Читать книгу Золотые пешки - Группа авторов - Страница 6

А у прерванного эпизода было следующее продолжение.

Острогор, вынув штык-нож из металлических рёбер решётки, торжественно блеснул зеркалом стали. Лезвие пропихнуло окурок, сгинувший в воронке сливного отверстия, и с ледяным безразличием отразило усатую гримасу страха старшего лейтенанта. Мотыгина словно превратили в кота, облитого ведром воды при исполнении мартовской рулады.

– Показалось вам, товарищ старший лейтенант! – опуская оружие, заявил сержант. – Нет тут никакого окурка.

Дискуссии об аберрации зрения не произошло, как и не состоялись научные дебаты о феномене фата-морганы. Мотыгин оседлал позицию упрямой несговорчивости и с кажущейся самому себе грациозностью царя зверей бросился на оппонента. Ударом ноги он выбил из руки дежурного штык-нож и нанёс ему в голову сокрушительный удар.

Сержант (вот досада!) успел пригнуться, избегая столкновения с летящим объектом, и отступил из туалета в коридор. Ретироваться, не понеся потерь, ему всё же не удалось. На кафеле остались штык-нож и пилотка. Но это было полбеды. Манёвр отхода, суливший мирный исход столкновения, закончился нелепым фиаско. Какая-то неведомая и необоримая сила бросила Острогора на пол.

– Ах ты, бисово племя! – прогудел густой бас над поваленным телом. – Не трепыхайся!

Бог весть, откуда взявшийся старшина Шкурко, утвердив коленную чашечку размером в чайное блюдце в хребет поверженного сержанта и навалившись на него всей своей нешуточной массой, справился у своего начальника: – Вы в порядке, товарищ старший лейтенант?

Мотыгин повернул выбеленное могущественным страхом лицо к старшему прапорщику:

– А… да-да, всё нормально, старшина, – одеревенелый язык плохо слушался.

– Он грозился вам?

– Грозился? – офицер одёрнул китель, пригладил топорщившиеся усы и уже управляемым командирским голосом изрёк: – В моей роте никто не может угрожать мне! Я тут закон и порядок! А Острогор что-то тут пытался мне показать!

– Штык-ножом? – старшина Шкурко нуждался в пояснении. – Это как же?

– Ну… Он употребил его в качестве указки.

– Хм… Тогда понятно, – сказал старшина, хотя никакой ясности из слов Мотыгина он не получил. Ослабив давление на распростёртое под собой тело, Шкурко осведомился: – Поднять, что ли, сержанта?

Жест Цезаря, дарующего свободу гладиатору, окончательно завершил возвращение старшего лейтенанта в его привычное состояние.

– Поднимите.

Шкурко, чьи рост и вес имели самые выдающиеся кондиции в роте, сгрёб Острогора в охапку и придал ему вертикальную позицию.

– У нас произошло небольшое несовпадение в точках зрения на проведённую в помещении уборку, – начал Мотыгин. – Так вот, сержант Острогор нарушил субординацию и использовал неуставную форму общения. Как командир роты я сегодня же! – он дёрнул правой бровью и ткнул в потолок указательным пальцем. – Безотлагательно! Подготовлю приказ о его аресте на 10 суток! Старшина, снимите его с дежурства и подготовьте к отправке на гауптвахту!

– Есть, товарищ старший лейтенант!

Опытный старшина догадывался, что случилось в туалете, и даже не стал пытать сержанта о причине конфликта, когда ротный покинул кафельный отсек. Хлопнув здоровой лапищей по плечу взъерошенного парня, Шкурко беззлобно сказал:

– Допрыгался, Острогор! Неча было ножичком воздух дырявить! Это оружие, а не учительская палочка.

Вот так Острогор оказался в казённом доме, где успел провести уже пять суток.

На шестые, после завтрака, его определили на работы в подвал столовой, где хранились овощи. Заражённая грибком картошка таращила на арестантов глазки-бородавки, мрачно морщилась и источала тошнотворный запах. Серая жижа, скопившаяся под кучами, концентрировалась в мерзкую слизь, липшую к сапогам. В тусклом свете электричества и спёртом воздухе хранилища верховодили гниль и разложение.

– Ты и ты! – начпрод тюрьмы тыкнул пальцем в Острогора и колченогого арестанта с эмблемами танковых войск. – Берите носилки. А вы, – повернулся он к прочим, – совковые лопаты. Грузите им тухлятину. Потом поменяетесь. Очистить тут всё! Вперёд!

Работа закипела. Все работали на равных. Тут нивелировались звания, заслуги и градация. Никакого снисхождения, никаких привилегий. «Дед» шёл вровень с «пухом», сержант – с рядовым. Главным был конвоир, готовый в любой момент угостить прикладом зафилонившего подопечного.

Схватив за обструганные под ладонь ручки наполнившихся носилок, Острогор и танкист понесли их наружу.

– Из Казахстана? – спросил сержант в спину напарника, безошибочно определив его национальность.

Крепыш повернул голову на короткой шее и скосил и без того узкие глаза.

– Ну…

– Откуда? Поточнее.

– Капчагай.

– Рядом. Я из Джамбула.

– Ой-бой! – крепыш подпрыгнул, едва не опрокинув ношу. – Земляк!

– Выходит. За что попал?

– На мусорку ходил, – колченогий горестно цокнул языком и смачно сплюнул. – Поймали.

– На Потсдамскую свалку, что ли? – уточнил Острогор.

– Туда, туда, – закивал головой казах.

– Журнальчиков интересных захотелось?

– Не-а, зачем? Мне картинки не нужно… Хотел кроссовки найти… Там… адидасы какие-нибудь или пума в натуре, всякие там джинсы-минсы, рубашки батные… Вот…

– Батники, – машинально поправил Острогор.

– Ага, ага! Я целых три больших пакета набрал, да! Классные вещи! Фирма! А замполит, шайтан, узнал, подследил и поймал.

– И всё экспроприировал.

– Чё?

– Отобрал?

– Отобрал! Всё отобрал! Прикинь? И ещё на арест посадил, собака! В губу отдал.

– Путёвкой отметил, – засмеялся Острогор. – В санаторий!

Земляки вывалили гнилую картошку на заднем дворе столовой и пошли обратно.

– А знаешь, как жалко! – зацокал языком танкист. – Очень! Очень жалко! Да? – он ждал сочувствия.

– Прибарахлишься ещё. Успеешь!

– Не-а. Как уже успею? Скоро домой.

«Тоже дедушка», – отметил про себя Острогор и подбодрил напарника. – Время ещё есть. Ты, если намылишься туда, заходи с южной стороны. Там через проволоку пролезть можно. Есть дыры.

Острогор знал, что советовать. Месяц назад лейтенант Дроздов повез его туда вместе с отделением. Солдаты натаскали для взводного ковров и мебели и забили отобранными офицером предметами весь кузов 66-го ГАЗона. Таким макаром Дроздов обставил своё жилище для приезжающей к нему молодой супруги.

Как говорится, так исторически сложилось, что Потсдамская свалка, куда вывозились бытовые отходы из Западного Берлина, была облюбованным местом не только немецких ворон и чаек, но и представителей вооруженных сил Советской Армии.

Здесь можно было найти всё: начиная от носков и заканчивая телевизором и платяным шкафом. Естественно, не всё имело товарный вид, но очень многое смотрелось как новое. А после стирки так вообще блистало девственной первозданностью!

То, что на родине было жутким дефицитом, здесь валялось под ногами в неимоверно бешеном количестве и в небывало фантастическом ассортименте! Да ещё без очереди! И уж тем паче – бесплатно! Бери, сколько сможешь унести!

Небольшие изъяны: микроскопические пятнышки, дырочки, потёртости или разошедшиеся швы легко устранялись. Но берлинцам западного сектора, испорченных флюидами смердящего капитализма, проще было купить новую вещь, чем заниматься её починкой. Вторую жизнь отверженному предмету давали советские мастера на все руки.

Группы парней (кто в форме, кто в камуфляже, кто в тёмно-синем трико) лезли через защитные ограждения свалки за импортным шмотьём и вещами. Как трудолюбивые муравьи они теребили полиэтиленовые пакеты, копошились в горах хлама и сортировали тряпьё. Кроме обуви и одежды особой популярностью пользовались глянцевые журналы с фотографиями высококвалифицированных специалистов половых отношений, вытворявших друг с другом умопомрачительные экзерсисы. В сравнении с ними упражнения трактата Кама Сутры низвергались до способов размножения на уровне клеточного деления.

О-о-о! Чего только не было на страницах этих изданий! Каждая фотография захватывала дух и педалировала инстинкты! Вот это формы! Какие позы! А что творят! Ого-го!!!

Красочные издания западногерманской порноиндустрии наравне с прочими отбросами, подобранными на свалке, увозились в Союз в дембельском чемодане «мечта оккупанта». На его крышке в хороводе наклеек из гэдээровских красоток гордо реял вырезанный из ватмана и разукрашенный гуашью самолёт. «Ил» или «Ту». Кому что больше нравилось.

Выгружая вторые носилки, Острогор поинтересовался:

– Сколько дали?

– Пять суток. А тебе?

– Десять.

Казах сочувственно закачал головой.

– Ой-бой, чё так слишком? Салабонов сильно чморил? Бил много, да?

– С ротным повздорил, – нехотя пояснил Острогор.

– Как поспорил? На кулаках, да?

– Нет, кулаков не было. Что-то вроде танца с саблями.

– Э! С саблями? А где взял, а? Ты кавалерист, что ли, да?

– Ага, драгун.

– Это чё, драку любишь, значит?

– Обожаю! – язвил Острогор. – А ты, думаю, лошадей. – Танкист резво закивал головой.

– А казы, наверное, ещё больше.

– М-м-м, – мечтательно промычал простодушный крепыш. В его памяти тут же вызрела картина степной идиллии с юртой, огромным казаном, дастарханом на кошме, дымящимся бешбармаком и колбасы из конского мяса.

– Хватит слюну глотать! – услышал он голос, беспощадно разорвавший холст с волнительным пейзажем джайляу и пышным тоем. – Пошли!

Сын кочевого народа протяжно вздохнул, разогнал лёгкий туман ностальгии и затянул на манер акына:

В его исполнении это звучало пародией.

Через полчаса таскания испорченного продукта, рыхлая куча загнившего картофеля приобрела очертания холмика. Его высота превысила высоту стоявшей рядом под трубой водослива деревянной бочки, служившей резервуаром для сбора дождевой влаги.

Сгрузив очередную порцию гнили, Острогор бросил носилки и подошёл к бочке. Глянув в неё, он разделся по пояс и кинул напарнику:

– Ну-ка, наклони, умыться хочу.

Танкист оглянулся. Конвоир сидел на крыльце, блаженно щурился на солнце, досрочно, ещё в феврале растопившее весь снег, и задумчиво курил. Явно грезил о гражданке, манкируя обязанности службы. Утрата контроля за арестантами была умышленной. Осознанная халатность ему даже нравилась. Да и куда эти навозные жуки денутся?

– О-о-о!!! Хоррро-о-о-шо-о-о!!! – блаженно плескался Острогор, смывая с себя потно-торфяную эмульсию. – Тебе полить?

– Не-е-е!!! – заблеял казах и поёжился. – Бр-р-р-р!!!

– А зря! Ну-кась, наклони побольше!

Острогор расставил ноги пошире и залез на полкорпуса в бочку, фыркая от удовольствия.

– Мыла бы!

– И верёвку! – добавил танкист и засмеялся затёртой солдатской шутке. Острогор по инерции глухо хохотнул из деревянного чрева и едва не упал.

Бочка ударила его по голове, выплеснула остатки воды на сапоги и тяжело покатилась, грозя утащить попавшую в ловушку жертву.

– Чтоб тебя! – ругнулся Острогор, мотнув головой и рассеивая брызги. – Ты чего?

Его земляк, вытянувшись в струнку насколько это ему позволял короткий рост и колченогость, застыл каменным истуканом, держа руки по швам.

Рядом с ним высилась мощная фигура, превышавшая бурханчика раза в полтора. Она давила на него сверху вниз тяжёлым взглядом, в котором начисто отсутствовала удовлетворённость Пигмалиона своим творением. Оно и понятно: неказистое создание никак не походило на изящную Галатею. Даже в обезображенном виде.

Начальник гауптвахты полковник Дубов, Острогор с голым торсом и вросший в землю сын степей образовали чудную композицию, к которой с большой натяжкой подходил эпитет «три тополя на Плющихе». Максимум – «два тополя и один саксаул».

Угасающая динамика катящейся бочки, мягко ухающей опорожняющимся нутром, степенно подводила ситуацию к апогею своими замирающими звуками. Когда пустая тара остановилась, звенящая тишина залила уши горячим воском.

Полковник Дубов поманил Острогора пальцем.

– Товарищ полковник, сержант Острогор… – начал рапортовать арестант, но был пресечён.

– Что ж это ты, сержант, банно-прачечные процедуры тут учинил?

– Вспотел, хотел умыться, товарищ полковник! – Острогор был немного удивлён. Он-то ожидал гром и молнии, а с ним говорили спокойно, чуть ли не по-отечески. Это пугало ещё больше. Говорили, что Дубов любил изощрённые наказания, коих в его арсенале было предостаточно.

– На это есть специально отведённый день, – наставлял полковник. – Суббота. Слыхал? Или у вас в части иначе?

– Никак нет! ПХД и баня по субботам!

– А сегодня, какой день недели?

– Четверг, товарищ полковник!

– Вот видишь, – душевно проворковал полковник, и Острогору на мгновение показалось, что он вот-вот ласково погладит его по головке или дружески похлопает по плечу, – до субботы дожить надо!

За спиной Дубова материализовался конвоир. Его физиономию покрывала морщинистая сетка злобы, а глаза пытались испепелить арестантов.

– А ты куда смотрел? – обернулся на шаги полковник.

– Я в подвале был, товарищ полковник, – соврал солдат.

– Разве там нет присмотра?

– Есть, но…

– Зайдешь ко мне после обеда, – оборвал полковник автоматчика и вперил взгляд в полураздетого собеседника, покрывающегося гусиной кожей.

– Закаливание полезно, сержант, не так ли?

– Так точно, товарищ полковник!

– Острогор, Острогор… Дубов перебрал в памяти личные дела арестантов. – Это не ты ли с ножом на своего ротного покушался?

– Там всё совсем не так было, – прошлёпал посиневшими губами сержант.

– Я просто…

– Как там было на самом деле – уже никого не интересует. Даже историков. Ты здесь, значит за дело. Твой старшина даже бочку берлинского клея презентовал, лишь бы билет тебе сюда поскорее выправить. Кстати, о бочке. Она тут стоит не просто так. А для сбора и хранения дождевой воды.

Острогор знал, что Дубов увлекался разведением растений, и в его кабинете было множество кадок и горшков с цветами, для полива которых чаще всего использовалась дождевая вода из бочки.

– Это я тебе, Острогор, для общей информации рассказываю, – продолжал полковник. – Воду ты израсходовал, и хотя дожди ещё будут, статус-кво надо восстановить.

Огромная фигура едва заметно подалась в сторону танкиста:

– Поставь-ка бочку на место. А ты принеси кружку! – кинул он за спину, и конвойный застучал сапогами, побежав в столовую.

– Вот тебе задание, сержант. Видишь на том конце плаца колонку?

– Вижу, товарищ полковник.

– Так вот, орёл, будешь набирать из колонки воду в кружку и носить её сюда, наполнять бочку. Начнёшь прямо сейчас, – начальник гауптвахты посмотрел на часы. – На моих 10.43. Думаю, ты и за сутки не управишься. Тут сорок вёдер. Ну и источник далече, – он скосил рот в подобии улыбки.

– Пока не наполнишь до краёв, приём пищи для тебя запрещён!

– А если я успею до ужина? Полковник приподнял брови:

– А ты нахальный, оптимист! Это нонсенс, сержант!

– Ну, а всё же?

– Скорей всего, небо упадёт в Дунай, нежели у тебя это получится!

– А Суворов, между прочим, Измаил-то взял!

Дубов смерил Острогора долгим взглядом холодных глаз, в которых вспыхнула и тут же погасла искорка азарта. Он взял подбородок в ладонь.

– Хм. Заинтриговал. Историю, смекаю я, ты знаешь. А вот силы свои переоцениваешь. Ладно, Диоген! Если управишься до 15.00, выпущу из-под ареста!

Сидя на втором этаже административного блока, полковник бросал взгляды в окно и наблюдал за спорой беготнёй сержанта по плацу.

Водонос, выработав свою методу сизифова труда, рысцой мчался от бочки к колонке, а обратно двигался быстрым, семенящим шагом со склонённой головой к полной кружке, намертво зажатой в ладони. Проливать мимо было непозволительной роскошью, каждая оброненная капля приравнивалась к секунде, если не минуте истраченного вхолостую времени.

За 45 минут перемещения по маршруту бочка – колонка – бочка, Острогор расплескал весь свой энтузиазм, стал выдыхаться и снизил темп скорости, выискивая в умозрительных вариантах более эффективный способ решения задачи. Старая модель «в час по чайной ложке» не лезла ни в какие ворота. Вода в ёмкости едва поднялась до щиколотки.

«Думай, думай! – подстёгивал свой разум Острогор, а поймав на себе взгляд Дубова, заводился ёще пуще. – Соображай, соображай, хомо сапиенс! Ищи выход!» Ему казалось, что стриженая бобриком голова из главного кабинета тюрьмы беззвучно хохотала, потешаясь над его бесплодными потугами. От этого становилось горько и обидно. Но более всего его угнетала мысль о невозможности (или его интеллектуальной неспособности?) найти ответ на буравящий извилины вопрос: «Как наполнить бочку за короткий срок? Как?!».

За 5 минут до обеда полковник Дубов уложил бумаги в сейф, встал из-за стола и подержал на ладони зреющий плод лимонного дерева – гордость своей комнатной плантации. Определив примерный вес набирающего желтизну фрукта, он посмотрел в окно, за которым начал моросить дождик. Острогор по-прежнему таскался с эмалированной кружкой, а уровень воды в бочке – сверху это было видно отчётливо – не достиг даже середины.

Выйдя на плац, полковник постоял несколько секунд у входа и направился в пищеблок, не обращая внимания на сыпавшиеся сверху мелкие и редкие капли дождя.

– Острогор, – окликнул он арестанта, – когда намечаешь штурм Измаила?

– Военная тайна, товарищ полковник! – семеня от колонки, отозвался сержант.

– Шутник! – у полковника сегодня было добродушное настроение. Лимоны набирали вес, готовился зацвести кактус, жена капитана из роты охраны позвонила сама и пообещала принести семена ночной красавицы… И этот клоун веселит, мечась из угла в угол заведённой игрушкой. – К 15.00 тебе не управиться! Там воды, – он показал в сторону бочки, – кот наплакал.

– Время ещё есть, товарищ полковник, – Острогор поравнялся с Дубовым и стал во фрунт.

– Ты не просто оптимист, сержант, ты – фантазёр! Если надеешься на дождь, так зря. Он скоро кончится.

Когда Дубов вновь появился на свежем воздухе, неся в желудке персонально для него приготовленные и с аппетитом уничтоженные блюда: лапшу, азу по-татарски и компот из консервированных фруктов, он по привычке пристально оглядел свои владения. Порядок и чистота радовали глаз.

Дубов присел под навес на свежевыкрашенную в зелёный цвет скамеечку, вынул пачку «Столичных», доставленных по заказу из самой Москвы, и чинно закурил. Вымытый закончившимся дождём двор был пустынен. Он мгновенно приобретал это свойство, лишь только на него падала тень хозяина. Порядок! Мыши – в норах, коты – в засаде.

Вымершее пространство скрашивала только одинокая фигура Острогора, курсировавшего с эмалированной посудиной как буддистский монах с кружкой для милостыни.

Пустив из лёгких дым, полковник отметил бросившиеся в глаза явные признаки перемен, произошедших с сержантом. Одержимость и упорство, доселе сквозившие в движениях арестанта, уступили место некой обстоятельности и толковости – свойственность, вырабатывающаяся у многоопытных мастеров, познавших тонкости и секреты совей профессии. От метаний и угорелого бега прыткого узника не осталось и следа. Более того, складывалось впечатление, что до колонки Острогор фланировал c вызывающей вальяжностью, а обратно, наполнив кружку, дефилировал с грациозной дерзостью.

Дубов заподозрил неладное. Что-то здесь было не так. Не докурив сигареты, он зашагал к Острогору.

– Товарищ полковник! – гаркнул сержант, завидев начальника гауптвахты, – разрешите доложить!

– Разрешаю, – кивнул полковник, от которого не скрылся легкий оттенок лукавости, мелькнувший в сержантских зрачках.

– Это последняя кружка! Разрешите вылить её в бочку!

Полковник зыркнул на бочку – она была полной. Это прекрасно виделось даже с тридцати шагов. Но это невозможно! Однако круглое зеркало в деревянном обрамлении свидетельствовало о наполненности тары до краёв. Неужели мираж? Дубов плотно закрыл веки и опять взглянул на бочку. Нет, зрение его не обманывало.

А Острогор, не дождавшись разрешения, браво отчеканил шаг и торжественно перелил воду из мелкой тары в гигантскую. Для акцентирования момента не хватало только духового оркестра с тушем.

– Товарищ полковник! – чудо-исполнитель чуть ли не орал в ухо обомлевшего великана, – ваше приказание выполнено! Измаил взят!

– Ну-у-у, – развёл руками полковник, – удивил и победил! Генералиссимус!

– чтобы скрыть ещё не растворившееся замешательство, он добавил. – Марш в столовую, скажешь, что я приказал накормить отдельно. Потом ко мне, на оформление!

– Есть!

Сержанта как ветром сдуло, а полковник, качая головой, побрёл к себе, мучаясь тем, что в его голове никак не укладывалась эта невероятная история с бочкой. Недокуренную сигарету он затушил в кабинете, с силой расплющив окурок в массивной хрустальной пепельнице. Лимон не радовал, цветы не вдохновляли, а виднеющийся в окне цилиндр из гнутых досок, перехваченный железными обручами раздражал жизнерадостными зайчиками, скакавшими по лёгкой зыбке воды. Приподнятое настроение сменилось дымкой расстройства – щенок утёр ему нос! Неслыханно! Но слово есть слово: дал – держи! Надо отпускать.

Как сержанту удалось провернуть заведомо невыполнимую задачу, оставалось для него загадкой. На расспросы полковника, он отвечал уклончиво. Мол, всё благодаря невероятному упорству, несгибаемой воле и непоколебимой вере в собственные силы. Так и убыл в свою часть, не поделившись секретом солдатской смекалки.

Полковник, конечно же, этому не верил, но никак не мог найти рационального объяснения произошедшему. Кто или что это нечто сверхъестественное, что помогло сержанту наполнить водой бочку? Бурный ливень? Рой тайных помощников с сотней кружок? Пожарный гидрант и шланг? Или сговор с потусторонними силами?

Но все эти версии отметались как несостоятельные. И что удивительно! Свидетелей чудотворному наполнению бочки не обнаружилось. Муки мыслительного процесса плавили серое вещество полковника, но шарада упорно не решалась.

Глядя со второго этажа на объект размышлений, Дубов курил очередную сигарету, стряхивая сгоревший табак в лежащую на широкой ладони пепельницу. Ничего вразумительного в голову так и не приходило. Перевернув пепельницу, Дубов высыпал окурки в мусорное ведро и похлопал по наружной стороне хрустального донышка. И тут в черепную коробку ударила молния-догадка.

Как держал полковник пепельницу в руке, так он с ней и пролетел мимо ошарашенного дежурного, сидевшего в приёмной. Перемахивая ступени, Дубов вынесся во двор и большими скачками добрался до бочки. Шлёпнув пепельницей по воде, он выпустил её из пальцев и, упершись руками в бока, громко расхохотался, изумляя гоготом караульных и обитателей узилища.

– Ну, ни хрена себе! С клёна падают листья ясеня! – раскатывался гром. – Очевидное – невероятное! Ах, шельма! Ай да пройдоха!

В лучах электрических фонарей, освещавших мокрый плац, кусок горного хрусталя тускло поблёскивал многочисленными гранями, прочно обосновавшись на плоскости нижней крышки перевёрнутой вверх дном пустой бочки. Потревоженная в огромном блюдце вода пустила круги и закачала на мелких волнах пепельную пыльцу. Ответ, как это часто водится, лежал на поверхности.