настоящий риск возникновения такого конфликта». И далее: «Если говорить о советской политике, как я ее понимаю, то она направлена на то, чтобы избежать войны, и, конечно, чем дольше удастся предотвратить нападение Германии и Японии, вовлеченных где бы то ни было в большие войны, тем успешнее будет собственное сопротивление»[45]. О «тупом упорстве» Уэллеса говорил Штейнгардт на одной из бесед с советскими дипломатами.[46]

Реалистичной была оценка расстановки сил в американской политике и у советской дипломатии. Однако ей не хватало гибкости. Уманский и Уэллес не нашли общего языка, не доверяли друг другу, что усложняло обстановку на переговорах. Уманский сообщал в Москву, что, по его мнению, Уэллес «тяготеет к более враждебному нам лагерю… Он занимает как бы центристское положение между сторонниками сближения типа Икеса, Моргентау, Гопкинса и обозленной антисоветской кликой буллитовской масти»[47]. Но все это имело второстепенное значение. Главное – ко времени нападения Германии на СССР Рузвельт и Черчилль пришли к общему решению о том, что Великобритания и США поддержат СССР в борьбе против нацистской агрессии, хотя, каковой будет эта поддержка, было далеко не ясно[48].

Секретность переговоров строго соблюдалась.

* * *

События 1938–1941 гг. на протяжении многих десятилетий являются объектом особого настойчивого искажения их реального содержания, взаимосвязи причин и последствий, сокрытия подлинных целей политики западных держав и в то же время необоснованных обвинений Советского Союза, имеющих целью нанести ущерб международному авторитету, политике и облику современной России. Эта антироссийская кампания, к которой присоединилась часть отечественных историков и журналистов, впервые возведена усилиями Евросоюза на межпарламентский уровень. Имеется в виду принятая 3 июля 2009 г. резолюция Парламентской Ассамблеи ОБСЕ, смысл и суть которой заключается в обвинении России, в то время Советского Союза, как соучастника совместно с нацистской Германией развязывания Второй мировой войны и других международных преступлениях. Сразу скажем, что авторам резолюции не откажешь в словесной изысканности. 19 пунктов резолюции содержат пространные рассуждения о равнозначности нацизма и сталинизма, призыв объявить 23 августа днем памяти их жертв, двусмысленное напоминание о Холокосте, ссылки на Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанный в 1975 году в Хельсинки, другие документы, но все это служит камуфляжем названной ранее главной ее цели. Она призывает к воссоединению разделенной Европы, но на деле дискредитирует и отчуждает Россию, сея недоверие и ксенофобию между народами.

Резолюция ОБСЕ «является прямым оскорблением памяти миллионов наших соотечественников, отдавших в годы Второй мировой войны свои жизни за освобождение Европы от фашистского ига, от Холокоста, от газовых камер и концлагерей за то, чтобы мы, потомки павших, жили в мирной и свободной Европе», – говорится в совместном заявлении, принятом Советом палаты Совета Федерации и Государственной Думы 7 июля 2009 г.[49]

Одна из причин появления резолюции ОБСЕ вызвана, на наш взгляд, открытием в России в последние годы крупных массивов документов, относящихся к событиям 1939–1941 гг. Только Министерством иностранных дел опубликовано более 1600 в большинстве своем ранее неизвестных документов, относящихся к этому периоду[50]. Многие тысячи томов открыты в архивах военного ведомства, СРВ, ФСБ. Эти документы подтверждают, что несмотря на просчеты и ошибки, советская внешняя политика со времени прихода Гитлера к власти и до нападения нацистской Германии на СССР была направлена на создание системы коллективной безопасности, союза государств и народов для борьбы с фашистской агрессией. В то же время документы неопровержимо показывают (как и ранее опубликованный «Архив Дирксена»), что целью западных демократий было не только избежать вовлечения в войну, но и, способствуя вооружению Германии, направить заряд ее агрессии против СССР. Антикоммунизм был лишь ширмой, которая прикрывала борьбу между Англией и Францией, с одной стороны, Германией и Италией – с другой, за господство над Европой. Эти ставшие документально очевидными цели имперской политики западных держав и вызвали появление «защитного противовеса» в виде «пунктов» резолюции ОБСЕ. События, которые привели ко Второй мировой войне, сводятся методом умолчания к советско-германскому договору о ненападении. Оценка конкретной исторической обстановки, которая диктовала России необходимость принятия неотложных решений для обеспечения собственной безопасности в условиях международной изоляции, отсутствует. Принципы международного права, признанные уставом Нюрнбергского трибунала, подтвержденные ООН, и приговор немецким военным преступникам, осужденным за агрессию против СССР и других стран, игнорируются.

Версия о виновности СССР во Второй мировой войне впервые была озвучена в декларации Гитлера 22 июня 1941 г. для оправдания нападения на нашу страну, а затем развернута в сочинениях уцелевших гитлеровских генералов и «первого поколения» немецких историков-неонацистов (Г. Бреннеке, У. Валенди, В. Глазебок, Э. Хельдмахи др.). Книга последнего «Нападение?» неоднократно переиздавалась еще в 80-е годы.

В 90-х годах возникла версия о «превентивном» нападении Германии на СССР, что связано с изданием книг получившего убежище в Англии беглого советского разведчика В. Б. Резуна «Ледокол. Кто начал Вторую мировую войну», «День „М“», которые он опубликовал под псевдонимом «Суворов». Напомним заявленную цель его книг: «Вторая мировая война – это термин, который коммунисты приучили нас писать с малой буквы. А я пишу этот термин с большой буквы и доказываю, что Советский Союз – главный ее виновник и главный зачинщик… Коммунисты сочинили легенду о том, что на нас напали и с того момента началась „великая отечественная война“. Эту легенду я вышибаю из-под ног, как палач вышибает табуретку»[51]. Историкам же хорошо известно, что версия «Суворова» заимствована из обращения Гитлера 22 июня 1941 г., в котором он таким образом оправдывал вероломное нападение Германии на СССР[52]. Тиражированные в миллионах экземпляров и вызывающие отторжение в отечественной науке и общественном мнении[53], эти книги потребовали немалых усилий, чтобы преодолеть раздутую вокруг них кампанию. Недавно появилась книга «Правда Виктора Суворова. Окончательное решение», в которой его версия объявляется полностью доказанной. Аргумент один: ее «правильность» подтвердили П. Н. Бобылев, Т. А. Бушуева, В. Д. Данилов, В. Н. Киселев, М. И. Мельтюхов, В. А. Невежин, И. В. Павлова. М. С. Солонин, Ю. Г. Фельштинский. Одна из глав книги написана Д. Г. Наджафовым и содержит критику труда видного западного историка Г. Городецкого «Миф “Ледокола”», в котором говорится: «История Великой Отечественной войны, ставшей неприкосновенной святыней, оказалась последней из того, что было подвергнуто пересмотру после распада Советского Союза. Было бы, разумеется, более правильно с точки зрения нравственности, если бы мертвых оставили в покое и какое-то время не тревожили память о Великой Отечественной войне. К сожалению, однако, бурный переходный период породил поколение иконоборцев – ниспровергателей мифов. Результатом их действий становится столь же искаженная и политизированная версия истории Великой Отечественной войны. Бывшие „белые пятна“ ныне заполняются набором лжи, тенденциозными подборками фактов, которые общественность склонна принимать за истину»[54]. Эта книга объявляется «римейком сталинских фальсификаторов истории»[55].

Предварительно заметим, что фамилии «единомышленников» в подобного рода литературе подбираются весьма произвольно. В то же время достоверные свидетельства вновь и вновь опровергают версию Суворова. Посол США в Москве Л. Штейнгардт телеграфировал 17 июня 1941 г. в Вашингтон: «Я считаю, что вся политика Советского Союза в течение последних месяцев была сосредоточена на том, чтобы избежать нападения Германии»[56]. Л. Штейнгардт видел и понимал, что происходило в действительности. Ныне документы подтверждают, что в разработанных Генеральным штабом и официально утвержденных планах на случай войны с Германией («Соображения об основах стратегического развертывания вооруженных сил») предусматривались только ответные боевые действия с последующим перенесением их на территорию противника.

Справедливости ради следует сказать, что «единого фронта» парламентариев и историков не получилось. На Западе всегда была влиятельной школа в исторической науке, которая сторонилась заказных официозных оценок, придерживалась самостоятельного и объективного взгляда на события. Один из таких британских авторов С. Милайн опубликовал в газете «Гардиан» 9 сентября 2009 г. статью, первые строки которой отражают ее содержание: «Это переписывание истории отравляет атмосферу в Европе. Обвинение СССР во Второй мировой войне не только бессмысленно, но и воодушевляет сторонников нацистского наследия времен войны». Он пишет, что «до сих пор» ответственность за войну «возлагалась на Гитлера и нацистский режим геноцида». Но «возродившийся правый национализм в Восточной Европе и истерический ревизионизм сравнивают нацизм с коммунизмом». С. Милайн приводит имена историков, проповедующих эти взгляды и заключает: «Советский Союз внес решающий военный вклад в поражение Гитлера ценой 25 миллионов жизней, поэтому неудивительно то возмущение, с которым русские встретили подобные обвинения. Когда президент Дмитрий Медведев назвал параллель между нацизмом и Советским Союзом „циничной ложью“, он говорил не только от имени правительства, но и всей страны, за ним стояла внушительная часть остального мира».

Резолюция ОБСЕ взаимосвязана с развернувшейся на Западе кампанией пересмотра оценок антигитлеровской коалиции, попыток представить ее как «ошибку истории», «противоестественный союз», отлучить нашу страну от победы и выставить решающим вклад в нее западных союзников. Шельмуются решения «Большой тройки», усилилась критика лично Рузвельта и Черчилля за «промахи» в отношениях с СССР, не говоря уже о Сталине, за которым оказывается

стояли некие «черные силы, направлявшие его злодеяния». Бойцов Красной Армии, освободителей Европы, которых встречали цветами и слезами радости сотни тысяч жителей многих стран, изображают захватчиками и насильниками. Включились в эту постыдную кампанию политические деятели крупного калибра. Среди них Дж. Буш, в то время президент США, который, выступая в Латвии, осудил «в одной корзине» и советско-германский договор о ненападении и ялтинские соглашения[57].

* * *

В заключение возвратимся к «делу Гесса», который сам управляя самолетом, приземлился на парашюте в двадцати милях от поместья герцога Гамильтона, известного прогерманской активностью. Прилет на Британские острова «нациста № 3» не мог не рассматриваться советским руководством как угроза англо-германского сговора перед нападением Германии на СССР, возникновения англо-германской коалиции в войне против нашей страны, что отмечают и западные историки[58]. Основания к тому имелись. Советская разведка на протяжении многих лет сообщала о переговорах об англогерманском сближении, которые велись в Лондоне и Берлине особенно активно с ноября 1937 года, когда состоялась встреча Гитлера с министром иностранных дел (1938–1940 гг.) лордом Галифаксом. После войны содержание этих переговоров прояснили изданные документы т. н. «архива Дирксена» – немецкого посла в Лондоне в 1938–1939 гг.

Полученное в Москве после прилета Гесса официальное уведомление о решении английского правительства продолжать войну с Германией и заявление министра иностранных дел А. Идена советскому послу И. Майскому о готовности Великобритании оказать СССР в случае нападения Германии помощь авиацией на Ближнем Востоке, направить в Москву военную и экономическую миссии, не могли заслонить возникшую тревогу[59].

Важно также иметь в виду, что сообщение Майского о разговоре с Иденом и предложение британского министра опубликовать его заявление, поступило в Москву 13 июня, в те дни, когда советская дипломатия предпринимала безуспешные попытки организовать экстренную поездку В. Молотова в Берлин, рассчитывая предотвратить войну «в последний час». Естественно, что британское предложение в создавшейся обстановке было неприемлемо. Рассматривать такого рода предложения в Москве приходилось в контексте важнейшей задачи британской дипломатии – ускорить столкновение СССР с Германией. Присутствие «под рукой» личности Гесса, встречи с ним официальных представителей правительства, включая лорда-канцлера Д. Саймона, могли в одночасье изменить обстановку, учитывая наличие влиятельных прогерманских (если не сказать пронацистских) сил в самом британском истеблишменте.

Оставалась неясной и позиция США, где ориентации Ф. Рузвельта на поддержку СССР в случае войны с Германией, которой он следовал с середины 30-х годов[60], противостояли не только оппозиция республиканцев в Конгрессе и изоляционисты в стране, но и собственный Госдепартамент.

Советское посольство в США и разведка своевременно и достоверно информировали правительство о положении дел. Насколько зыбкими были расчеты на установление союзнических отношений с США, свидетельствуют опубликованные документы Госдепартамента за 1941 г. Один из них – меморандум «Политика в отношении Советского Союза в случае начала войны между Советским Союзом и Германией» от 21 июня 1941 г. Ключевое значение в меморандуме имела заключительная часть:

«Мы не должны давать никаких обещаний Советскому Союзу заранее относительно помощи, которую мы могли бы оказать в случае германо-советского конфликта, и мы не должны брать на себя никаких обязательств в отношении того, какой могла бы быть наша будущая политика по отношению к Советскому Союзу или России. В частности, мы не должны участвовать ни в каких мероприятиях, которые могли бы создать впечатление, что мы действовали не в духе доброй воли, если впоследствии мы будем вынуждены отказать в признании советскому правительству в изгнании или перестать признавать советского посла в Вашингтоне в качестве дипломатического представителя России, в случае, если Советский Союз потерпит поражение и советское правительство будет вынуждено покинуть страну»[61].

Настораживали полученные в первые месяцы 1941 г. сведения о том, что США и Англия окажут помощь СССР только при определенных условиях. Прилет Гесса на Британские острова крайне заострил опасения советского руководства о непоследовательности политики потенциальных союзников. Усиление на Западе пропагандистской кампании о наличии у СССР «плана мировой революции» и ее «ледокола» – Красной Армии, распространявшаяся немецкой агентурой для оправдания предстоящего нападения на СССР, а также западной печатью и радиопропагандой, потребовали принятия чрезвычайных мер, чтобы исключить условия, которые могли бы послужить поводом для обвинения СССР в развязывании войны с Германией, оставить его один на один с агрессорами. Требование «не дать никакого повода для войны…»[62] было возведено в ранг одной из первостепенных задач политики и дипломатии государства.

В этой связи более понятна непоследовательность предпринимаемых (и запрещаемых) в последние недели и дни перед войной мер, направленных на повышение боеготовности войск, их выдвижение к западным границам. С учетом современных знаний о сложившейся обстановке в советско-английских и советско-американских отношениях обратим внимание на сообщение ТАСС от 13 июня 1941 г. В нем подчеркивалось, что СССР, верный своей мирной политике, «соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными»[63]. Эта часть сообщения была адресована не только Берлину, а также Лондону и Вашингтону. В эти же дни И. Сталин приказал создать в НКВД особую группу с задачей воспрепятствовать попыткам немецких диверсантов провести в районе советской границы провокацию, подобную той, которая была осуществлена перед началом войны против Польши в 1939 г.; отменил приказ командующего КОВО о занятии частями укрепленных районов предполья (передовых позиций), а также в других приграничных округах; запретил полеты советской авиации в приграничной полосе (10 км от государственной границы). В то же время по его приказу был совершен облет западной границы для проверки сведений разведки о завершении подготовки вермахта к нападению на СССР, которые подтвердились[64]. 18 июня последовала телеграмма Генерального штаба о приведении войск приграничных округов в боевую готовность[65].

Ныне известно, что 15 июня 1941 г. Черчилль сообщил Рузвельту: «Судя по сведениям из всех источников, имеющихся в моем распоряжении, в том числе из самых надежных, в ближайшее время немцы совершат, по-видимому, сильнейшее нападение на Россию… Если разразится эта новая война, мы, конечно, окажем русским всемерное поощрение и помощь, исходя из того принципа, что враг, которого нам нужно разбить – это Гитлер… Американский посол (Г. Уайнант. – Ред.), проводивший конец недели у меня, привез ответ президента на мое послание. Президент обещал, что если немцы нападут на Россию, он, конечно, публично поддержит „любое заявление, которое может сделать премьер-министр, приветствуя Россию как союзника“»[66]. Заверение Рузвельта устно было передано Черчиллю 21 июня[67]. Но Москву будущие союзники держали в неведении о достигнутой договоренности. Не случайно И. М. Майский вечером 21 июня 1941 г. записал в дневнике: «После „ланча“ меня спешно вызвали в Лондон по просьбе Криппса»[68]. (Майский находился на даче. – Ред.). Криппс хотел знать: «Сочтет ли совпра (советское правительство) возможным сотрудничать с Англией в случае германского нападения?

Или предпочтет действовать вполне независимо? Я не мог дать определенного ответа на вопрос Криппса и обещал немедленно снестись с Москвой»[69]. До войны оставалось несколько часов. Ответ В. Молотова последовал 22 июня, уже после ее начала: «Если заявление Криппса о присылке военной миссии и экономических экспертов действительно отражает позицию Британского правительства, Советское правительство не возражает, чтобы эти две группы английских представителей были присланы в Москву. Понятно, что Советское правительство не захочет принять помощь Англии без компенсации, и оно в свою очередь готово будет оказать помощь Англии»[70].

В предвоенные годы расчеты уберечь страну от войны с нацистской Германией не оправдались. Вместе с тем между СССР, Великобританией и США была в конечном счете достигнута договоренность о совместной борьбе против фашистской агрессии. Это был важнейший дипломатический прорыв того времени[71].