Читать книгу Свадьба в Беляевке - Константин Алексеевич Чубич - Страница 6

− Братья и сёстры! Наполним шкалики, чарки, штофы, рюмочки, фужерчики, стаканчики, бокальчики, кружечки экологически чистым продуктом! − взывал Жульдя-Бандя, взвалив на себя обязанности тамады, чем обескуражил Дафнию − Веронику Суржикову, имеющую официальный статус.

Дафния была завклубом в Тарасовке и приглашалась на все организованные пьянки, кроме поминальных, конечно же. Она смолоду, около четверти века, вела свадьбы: по одному и тому же сценарию, поэтому всем заранее было известно её очередное слово или действие.

Дафния страдала комплексом неполноценности. Моральные увечья ей приносила буква «р». Восемнадцатая буква кириллицы выходила у неё какая-то недоразвитая и умягчённо-лирическая, какая выходит у каждого второго еврея, не принося, впрочем, последним никакой ущербности.

Взирая на потуги захватчика, Вероника послала вопросительный взгляд Верке Матюхиной, у которой появилась прекрасная возможность оставить её без гонорара, сэкономив сотенную, а это ни много ни мало месячная зарплата.

− …А у меня заместо экологически чистого продукта − обнаковенная самогонка! − улыбаясь, объявил Семён Черезов из Дячек, которого, в совокупности с братом Иваном, называли − братья Карамазовы.

− Вин думав, шо яму выскасу подадуть!

− Рылом не вышел! − ввязались словоохотливые пролетарии.

Хуторяне познали виски через брата Хомы Сашку, который работал в Новороссийском пароходстве и привёз из Сингапура пятилитровую бутыль «Блэк Джека». Вискас никому не понравился, но каждый кичился этим, при случае не забывая похвастаться.

Татьяна Григорьева толкнула локтем в бочину Марихуану:

− Гля, Упырь самогонку компотом запивает.

− Извращенец, − поставила диагноз агрономова дочка, залившись со своим

неразлучным дружком визглявым смехом.

Упырь был разбитным, задиристым парубком. Он всегда говорил то, что думает, но не всегда думал, прежде чем сказать, поэтому его иногда били…

− …А сейчас, дамы и господа, пришло время прощания с наличностью, − тамада сделал скорбное лицо. – И чтобы этот процесс проходил безболезненно, поднимем приборы! – он выждал, чтобы не осталось обездоленных. − Брак, товарищи крестьяне − это пожизненная плата за доверчивость или, если можно так выразиться, рабство по согласию. А согласие, как сказал механик Мечников из легендарного романа «Двенадцать стульев» − есть продукт при полном непротивлении сторон. Нам осталось это закрепить. За молодожёнов! Горько!

− Горько! − как воинственный клич, подхватили присутствующие.

− «Горько!», господа присяжные заседатели, это не вкусовые ощущения, а призыв к размножению.

Публика снова встретилась с неотразимой улыбкой ведущего.

Молодые поцеловались. Жорка подал глазами знак Сосунку. Он считал за унижение пить шампанское, коим себя потчевали аристократы и очкастые интеллигентики. Сосунок, улучив момент, когда близняшки отвлеклись, строя догадки относительно появления на свадьбе щедрых дарителей, незаметно подмолодил шампанское в его бокале водкой.

Жорка мужественно прихлёбывал и смаковал из бокала, ничуть не выказывая подвоха, при этом заговорщики переглядывались, подмигивая друг дружке.

Это, впрочем, не ускользнуло от внимания сестёр, и поскольку Татьяне на всё это было глубоко наплевать, они сделали вид, что ничего не замечают. Великий конспиратор, однако, и так выдал себя, блаженно похрустывая скрученным в рулетик листиком квашеной капусты.

Сидящие рядом заметили шпионские манипуляции жениха и дружка, и им было приятно сознавать себя свидетелями полудетективных событий, которые, правда, начались задолго до этого, когда по хутору поползли слухи о том, что Танька Сильва захомутала лопоухого Манюню.

− Кушайте, товарищи, кушайте! Харчи нынче дорогие! − напутствовал Жульдя-Бандя, хотя в этом никто не нуждался. − Авраам и Хана позвали в гости Хаима и Сару, − он, улыбаясь, обнял радушным взглядом присутствующих. – «Кушайте, дорогие гости, кушайте», − наставляет Хана. – «Мы кушаем, Хана, кушаем», − отвечает Сара. – «Вы кушайте, кушайте», − настаивает Хана, меняясь в лице. – «Мы кушаем, кушаем», − отвечает Хаим. – «Нет, вы кушайте, кушайте!» − Хана синеет от злости. – «Мы кушаем, кушаем», − отвечают Хаим и Сара. – «Да вы не кушаете − вы жрёте!»

Марихуана отодвинула от дружка тарелку с мясом:

− Да ты не кушаешь, Хома, ты жрёшь! − и залилась вместе с ним звонким лающим смехом.

Наслаждаясь вниманием к своей персоне колхозников, Жульдя-Бандя обнаружил Фунтика в плену дородных казачек возраста предынфарктного состояния молодости. Тот, освоившись, по-хозяйски наливал им из графинчика белую жидкость, при этом о чём-то бурно повествуя. Не иначе как об одном из своих последних восхождений на Эверест.

− Наливаем, товарищи, не стесняемся! Между первой, как говорится, и второй…

− А это уже третья, − язвительно напомнила низверженная Дафния, отчётливо понимая, что тягаться с безудержным темпераментом захватчика ей не по зубам.

− Бог любит троицу, − с лёгкостью парировал тамада. − Как говорил мой покойный дедушка, Карл Генрихович, «питие определяет сознание…»

− Битие! − поправил Заслуженный враг народа Семён Колодяжный, с высоты прожитых лет имеющий право на собственное суждение в этих вопросах. Его старческое обрюзгшее лицо искрилось живыми проницательными глазами, а из разлатых ноздрей пытливым веничком выглядывали седые прутики волос.

Марихуана отвесила Хоме крепкий подзатыльник, подтверждая гипотезу Фуганыча. Оба захохотали, визгливым икающим смехом инфицируя хуторян, среди которых никто не мог спокойно взирать на веселье идиотов. Хома при этом подпрыгивал, как на раскалённой сковороде, всем своим видом подтверждая теорию Дарвина.

В это время конопатая девчушка в цветастом, как у цыганки, сарафане, поднесла на тарелочке рюмку водки и бутербродик с сыром и шпротами. Шпроты при этом по-деревенски были уложены валетом.

Жульдя-Бандя принял рюмку, сверху обустроив бутерброд, с тем чтобы второю рукой было удобнее жестикулировать. Он в который раз светлой христианской улыбкой обвёл присутствующих, остановившись на молодожёнах:

− Брак, дорогие граждане и старушки, это фокус превращения поцелуя в повинность. Самые трудные годы в браке те, что следуют после свадьбы, поэтому наслаждайтесь жизнью сегодня.

Тамада махнул стопку и, неподдельно скривившись, воскликнул:

− Горько!

Ему на этот раз поднесли первака, который был приторно-сладким и противным, напоминающим мелассу (кормовую патоку) в спиртовом растворе. Только теперь он понял, что «горько» − это не призыв к размножению, а сермяжная правда.

Заглушить горечь удалось только бочковым бурым помидором − кислым, терпким и упругим, который подала сердобольная женщина в красном сарафане, с длинной, до пояса, косой. Уговорив бутерброд со шпротами, Жульдя-Бандя сделался серьёзным, как тёща пред тем, как впервые объявить зятю о том, что выдала дочь за идиота.

− А теперь, дамы и господа, по русскому обычаю, начинаем обряд жертвоприношения… с родителей… жениха.

Верка Матюхина со своим приёмышем Монголом встали. Тот был у неё уже пятым, поэтому его имя возглавляло рейтинг самых упоминаемых в бабских сплетнях возле колодезя. Монгол, коему «разевать пасть» было не велено, глупо улыбался.

Верка, как принято, пустила скупую родительскую слезу:

− Ну, шо − я дарю…

Свадебный распорядитель скрестил руки:

− Стоп, стоп, стоп! Сначала поздравление!

Верка, виновато улыбаясь, будто её застукали с комбикормом со свинарника, продолжала:

− Шоб совет да любовь… И шоб детей родили…

− Штобы в старости было кого содержать, − пояснил Заслуженный враг народа, коему приходилось откармливать 18-летнего внука, которого вытурили из сельхозтехникума за прогулы.

− Шоб было шо пожрать… − Верка не была уличена в красноречии и с трудом находила слова. − И шоб жили не как мы…

− Шоб Татьяна много на себя не брала и не распускала руки! − заполнил паузу Хома, залившись с Марихуаной собачьим лаем.

− Я дарю тёлку, поросят… три штуки, хату возле колодезя… − Верка сделала паузу, чтобы подчеркнуть, что хата в самом престижном районе федеративной Беляевки. К тому же неподалёку от единственного источника питьевого водоснабжения.

Впрочем, если исключить это преимущество, хата − низкая убогая мазанка, которую построили при царе Горохе, стоила пятак и могла считаться только приложением к подарку. К тому же народ, уставший от неблагодарного рабского труда, стал потихоньку перебираться в город, оставляя и лучшие хаты…

− …и тыщу рублей денег!.− Верка обвела присутствующих таким горделивым напыщенным взглядом, будто подарила миллион.

Невеста стукнула лопоухого жениха локтем в бок, поскольку дала согласие идти под венец не за «тыщу», а за «тыщу двести». Она покраснела от злости и громко, дабы прилюдно уличить свекруху в обмане, заявила:

− Мама, кажись, мы договорились за тыщу двести, − она всем своим видом показывала, что намерена уйти. − За тыщу пускай Жорка женится на бабе Нюре!

Нюркины дочки захихикали, оставив Фунтика мучиться вопросом о причине смеха.

− Не без шипов прекраснейшая роза, − отметил про себя Жульдя-Бандя.

− А свальбу играть?! − злобно проскрежетала Верка, наливаясь кошенилевыми брызгами гнева.

Назревал международный скандал местного значения, который, на удивление, сумел отвратить − кто бы вы думали? − Фунтик. Уговорив несколько рюмок, он осмелел окончательно. Встал, привлекая к своей персоне внимание, радушной южной улыбкой озарив сельских тружеников:

− Я дико извиняюсь! Но мы севодня празнуем отмечать свадьбу, а не за просто так. Зачем нам этот скандальёз? Из-за рыжей бабы драться?!

Верка отправила Фунтику взгляд, наполненный материнской любви и нежности за «рыжую бабу».

Тот небрежно вынул из кармана стопку четвертных. Отсчитал десять листиков и поднёс молодой, которая тотчас оттаяла, приняв облик невесты, а не стервы. Фунтик возвращался, провожаемый восторженными взглядами пролетариев, будто ему только что вручили орден Трудового Красного Знамени.

Заметим, несколько поостыл и Ванька Макуха, брат Николая Хмеля, со своими прокурорскими амбициями, у которого уже возникло неодолимое желание набить рожу городскому выскочке за оскорбление невесты. Впрочем, такое же желание у него родилось и относительно Жульди-Банди. Однако пока для этого не было веских оснований, к тому же он, в силу ограниченности мышления, не понимал статуса последнего, как, собственно, и остальные.

− Знать скандала не желала предрассветная Москва (В. Высоцкий), − придал сюжету поэтическое оформление Жульдя-Бандя.

На столе, где гнездился Фунтик с «тремя девицами», уже стояла покрывшаяся инеем бутылка «Пшеничной» из погреба. Это автоматически переводило его из евнуха в статус VIP-персоны.

− Горько! − радостно завизжал Монгол, нарушая табу, поскольку «разевать пасть» ему было всё-таки не велено.

Верка оставила полрюмки, подчёркивая этим, что за невестку-стерву пить не намерена. Это сразу же было замечено хуторскими бабами для завтрашних сплетен у колодезя.

Штылиха, толкнув локтем в бочину Штыля, прошипела: − Оставила на слёзы.

Тарзан с Мусей грянули туш. Жульдя-Бандя, дабы исключить поползновение музыкантов ещё на один заход, перекрестил в их сторону руки.

− Минутку внимания, господа! Слово для поздравления предоставляется родителям невесты.

− А родителя моль трахнула! − сообщил интимные подробности Упырь, чем несказанно угодил Жоркиной мамаше, которая за малым рот не порвала злорадною улыбкой.

− Саматари − как би она тебья не тарахнула! − вступился за мамашу невесты Ара − Руслан Абрамович Манукян.

Сулико − черноволосая грузинка Тамара Гамбашидзе, которая работала фельдшером в Атаманске, дёрнула мужа за рукав, поскольку рядом был отпрыск, начинающий в этом разбираться. Отпрыска звали Александром, а в народе о нём говорили – «смесь бульдога с носорогом». Он взращивался гремучей смесью трёх религий, что давало ему полное основание глубоко плевать на каждую.