Читать книгу Две жизни. Часть 4 - Конкордия Антарова - Страница 4

Все люди, которым я относил письма Франциска, поразили меня своей жизнерадостностью. Но не одним лишь этим свойством запомнились мне встречи с ними. Каждый из адресатов активно окружал меня атмосферой своей простой доброты. И я на деле понял, каким образом человек сам куёт сеть связи со своим окружением. В моём сознании проявилась новая действенная идея: жить – значит выливать из себя эликсир Жизни – радость.

Я присмотрелся к брату-проводнику. Это был совсем ещё молодой человек, на вид лет восемнадцати, стройный и довольно красивый, хотя все отдельно взятые черты его лица были неправильными. В нём чувствовалась жизнерадостность и уверенность в себе. Шёл он легко и несколько раз принимался мурлыкать песенку; но каждый раз, поглядев на меня, он точно извинялся за нарушенное молчание, улыбался и умолкал. Я спросил его, давно ли он живёт в Общине.

– Давно, я здесь родился. Мать моя лет десять уже как ушла в скит уединённых. Как только увидела, что я хорошо учусь в школе и больше не нуждаюсь в её опеке, так и ушла.

– А что вы делаете сейчас?

– Сейчас я готовлюсь к сдаче экзамена на поступление в какой-нибудь университет, куда меня отвезёт Учитель Иллофиллион, если найдёт мои знания удовлетворительными.

При этих словах я остановился на месте как вкопанный и мгновенно превратился в «Лёвушку – лови ворон». Всего, чего угодно, я ожидал, но такой ответ не снился мне и в лучшем сне. Своим видом я насмешил брата. Он раскатисто расхохотался и меня заразил своим смехом – я залился, мальчишески забыв всё и вся.

– Бог мой, – отдышавшись, наконец, от смеха, сказал я ему. – Ваш ответ встряхнул меня, и даже вся моя усталость слетела. Ещё раз я убедился, что абсолютно не умею разбираться в людях, не умею угадывать их скрытые способности. Я ожидал всего, только не такого ответа. Я должен попросить у вас прощения: я даже не спросил, как вас зовут, считая свою встречу с вами случайной, мелькнувшей на один миг в стенах Общины. Я думал только об исполнении данного мне Дартаном поручения и… забыл поклониться Единому в вас. Простите меня.

Брат остановился, лицо его стало очень серьёзно, что изменило его почти до неузнаваемости.

– В вашем невнимании ко мне лично нет ничего удивительного, – сказал он ласково. И даже голос его изменился, стал глуше и теплее. – Каждый из нас пропускает без внимания сотни встреч, потому что не выработал привычки гибко и всецело переключаться полным вниманием от одного предмета к другому. Несмотря на то, что нас здесь с детства воспитывают, развивая в нас концентрированное внимание, я научился этому лишь тогда, когда отец Раданда стал заниматься со мной древними языками. Ах, какой он замечательный учитель, какая радость проводить с ним время!

Ответ брата ещё больше сразил меня. Я думал, что Раданда полусвятой. Но чтобы Раданда был учёным, знатоком греческого и латыни, которые он мог к тому же увлекательно преподавать!

– Вы ведь многих здесь посетили в сопровождении Иллофиллиона. Я был как раз у старого графа, когда вы отдавали ему письмо Франциска. Граф – знаток истории и выдающийся лингвист. С ним я проходил специальный курс мировой истории и литературы. Он дал мне так много знаний, что я не сомневаюсь в успешном прохождении экзамена по истории и языковедению.

– Скажите, как ваше имя?

– Меня здесь зовут Славой. Имя моё Вячеслав, а фамилия Силько. Вот мы и у цели. Обе сестры считаются у нас лучшими математиками. Я слышал, что у них есть дипломы из каких-то университетов, но так как они очень замкнуты и никому ничего о себе не рассказывают, то точно я о них ничего не знаю. Они живут здесь не так давно, не более десяти лет.

Мы подошли к хорошенькому домику, первому оранжевому по цвету, который я увидел здесь среди белых домов Общины. На балконе сидели две ещё не старые женщины. По их одежде я сейчас же узнал, что они из оазиса Дартана. Заслышав наши шаги, они подняли головы от книг, над которыми склонялись, и одна из них вышла нам навстречу.

– Ты что, Слава, ко мне?

– Нет, я привёл к вам келейника и секретаря Учителя Иллофиллиона, – ответил Вячеслав, кланяясь сёстрам и пропуская меня вперёд.

Лицо женщины вспыхнуло ярким румянцем. Её сестра поднялась на балконе, почти вскрикнув:

– Учитель Иллофиллион здесь? Когда же он приехал? С кем он и где?

Слава улыбнулся быстроте её вопросов.

– Вот этот брат всё вам толком расскажет. Я оставляю его у вас и через час зайду за ним.

Сестры пригласили меня к себе на балкон. Я рассказал им, с какой миссией прислал меня к ним Иллофиллион, и передал его письмо. Каждая из сестёр прочла письмо, и каждая отреагировала на него совершенно по-своему. Старшая, молчаливо приветствовавшая меня, заметно посветлела от радости. Лицо её выражало теперь счастье, почти экстаз. А младшая, засыпавшая меня вопросами, имела вид удручённый и скорбный.

– Я думала, конец, – прошептала она едва слышно, садясь в кресло у стола и впадая в апатию.

– Милая Рунка, перестань быть ребёнком. Разве ты не видишь, что Учитель даёт нам поручение? Неужели ты можешь принять в унынии первое поручение дорогого Учителя, спасшего нам жизнь?

– Да, конечно, ты права, Роланда. Но у меня нет больше сил жить здесь. Я хочу домой, в оазис, а оттуда – в широкий мир. Я больше не в силах жить здесь. Я хочу учиться и видеть людей. Можно же, наконец, нас пощадить, – разбитым голосом, со слезами говорила Рунка, перейдя на французский язык.

Роланда нежно обняла её, гладила её чудесные чёрные волосы и ласково, тихо отвечала ей на том же языке:

– Ты ведь сама знаешь, что этот приступ раздражения пройдёт. Никого добрей тебя нет, усердная моя сестричка. Вспомни, в каком состоянии ты была, когда Учитель Иллофиллион вывез нас сюда. Здесь ты окрепла, здесь ты многим принесла помощь. Утешься сейчас. Посмотри, как ласково и дружелюбно смотрит на тебя юноша. Он подаёт тебе пакет. Возьми. Он никак ведь не ожидал встретить здесь драматическую сцену вместо помощи, которую ему обещал в нас Учитель Иллофиллион.

Рунка отерла слёзы и жалобно, точно ребёнок, сказала мне:

– Простите, брат. Я десять лет не могу примириться, что оторвана от всего родного и близкого. Всё вспоминаю разлуку с любимыми. Но… в этой разлуке виновата я сама. Мне очень стыдно, что я вас заставила быть свидетелем такой неприятной сцены. Я готова выполнить то, чего желает Учитель Иллофиллион, со всей любовью и усердием. Поверьте, это доставит мне одну радость.

Я протянул ей пакет, данный мне Иллофиллионом для сестёр.

– Я очень хорошо понимаю, как скорбит сердце человека, когда ему приходится отрываться от самого дорогого в жизни, что кажется кому-то единственным смыслом и красотою. Страдание, пережитое от такого разрыва, оставляет надолго следы. Даже тогда, когда раны личной скорби уже зажили, когда уже понимаешь, что смысл жизни в Вечном, которое ты отыскал в человеке, а не во временной его форме, и тогда ещё живёт в сердце память о пережитом страдании, хотя само страдание уже кажется только эхом прошлого.

– Я много раз достигала на время этой мудрости за прожитые здесь десять лет. Но достаточно какой-нибудь внешней искры, чтобы я поняла всю неустойчивость своего внутреннего мира. Ваши слова ещё больше устыдили меня. Какое счастье, что Учитель Иллофиллион не сам пришёл, а прислал вас. У меня есть время прийти в себя. Если бы вы знали, как милостива оказалась ко мне Жизнь, послав мне такого нежного и заботливого друга в моей сестре Роланде. Роланда добровольно оставила мир и науку, которой она предана как своей единственной страсти, оставила и оазис, куда я её увезла с собой. Роланда живёт всюду в Вечном. Если бы её не было рядом со мной, меня бы уже не существовало.

Рунка могла бы и не говорить мне всего этого. Я сам понял – точно по книге прочёл – жизнь и взаимоотношения сестёр.

– Быть может, нам не стоит терять времени? Если хотите, начнём сегодня же знакомство и пойдём к кому-либо из жителей оазиса, – Роланда старалась дать иное направление нашему разговору. – Здесь, рядом с нами, живут мать и сын. Оба очень добрые, но неуравновешенные люди. Знакомство с ними будет для вас приятно тем, что в их доме постоянно собирается много друзей из оазиса. Вы сразу попадёте в гущу этих людей и поймёте их интересы и настроения, уровень их культуры и вкусов.

Я был очень рад пойти в гости ближайший дом. Мы оставили Славе записку на столе, прося его зайти за мною в соседний дом. Когда мы подходили к дому, в который меня вели сёстры, то уже за несколько шагов был слышен шумный разговор, похожий скорее на спор, чем на обычную мирную беседу. Комната, куда мы вошли, больше походила на гостиную восточного стиля, чем на обычную гостиную, какую я рассчитывал увидеть в домах Общины. По стенам стояли широченные диваны и висели ковры, посередине комнаты были расставлены маленькие круглые столы с низкими креслами, и всё это было занято людьми, громко смеявшимися, которые, разбившись на группы, интересовались только своими ближайшими соседями, не обращая внимания на всех остальных.

– Бог мой! Наши учёные затворницы! – вставая с места и подходя к нам, сказала седая элегантная женщина, прекрасно одетая по моде оазиса Дартана. – Какой же это рыцарь нашёлся на земле, сумевший вытащить из башни заколдованных принцесс? – женщина смеялась, обнимая сестёр и хитро поглядывая на меня.

– Этот рыцарь – спутник Учителя Иллофиллиона, – ответила Роланда.

Как только она произнесла эти слова, в комнате воцарилась гробовая тишина. Точно по мановению волшебной палочки речь каждого оборвалась на полуслове, фигуры застыли, точно в живой театральной картине.

– Позвольте познакомить вас, сестра Леокадия, это секретарь Учителя Иллофиллиона брат Лёвушка, как называет его Учитель в своём письме, – нарушила гробовое молчание Роланда.

Сестра Леокадия оказалась хозяйкой дома. Она любезно приветствовала меня, но за её внешней любезностью я почувствовал острое беспокойство. Не менее сильно ощутил я и токи окружавших теперь нас кольцом людей, лица которых были растеряны. Всё веселье точно ветром смело, в комнате повисло какое-то печальное уныние.

– Деметро, сынок, где ты? – обернувшись к дверям соседней комнаты, довольно громко позвала Леокадия.

Много пар глаз пристально рассматривали меня. Я уже начинал было чувствовать смущение, как в дверях комнаты появилась рослая фигура красавца мужчины. Это был в полном смысле слова безукоризненный красавец. У него были чёрные как смоль волосы, чёрные глаза и прямые сросшиеся брови, алые губы; черты его лица отличались безукоризненной правильностью. На плечах его был красиво задрапированный ярко-красный плащ, такого яркого цвета и блеска, что казался огненным. Красавец подошёл к нашей группе, очень вежливо поздоровался с сёстрами и с нескрываемым сарказмом посмотрел на меня. В его взгляде что-то слегка напомнило мне Браццано, хотя злой, животной злобы глаз Браццано в этих чёрных глазах не было. Я читал в них презрение ко всему, что не соответствовало его личным удовольствиям и шло вразрез с его вкусами и мнениями.

– Ты, мать, так поражена необычным визитом сестёр-ученых, что даже забыла познакомить меня с их кавалером, – улыбаясь, но холодно и надменно сказал он матери.

– Это секретарь Учителя Иллофиллиона, Деметро, – очень тихо сказала Леокадия. – Позвольте вас познакомить с моим сыном, – обратилась она ко мне. И снова за внешней ласковой любезностью я ощутил её беспокойство. – Мой сын художник. Здесь он не участвует в общих работах, но в его мастерской уже много прекрасных картин.

Я понимал, что женщина говорит первые приходящие ей на ум слова, чтобы оттянуть время и найти самообладание. Деметро же, услышав слова матери, рассмеялся довольно деланым смехом и, здороваясь со мной, вёл себя в нарочито развязной манере.

– Узнаю Учителя Иллофиллиона! Всегда выберет себе спутников самого неожиданно разнообразного вида и характера, что мне, художнику, исключительно интересно. Скажите, пожалуйста, на этот раз все его сопровождающие так же молоды, как вы?

Он дерзко рассматривал меня, бесцеремонно отодвинул какого-то человека, несколько закрывавшего от него мою фигуру, и, рисуясь своей красотой, поправлял красивой рукой свой огненный плащ. Я не успел ему ничего ответить, как услышал голос Рунки:

– Мы привели сюда посланника Учителя Иллофиллиона не для того, чтобы вы красовались перед ним в своих театральных позах, Деметро, – он их много, вероятно, видел, пока жил в мире. Мы привели его для того, чтобы в доме вашей матери он мог увидеть всё лучшее, что здесь живёт из нашего оазиса. С ужасом я вижу, что десять лет вашей жизни здесь оставили вас всё таким же…

Голос Рунки, взволнованный, глубокий, прервала Роланда:

– Деметро, гость в доме – первый человек, которому отдают всё внимание. Таков завет дедушки Дартана. Гость же – посланник Учителя – священный человек для каждого обитателя Общины. Почему вы хотите казаться хуже того, какой вы есть на самом деле?

Деметро резко повернулся к Роланде, лицо его вспыхнуло, почти сравнявшись в краске с его плащом, он готов был уже дать грубый ответ моей благородной защитнице. В моём уме пронеслась картина встречи со старцем Старандой. Я вспомнил, как вспыхнуло негодованием и обидой моё сердце, когда я переживал мнимое унижение Учителя. Я почувствовал себя рядом с моим дорогим наставником, по всему моему телу пробежал ток знакомого мне содрогания – и я тут же стал совершенно спокоен и ласково сказал хозяйке дома:

– Я очень виноват перед вами, что пришёл неожиданно и помешал вашим друзьям продолжать их интересные беседы. Я должен был сначала узнать, желаете ли вы и ваш сын видеть меня, такого скромного слугу Учителя.

– Ах, что вы! Мы очень рады вам! Мы много лет не имели никаких известий от Учителя Иллофиллиона. Но нам не так давно говорили, что он путешествует где-то в России, поэтому ваш приход так поразил нас неожиданностью. Мы не смогли даже сразу прийти в себя. Прошу вас, садитесь. Расскажите, пожалуйста, как вы ехали сюда? Не заезжали ли вы в оазис к нашему близкому родственнику Рассулу Дартану? Где и когда вы расстались с Учителем?

Леокадия сменяла вопрос вопросом, усаживая меня и сестёр возле одного из столов так, чтобы её сын не мог подойти ко мне. Очевидно, она опасалась новой вспышки раздражения в нём и не особенно рассчитывала на мою воспитанность.

– Не знаю, с чего начать свои ответы, – ответил я. – Если начать с самого последнего вашего вопроса, то должен сказать, что я расстался с Учителем Иллофиллионом не более часа назад.

Целый рой возгласов: «То есть как?», «Что вы хотите этим сказать?», «Каким образом?», «Это невероятно!» – и тому подобных ахов и охов раздался по всей комнате. Все эти возгласы покрыл мощный голос Деметро:

– Уж не желаете ли вы сказать, что сам Учитель Иллофиллион сейчас здесь?

Я посмотрел вокруг и увидел на лицах гостей, таких беспечных и весёлых несколько минут назад, невыразимый страх. Я никак не мог понять причины этой паники, так как за долгое время жизни подле Иллофиллиона привык видеть людские лица расцветающими радостью при упоминании имени моего дорогого друга и Учителя.

– Да, Учитель Иллофиллион здесь.

По комнате пронеслись новые испуганные возгласы: «Да как же так!», «Разве уже пришёл срок?», «Что же нам теперь делать?» – и под эти возгласы дом опустел, в нём остались только мы и хозяева. Вновь в комнате воцарилась мёртвая тишина, которую подчеркивало тяжёлое дыхание Деметро. Он стоял всё так же у стола, опустив голову, совсем бледный и мрачный, похожий в своём огненном плаще на падшего ангела.

Первой нарушила это тягостное и непонятное для меня молчание Леокадия.

– Не удивляйтесь, что ваше появление произвело такое сильное впечатление на всех. Видите ли, все мы приехали сюда по указанию Учителя Иллофиллиона, каждый по своим причинам. У каждого из нас были те или иные обязательства перед ним. Но мы здесь так весело и беззаботно жили, что совсем забыли о неприятной стороне взятых на себя обязательств. Мы…

– Брось разговоры, мать. Возможно, что приезд Учителя Иллофиллиона вовсе не относится к нам. Мало ли какие у него могут быть дела в Общине? Видите ли, господин секретарь, мы живём здесь на средства дедушки Дартана, а не на средства Общины. У нас здесь своя часть территории в парке, где, кроме приехавших из оазиса Дартана, никто не живёт. Я не отрицаю, что я, как и все, взял на себя некоторые обязательства, но я, как и все, совершенно независим. У вас есть какие-либо поручения лично к нам от Учителя Иллофиллиона?

– Нет, Учитель только приказал мне выполнить поручение Дартана: передать письма и посылки из оазиса.

Лица матери и сына просветлели, оба вздохнули облегчённо.

– Ах, вот как! Ну, мы здесь ни в чём не нуждаемся. Дедушка Дартан мог бы о нас и не беспокоиться. Впрочем, мы, конечно, рады будем видеть вас и получить свои подарки, – переходя снова на надменный тон и высоко поднимая свою красивую голову, сказал мне Деметро.

Я посмотрел на сестёр, негодование которых выражалось на их возбуждённых и расстроенных лицах, и постарался всеми силами влить мир в их сердца. Раздался лёгкий стук, и я увидел в дверях фигуру Славы.

– Вам что? Вы ко мне? Я сейчас занят, придите потом.

Тон Деметро был невыносимо высокомерен.

– Нет, это за мной, – поспешно вставая, сказал я, огорчённый неприязненным тоном, который пришлось вынести моему любезному проводнику из‑за меня.

– Куда же вы так спешите? Останьтесь, пожалуйста, поужинать, – попросила меня сестра Леокадия.

– Да, да, – поддержал её сын. – Ведь вы были невольной причиной того, что мы с матерью остались в одиночестве. Как видите, все друзья разбежались. Теперь ваша прямая обязанность развлечь нас!

– Простите, но я лишь скромный келейник своего господина и мне надлежит точно выполнять его приказания, но не более того. Я должен немедленно возвратиться домой. Я могу понадобиться Учителю Иллофиллиону.

Мать и сын очень настойчиво протестовали, уверяя, что ужин уже на столе, что у них в Общине не в обычае уходить от накрытого стола, что это считается даже невежливым. Но я ещё раз ответил, что не могу превысить данных мне полномочий. С большим трудом, употребив всю свою настойчивость, я вырвался из дома чрезмерно гостеприимных хозяев.

Когда я прощался с сёстрами у их балкона, Роланда задержала мою руку в своей.

– Это я всему виною. Они все – добрые люди, но их легкомыслие ни с чем не сравнимо, разве что с их любовью к праздности. Мне надо было заранее предупредить их, тогда вам не пришлось бы наблюдать всей этой тягостной сцены. Впредь я постараюсь подготавливать людей к встрече с вами.

– Я очень рад, что мне пришлось повстречаться с людьми, не ждавшими известия. Теперь мне ясно, как много надо нести в себе мира и радости, чтобы успешно выполнить данное мне поручение. Не стремитесь оправдывать Деметро. Моё сердце уже его оправдало. Дело не в Деметро или ком-нибудь другом, но во мне – насколько я найду в себе такт и обаяние, чтобы выполнить, а не испортить порученное мне дело.

Мы расстались с сёстрами, пожелав им спокойной ночи, которая уже спускалась. Над нами светило яркое от многочисленных и крупных звёзд небо, изредка встречались возвращавшиеся по домам люди. Мы молча проходили дорожку за дорожкой. Вдруг Вячеслав остановился.

– Брат, я не знаю, как живут люди в далёком мире. Поэтому прости мне, если я совершаю бестактность, нарушая сейчас твоё молчание. Но Раданда не раз говаривал мне: «Если ты видишь, что встреча людей не началась и не кончилась в радости, постарайся хотя бы одному из участников такой встречи передать теплоту и мир твоей души, твоей любви».

Ты печален, и мне хочется объяснить тебе непонятное, на взгляд нового человека, поведение всех тех, кого ты только что встретил. Та часть Общины, которая занята выходцами из оазиса Дартана, почти не сливается с общей жизнью всех остальных трудящихся в Общине. Приехали они сюда, получив указание самостоятельно выбрать себе одну из отраслей труда в Общине. Они долго вообще ничего не стремились выбирать. После неоднократных бесед с ними Раданды они решились осмотреть все отрасли труда здесь. Но им ничего не понравилось. Только пятьдесят – шестьдесят человек, в том числе уже знакомые тебе сёстры, вошли в трудовое единение с нами, многому научили нас и кое-чему научились у нас сами. Остальные всё отвергли, решили трудиться отдельно, завели себе свои мастерские, школу – и в результате даже дети их если и обучаются, то только в наших школах. Сами же они живут в праздности и ничего не создают для своих собственных нужд, не говоря уже об общем благе для всей Общины. Некоторые, как Деметро, стараются показать видимость труда. Что-то рисуют, шьют, сажают, но плодов своего дела никому не показывают. Жестокая критика на всех нас от них сыплется как горох.

Так что не огорчайся своим первым неуспехом. Сам Раданда им не раз напоминал об их обещаниях Учителю Иллофиллиону, о том, что годы летят быстро, что надо будет показать ему результаты своей работы, и я помню одну его замечательную фразу, которую он им сказал в моём присутствии: «Мстит человеку лень его. Лень сжигает в человеке инициативу. А лишённый инициативы человек не многим выше животного. Чем длиннее период лени, тем горше распад энергии в человеке. Ряд лет, прожитых в лени, закрывает ему все возможности вступить на какой-либо из путей Света. Ибо сделать это может лишь тот, в ком жива гибкая воля к труду».

Ты видишь, как глубока здесь проблема. И можно ли было тебе сразу найти подход к взаимопониманию с ними?

– Что проблема их общей жизни огромна, в этом ты, Слава, прав, это несомненно. И не мне её разбирать. Но тот крохотный кусочек их жизни, прикоснуться к которому послали меня – передать им привет с родины, – должен быть выполнен в наивысшей радости и благородстве, на какие только я способен. Я буду молить моих великих друзей помочь мне в этой задаче.

Мы подошли к крылечку нашего дома, и первое, что я увидел, была Наталия Владимировна, державшая на коленях сонного, отяжелевшего Эту. Картина эта была так необычна, так несвойственна Андреевой. Она не питала особой симпатии к Эте. Даже некоторую долю брезгливости подмечал я в ней не раз по отношению к моей чудесной птичке. Теперь же она нежно и заботливо держала птицу, ласково прильнув головой к мягкой шейке Эты. Казалось, необычайно чуткая к шагам и всякому движению Наталия Владимировна на этот раз не слышала нашего приближения. Только когда мы уже встали на первую ступеньку, и она, и Эта одновременно подняли головы. Эта не замедлил перекочевать ко мне на плечо, а бедная Наталия Владимировна, хотя и весело смеялась, но с трудом поднялась и расправила затёкшие руки и ноги.

– Лёвушка, мне так хотелось побеседовать с вами, что я попросила у Иллофиллиона разрешения доставить вам Эту. Иллофиллион очень хитро поглядел на меня, исполнил мою просьбу, но… сколько хлопот доставил мне ваш каверзный друг! Понадобился весь авторитет Раданды, чтобы Эта соблаговолил подчиниться и отправился со мной. И как только мы скрылись из глаз Иллофиллиона и Раданды, он вскочил мне на руки, не пожелав идти пешком. Так и пришлось мне тащить его на руках до самого дома. А пришли сюда – заставил меня держать его на коленях. Хитрец так уморительно вознаграждал меня за обслуживание нежными взглядами и кокетливыми поворотами головки, что я ему простила всё утомление.

– Я очень огорчён, дорогая Наталия Владимировна, что Эта выявил свой деспотизм на вас. Совершенно не понимаю, как у вас хватило сил нести его. Он даже для меня становится тяжёлым.

Мы оба приглашали Славу побыть с нами, но он ушёл к себе, сказав, что его ждёт ещё работа. На мои укоры Эте, зачем он заставил Наталию Владимировну нести такую тяжесть, она весело сказала:

– Ну, ноша моя была мне легка! Я слово такое знаю. А вот хотела бы я вам рассказать, как поразил меня сегодня Раданда. В его библиотеке я нашла сочинения всех великих писателей Древней Греции и Рима в подлинниках. А когда я его спросила, кому же здесь нужны подобные произведения, он мне ответил: «Мне были нужны раньше, пока я не знал их наизусть. А теперь нужны всем образованным людям Общины, подготавливающим себя для служения ближним в том широком мире, куда вскоре поедут. Вот, позвольте вас познакомить с некоторыми из них», – радостно прибавил он, идя навстречу группе людей, совсем молодых, входивших в комнату, где мы сидели. Вы, Лёвушка, можете себе представить, в какой соляной столб я превратилась и как глупо было моё лицо, когда я здоровалась с представляемыми мне людьми, входившими в комнату. Раданда смеялся надо мной не меньше, чем тогда, когда Эта тормошил вас, о чём он нам рассказал с необычайным юмором. Но, Лёвушка, не думайте, что я смеялась над вами. Я всей душой вам сочувствовала, а смеялась только комизму той ситуации.

– Я именно так и думал, дорогая Наталия Владимировна, и в данную минуту очень тронут вашим вниманием ко мне. Если вас поразил своею учёностью и образованными молодыми людьми Раданда, то меня не менее поразил один из его учеников, наш брат-проводник по Общине.

И я рассказал ей обо всех впечатлениях вечера, подробно передав разговор с Вячеславом. Мы сидели вдвоём, зачарованные волшебной тишиной и сияющими звёздами. Наталия Владимировна говорила тихим, задушевным голосом:

– Как не похоже моё мироощущение этих минут на всё то, что приходилось мне переживать раньше. За короткие дни моей жизни здесь какая-то новая освобождённость родилась во мне. Когда, бывало, прежде мне выпадали минуты, не наполненные спешным, напряженным трудом, нечто вроде тоски накатывало на меня из каких-то подсознательных недр духа. Дивная ночь, если я проводила её без работы и без сна, навевала мне мысли не об очаровании божественного мира, но о своём одиночестве, о том, что на земле у меня больше ничего нет, что на ней я стою нагая среди миллионов людей, одетых во все страсти и привязанности временной любви. От них я отстала, а к небу ещё не поднялась… Я чувствовала себя как бы висящей в пространстве между небом и землёй, не имея незыблемой точки опоры. Но в эту минуту я сознаю в себе и небо, и землю. Примирённость и полное понимание смысла рождения и смерти сквозят для меня в каждом шорохе трав и листьев, в каждом смехе и рыдании, в каждой песне птицы и крике животного. Я знаю в себе великий Свет, независимо от формы окружения, от времени и места. И обретённая мной новая примирённость – моё постоянное Славословие Вечному, моя верность Ему – уже непоколебимы. Всё, что в моём сердце оставалось от условностей и предрассудков, всё, что ещё могло причинить раны из‑за разлуки или лечь холодом на сердце из‑за смерти любимых, из‑за страданий и заблуждений близких и дорогих, – всё оторвалось, распалось прахом. Это освободило мою мысль и приготовило духу дорогу к более широкому восприятию Жизни.

Ваш опыт сегодняшнего дня, когда вы увидели на деле, как теряет смысл жизнь людей, не понявших значения труда, совпал с моим новым пониманием того, как должен жить человек на Земле. В том, что вообще Земля – арена труда, я никогда не сомневалась. Но как и для чего совершается труд каждого? Каково его значение в текущем дне для векового бытия человека? Практическое значение соединения того и другого я поняла только здесь. Величайшая схема: рождение, труд, смерть – вылилась для меня в три новых слова: сила, выносливость, самообладание. И все эти три слова зависят от самых простых истин. Эти истины каждый человек сам создаёт и из них строит себе и другим путь радости. Эти три начальных истины теперь выражаются для меня в словах: доброта, любовь, верность.

Совершенно неважно, в чём и как человек выявит эти три силы. Неважно, монах ли он или светский человек, дикарь или просвещённейший писатель; встретил ли он в своей жизни великих людей или прошёл весь свой путь в самом обычном окружении, важно только, что он выявил эти силы и на них объединялся с людьми. Если он на них строил свой обычный день – он достигнет встречи с Учителем.

Он обретёт не только умственное, теоретическое понимание вечности жизни, но постигнет сердцем полное знание того, что нет ни смерти, ни разлуки. Человек, умом понявший, что не надо оплакивать отошедшего друга, всё же будет плакать, если друг ушёл. Своими слезами он непременно будет притягивать друга к земле. Будет терзать его картинами своих мучений и создавать ему тысячи препятствий, нарушая его первейшую обязанность в новом мире, в который он перешёл.

И эта первейшая обязанность в новом мире – единственная, как вечная память, которой в церковном обряде провожают отходящего, – есть трудоспособность человека. Вот почему так тяжёл в общении праздный человек, не создающий себе вековых путей для единения с другими существами во всех мирах. Труд земли, как и труд неба, индивидуально разный. Труд одного может казаться бездельем другому. Но это неважно. Важен тот Свет, что открывается в человеке как результат его труда. Важны навыки, привычка мыслить в гармонии, то есть в сочетании доброты сердца и гибкости ума. Они ведут к примирённости. Любовь неотделима от гармоничного сочетания всех этих качеств в человеке, она и есть путь живой жизни в нём.

Сегодня с меня спали последние оковы личного. Ушло горестное ощущение, что я стою нагая над одетой и весёлой землёй, что всё порвано между мною и ею, нарядно цветущей. Напротив, теперь я одета в Свет, сияющий Свет доброты. Вся земля лежит в храме моего сердца, и больше нет для меня ни иллюзии смерти, ни разъединения с землёй. Во мне родилась и утвердилась примирённость. Земля, я и тот мир, куда уйдёт мой дух, покинув дорогую, многострадальную землю, – всё это едино. Радость жить, бесстрашие жить, бесстрашие умереть – всё слилось для меня в одно священное понятие: трудиться для блага людей.

Эта поднял головку, слегка вскрикнул и побежал по тёмной дорожке. Я догадался, что мой чуткий друг издали почувствовал приближение Иллофиллиона.

– Спокойной ночи, Лёвушка. Я пойду к себе. Запишу кое-что из впечатлений дня.

Наталия Владимировна простилась со мною, оставив меня под глубоким впечатлением от её слов. Слова эти проникли мне в сердце. Не раз в моём сердце вспыхивала тайная горечь от разлуки с моим братом-отцом. Как ни был я окружён величайшей любовью, как ни ценил и благоговел перед моими дивными и великими покровителями, всё равно из моего сердца иногда доносился стон. Хотелось почувствовать ни с чем не сравнимое нежное объятие брата Николая. Плоть от плоти моей и кровь от крови моей. Я хотел было пойти навстречу Иллофиллиону, но решил подождать его на крылечке. Быть может, и Иллофиллион был погружён в великие мысли и нуждался в минуте отдыха и одиночества.

Я не успел додумать своих мыслей до конца, как послышался разговор, и вскоре на полянке перед домом резко выделились две белые фигуры, рядом с которыми чинно шагал Эта. Я никогда не удивлялся, если видел Иллофиллиона в обществе неожиданных людей. Я уже привык видеть рядом с ним самые необычайные фигуры. Но на этот раз я удивился, так как Иллофиллион шёл рядом с седовласым Радандой, оживлённо рассказывавшим ему о новых изобретениях, достигнутых в производстве стекла. Когда же спал Раданда? Я слышал, что настоятель вставал раньше всех, что целый день он был занят самыми разнообразными делами. Когда же он отдыхал?

– Что, Лёвушка, усталое тело отдыха просит? – Раданда положил мне руку на плечо и быстро, совсем не по-стариковски, опустился рядом со мной на ступеньку. – Ты замечай, дитя, всё. Тебе неспроста дан путь писателя. Пиши о человеке «просто», как я тебе с первого взгляда сказал. Путь писателя бывает разным. Один много вещей напишет, будто бы и нужны они его современности. Ан, глядишь, прошла четверть века, и забыли люди этого писателя, хотя награждали его и жил он на земле в знатности. Другой мало или даже только одну вещь напишет, а его творение будет жить века, и даже в поговорки войдет. В чём же здесь дело? В самом простом. Один писал – и сам оценивал свои сочинения, думая, как угодить современникам и получить побольше благ. Он временного искал – временное ему и ответило. Другой в себе осознал единственную силу: огонь Вечного. Он и в других его старался подметить. Старался видеть, как и где человек грешил против законов этого Вечного и страдал от разрушения гармонии в себе. Замечал, как иной человек был счастлив, сливаясь с Вечным, и украшал жизнь окружающим. И такой писатель будет не только отражать порывы радости и бездны скорби людей в своих произведениях. Он будет стараться научиться так переживать их жизнь, как будто сам оказался в обстоятельствах того или иного человека. Но мало стать в обстоятельства того или иного человека, надо ещё найти оправдание каждому в своей доброте, и только тогда поймёт писатель, что значит описать жизнь человеческую «просто».

Голос Раданды звучал сейчас совсем по-иному. Бог мой, в скольких аспектах я увидел этого человека за самое короткое время! И я ясно почувствовал, что совершенно не знаю, кто такой в действительности Раданда. Не отдавая себе отчёта, можно ли так запросто говорить с ним, я по-мальчишески прямо заявил:

– Представляю себе, в каком жалком положении, гораздо более жалком, чем когда меня трепал Эта, оказался бы я, если бы кто-либо приказал мне описать вашу Общину и, главное, вас.

Раданда улыбнулся, положил мне свою крохотную ручку на голову и близко заглянул мне в глаза.

– Велик и далёк твой путь, дитя моё. Сейчас ты ещё дитя, и то уже многое можешь. Но будет время, и не обо мне, а о многом большом напишешь. Теперь же иди спать. Завтра я сам пойду с тобою по колонии Дартана. Там многому научишься и многое-многое из векового страдания людей прочтёшь. Не жди Иллофиллиона, ложись спать. Мы с ним обойдём ещё кое-кого, кто в эту ночь нуждается в утешении.

Раданда перекрестил меня. Мне стало необычно легко и радостно. Я, точно в сказке, всё забыл и, взяв Эту на руки, пошёл к себе. Как я был благодарен Раданде! И с другой стороны, как я понимал свою детскость! Ещё и ещё раз я увидел, как устойчива должна быть гармония в человеке, чтобы он мог чего-либо достичь в жизни и реальных делах, и какое мужество должна нести в себе духовная сила мужчины.

Уложив спать Эту, я благословил всё живое во Вселенной, благословил милосердие моих наставников и лёг на свою полотняную постель, впервые ясно сознавая, что стою на рубеже, ведущем от детства и юности к зрелой молодости.

Ночь минула быстро. Я проснулся от гудения колокола и толчков Эты. На этот раз я уже ясно и твёрдо осознавал, где я нахожусь и кто и что меня окружает. Первым, что бросилось мне в глаза, была записка Иллофиллиона, лежавшая на стуле рядом со мной.

«Как только встанешь и приведёшь себя в порядок, приходи в покои Раданды возле трапезной. Эту оставь у Мулги. Раньше чем уйдёшь из дома, зайди к Андреевой и передай ей, что я поручаю ей на сегодняшний день Бронского, Игоро и Герду. Пусть до самого ужина проведёт с ними день и распределит в нём занятия всем, как сама найдёт нужным».

Записка Иллофиллиона окрылила меня. Быстро справившись с делами, я полетел в покои Раданды. По дороге я несколько раз возвращался мыслью к Наталии Владимировне и не мог разгадать, почему, когда я передавал ей поручение Иллофиллиона, она пристально вгляделась в меня и сказала: «Счастливец, Лёвушка!» Мысли мои перескочили с неё на её близкого и неразлучного друга в Общине Али – Ольденкотта. Только сейчас я сообразил, что я его нигде не видел с самого въезда в Общину Раданды, что он не жил в нашем доме, не бывал с нами в трапезной и что я о нём ничего не слышал все эти дни. Я решил немедленно же спросить у Иллофиллиона об этом милом и чудесном добряке, но, пока шёл, поостыл в своём решении, вспомнив, что любопытство во мне не может порадовать Иллофиллиона. Должно быть, для Ольденкотта, как и для Зейхеда, которого я тоже не видел в Общине, предназначался особый путь уединения. Весь под впечатлением этих мыслей, я сдал Мулге Эту, что было принято обоими новыми друзьями более чем благосклонно, и постучался в дверь Раданды. Он сам открыл мне и, лукаво оглядывая меня с ног до головы, сказал: