Читать книгу Континент. От Патагонии до Амазонии - Константин Эдуардович Амур - Страница 5

На звук подъехавшего такси из желтого дома вышли два субъекта лет двадцатипяти, мужского полу, в драной одежде. Тот, что повыше, имел нечесаную гриву черных волос и черную же бороденку, походив на разбойника с большой дороги, сутулился и хмуро глядел на прибывших.

– Вы Константин? – спросил он на довольно сносном русском, несколько неправильно строя фразы, когда я подошел к нему.

– Да, – поздоровался я.

Это был сын Комарова Юрий. Второй оказался аргентинцем и в разговоре участия не принимал. Оказалось, что Комаров с дочерью выехал меня встречать, и мы разминулись.

Меня пригласили в дом на кухню, угостили кофе.

– Немецкие? – спросил Юрий, уставившись на мои наручные часы.

– Да, – подтвердил я.

– А куртка? – он потрогал мою черную джинсовую куртку.

– И куртка, – меня начал раздражать разговор.

Подъехало еще одно такси.

В дом вошли высокий седой, с лысиной сеньор в очках и молодая полная чернявая девушка.

– А мы вас у центра такси ждали, – Комаров улыбнулся и крепко пожал мне руку, дочь тоже поздоровалась.

Оказывается, я перепутал место встречи.

Начались расспросы, как доехал, каковы первые впечатления от страны. Помолившись, сели ужинать.

У Комарова была интересная судьба.

Его семье пришлось уходить вместе с отступавшими немецкими войсками из Харькова во время Второй мировой войны. Отец Виталия Георгиевича был высококлассным инженером на одном из харьковских заводов. Его семья не успела эвакуи-роваться и уже в оккупации ему пришлось идти работать у немцев, чтобы прокормить близких. Занимался ремонтом поврежденной военной техники оккупантов. По законам военного времени это считалось пособничеством врагу. При наступлении Красной Армии ничего хорошего ждать не приходилось, поэтому Комаровы ушли с немцами на запад. В германском тылу Виталий Георгиевич еще мальчиком учился в гимназии, немецкий язык знал безукоризненно.

Оказавшись в конце концов после войны в американской зоне оккупации легче Комаровым не стало. В любой момент власти могли выдать НКВД как советских граждан, прецедентов было с избытком.

Почти чудом удалось добраться до Испании и при поддержке ее диктатора генерала Франко отплыть с пароходом, трюмы которого были набиты такими же беженцами как они, в Аргентину.

Здесь, в Буэнос-Айресе, семья Комарова осела и Виталий Георгиевич смог получить образование архитектора, закончив университет. Потом он уехал в США в поисках лучшей доли, долго работал там по специальности – даже получил американское гражданство. Впоследствии принимал участие в проекте НАСА по полету человека на Луну – проектировал и строил гигантские ангары для сборки ракетоносителей «Сатурн-5».

Вернувшись в Аргентину, он удачно купил у старой француженки эту усадьбу в Больсоне, занявшись выращиванием хмеля, на который в тот момент был высокий спрос.

Дети у Комарова были приемными.

Все бы ничего, но с возрастом у детей начались большие проблемы с психикой. У Юрия внезапно проявилась склонность к скандалам, диким выходкам, тяга к общению с маргиналами, употребление тяжелых наркотиков. А дочка Клава так и остановилась в своем умственном развитии на уровне восьмилетней девочки.

* * *

На следующий день после утренней молитвы и завтрака мы с Виталием Георгиевичем совершили прогулку по территории усадьбы, предаваясь обсуждению планов на будущее.

Территория усадьбы составляла около тридцати гектаров. Половина была под сельскохозяйственными угодьями, остальную занимал лес. Вся эта земля лежала под горным хребтом Пильтригитрон с высотами около двух километров, каменной стеной нависавшим над этим местом, называвшимся Лас-Голондринас.

Уже давно Комаров занимался выращиванием хмеля. Была и специальная сушилка, большое хранилище с машинами для переработки и конечной подготовки хмеля к поставкам на пивоварни.

Дело это было выгодное, что позволяло безбедно существовать семье в былые годы, на манер местной знати проводя здешнюю зиму в Европе, где было лето.

Но сытные времена канули в лету.

На аргентинском рынке уже как несколько лет появился североамериканский хмель, продаваемый по демпинговым ценам. Местные производители несли убытки, многие, как Комаров, разорились.

Теперь Виталий Георгиевич выживал за счет продажи своего леса и выпаса скота, часть земли собирался продать в счет погашения долгов.

Комаров, видя во мне крепкого батрака, предложил помогать ему по ведению хозяйства. Я и сам, собственно говоря, для этого сюда и приехал, предвкушая гонять рогатиной скотину и разбрасывать говно по полям.

Но необходимо было соблюсти некоторые формальности.

Мне был необходим длительный рабочий контракт на первое время – хоть туалетчиком. Это значительно упростило бы мою натурализацию в Аргентине, решив все вопросы с рабочей визой на ближайшие пару лет.

Увы, у моего нового хозяина не получалось с рабочим контрактом из-за каких-то там хронических неуплат налогов и невозвращении кредитов ввиду упадка в ведении хозяйства.

Договорились оформить меня по договору трудового найма. Это тоже давало право на визу, но временную, которую каждые три месяца необходимо было продлевать, что создавало массу неудобств. Укрепляло обещание Комарова на следующий год дать мне рабочий контракт.

На том и порешили.

* * *

Я быстро втянулся в новую для себя роль.

Ухаживал за местной живностью: гусями, утками, кабаном по кличке По́рки, роющим подкопы под изгородью свинарника со скоростью инженерной машины. Заготавливал дрова, работал на огороде и прочее, прочее.

Кроме надворной живности у Комарова имелась и домашняя – компанейский пес Шарик и козел-скандалист Фриц.

С последним субъектом возникали большие проблемы, особенно когда хозяйский сынок Юрий напаивал Фрица пивом и последний, презрев всякие приличия, лез драться, стуча безмозглой рогатой головой во входную дверь и просовывая внутрь свою козлиную морду.

Меня поселили в кабинете Виталия Георгиевича, представлявшим собой большую, мощеную хорошей каменной плиткой, комнату с массивным камином и книжными шкафами вдоль стен. Был и диван, на котором я и почивал.

В один из уже летних дней Комаров предложил мне прокатиться с ним в поселок Эль-Ожо, находившийся в двенадцати километрах по шоссе, идущем на юг Аргентины.

Автомобиль Виталия Георгиевича давно был на ремонте. Поэтому мы поехали на тракторе без кабины, только с защитными дугами. На манер коммунаров первых советских колхозов мы с Клавой чинно расселись на крыльях трактора по бокам рулившего Комарова, в мотоциклетных очках и крагах напоминавшего городского сумасшедшего. В сизом дыму, столбом валившем из трубы ревущей машины, мы неслись по дороге, распугивая редко встречающиеся легковушки.

Я обратил внимание на тяжелогруженые фуры, преимущественно с чилийскими номерами, медленно идущими по шоссе группами по две–три. Выехав из-за поворота, мы перешли на затяжной спуск перед Эль-Ожо и справа, в глубоком кювете, увидели еще одну, опрокинувшуюся на бок, с логотипами «Кока-колы» на борту.

Непонятно откуда взявшиеся местные креолы, которых я замечал бредущими вдоль обочины шоссе из неоткуда в никуда, уже деловито суетились около грузовика и внутри оного. Они, словно муравьи, растаскивали упаковки с драгоценной «Кока-колой», гора которой уменьшалась прямо на глазах.

Около фуры с совершенно спокойным лицом ходил водитель. По-моему, его совершенно не интересовал процесс разграбления товара.

Остальное мы не успели досмотреть, с шиком промчавшись мимо.

Проехав за Эль-Ожо, оказавшимся ничем не примечательным поселком с пару десятков домов и бензоколонкой, мы свернули налево и, двигаясь по грунтовой дороге с широким каналом слева, остановились около деревянного моста через него.

Стоял полдень.

Нещадно палило солнце, хотя ветерок присутствовал.

Напротив, на большом поле, недалеко от канала кипела стройка. Уже возвели фундамент странной шестигранной формы, слева от которого среди стройматериалов виднелась времянка. А справа высилась внушительная куча винных бутылок самых различных форм, для перевозки которой, наверное, понадобился бы грузовик.

На стройке копошилось несколько работников.

Когда мы с Комаровым подошли, с нами поздоровались по-русски.

– А что это тут столько бутылок? – удивленно спросил Виталий Георгиевич.

– Да вот, попили с недельку, – хмуро ответил один крепыш с обгоревшим от солнца лицом, представившимся мне Андреем, и, видя недоумение Комарова, рассмеялся.

– Они нужны для фундамента вместо подушки. Устанавливаются горло́м вниз. Здесь почва болотистая, это чтобы фундамент не просел и был легким, – пояснил другой работник с залысинами, назвавшимся Сергеем.

Третьего звали Шахназар или коротко Шах.

Три российских семьи, приехавших ранее в Буэнос-Айрес, решили осесть в Эль-Ожо.

Московские предприниматели, семья интеллигентов с Урала и ингуши из Москвы.

– Как там, «Кока-колу» уже разобрали? – спросил у Виталия Георгиевича Андрей Кузнецов, имея в виду виденный нами опрокинутый грузовик. – А то сосед тут заскакивал, поляк Пеппи, все звал на грузовик сходить, да времени нету.

– С этим поворотом перед Ожо вечная проблема, – стал рассказывать Комаров уже во времянке, сидя за столом, куда мы переместились отдохнуть от жары. – Там все время происходят аварии.

– А почему водитель не защищал груз от грабежа? – спросил я.

– По этой дороге в основном идут грузы на юг и с юга Чили, – начал объяснять Виталий Георгиевич. – По их территории дороги нет, путь преграждают ползучие ледники – глетчеры. Поэтому все фуры идут тут и груз застрахован. А при аварии грузовика упаковка груза повреждается, бывает, повреждается и сам груз. Транспортной компании очень трудно и невыгодно его реализовать. Тем более, что груз застрахован. Но все, конечно, зависит от типа и заявленной стоимости груза.

– А что, правду рассказывают, что на этом повороте один раз цистерна с вином перевернулась? – спросил Кузнецов.

– Да. Несколько лет назад, – подтвердил Комаров. – Там, в кювете, суглинистая почва. Если дождь, вода долго не уходит. Не ушло и красное вино, бывшее в цистерне. Образовался нерукотворный пруд.

Все засмеялись.

– Я там потом в течение недели ездил по делам. Так, на берегу пруда все индейцы валялись, пока весь кювет не вычерпали, – рассказал Комаров.

Он креолов называл индейцами и, по-моему, не очень их жаловал.

* * *

Находясь в Эль-Больсоне по делам с Комаровым, мы опять встретились с этой же компанией российских колонистов.

Они снимали тут жилье, пока не будет построен их дом в Эль-Ожо.

Вместе мы зашли в гости к Вершининым, также проживавшим здесь.

В Эль-Больсоне или попросту Больсоне, как впрочем, и во всей Аргентине, жили русские с украинцами. В основном приехавшие сюда после Второй мировой войны. И не все они имели желание общаться с новоприбывшими в силу вышесказанных причин своего приезда и их роли в той войне.

Вершинины слыли местными филантропами, помогая многим землякам. Это была торговая семья, начавшая свое дело весьма скромно.

Когда наша компания зашла в их двор, мне пришлось сохранять невозмутимое лицо.

Все внутреннее пространство немаленького квартала, в котором был и дом Вершининых, занимал их личный парк с многочисленными пристройками по периметру, с находившимися там катерами, яхтами и прочим.

Был и свой самолет на местном аэродроме. Под стать был и дом.

Нас приняли очень радушно.

Анна Вершинина, полная круглолицая хозяйка всего этого, являлась родной сестрой последнего министра обороны СССР Дмитрия Язова, о чем рассказала мне спустя некоторое время, показав еще довоенные фотографии ее и живого братца. Их рас-кидала война на долгие годы. А когда Дмитрия Язова выпустили из тюрьмы после ГКЧП14, как одного из главных заговорщиков, в частной беседе с посетившими его дома аргентинскими журналистами бывший министр признал свое родство, но только в частном порядке.

Вот такие дела.

* * *

В Больсоне исторически имелось поселение хиппи.

Наверное, правильнее было сказать, что здесь, в изгнании, проживали великовозрастные отпрыски богатейших семейств Буэнос-Айреса, у которых были большие проблемы с алкоголем и наркотиками. Их родители, не скупясь, дали им денег на покупку большого дома, где и проживала эта «семейка» прожигателей жизни, время от времени носясь на капотах своих автомобилей по Больсону. Местная полиция, как правило, не трогала болезных. Наиболее тихие обитатели коммуны пытались продавать свои нехитрые поделки на местном фольклорном рынке.

* * *

Во второй половине лета в Больсоне встречали свой городской праздник – праздник хмеля.

Эти места идеально подходят под эту сельскохозяйственную культуру. Без хмеля невозможно сварить пиво, а без пива невозможно по-человечески перейти ко второму номеру нашей культурной программы – водке. Это знает любой второклассник и мне совестно говорить о таких банальностях.

Уже с утра в этом городке, окруженном со всех сторон горами, отсюда и получившим свое название – мешок15, царило праздничное настроение. Центральная улица была украшена разноцветными флажками, на ней стояли большие группы жителей, бурно радуясь памятной дате.

Радовались и мы с Андрюхой Кузнецовым, успевшие с утреца принять поллитру спирту. А как без хмеля на празднике хмеля? – Не поймут, обиду затаят.

Между тем по главной улице с оркестром двигалась праздничная колонна всадников – на лошадках. В Патагонии много верховых лошадей и сильны традиции выездки. Существуют даже местные ковбои–скотоводы – их здесь называют га́учос. От североамериканских наездников их отличает отсутствие сомбреро – его место занимает темный беретик с черенком, как у пьяного учителя труда в советской школе.

В первых рядах всадников на сером скакуне гарцевал сам Комаров, умело сидя в седле. По краям мостовой собралась приличная толпа глазеющих отдыхающих. Мы с Андрюхой скромно стояли чуть сбоку, прихлебывая по очереди из горлышка спиртовую настойку, замаскированную под лимонад, отчего на сердце становилось все радостнее, и душа пела.

Мое внимание привлекла какая-то несуразность, что-то неестественное около одного из магазинов по главной улице.

Мы подошли поближе.

Рядом с винной лавкой лежало множество тел – несколько десятков, в лужах собственной мочи, запах которой нестерпимо бил по ноздрям. Тут же стояли полицейские, довольно спокойно обсуждавшие свои дела. Мимо спокойно двигалась праздничная процессия.

– Что это такое? – удивленно спросил я Кузнецова.

– Индейцы перепились, – ответил Андрей. – Здесь недалеко резервация. Это действительно индейцы племени мапу́че, а может и тэуэ́льче. Им запрещено продавать алкоголь, особенно за этим следят по праздникам, когда они спускаются с гор.

– Не доглядели, – смиренно продолжил он. – Кто-то купил им выпивку. Дело то подсудное. Эти места раньше принадлежали мапуче и тэуэльчи, которые воевали со своими врагами арауканами, жившими на тот момент на территории современной Чили вон за тем хребтом, к западу от Больсона. Но как везде в Америке, куда ступила нога белого человека, остались только названия мест на языке аборигенов, а индейцы сгинули или вот так деградировали.

– Скоты, форменные скоты!!! – нас догнал взволнованный, уже пеший Комаров, с раскрасневшимся лицом указывая на компактно лежащих, пострадавших от пороков западной цивилизации, туземцев. – Разве так могут упиваться нормальные люди!!!

– Нет, конечно, нет!!! – с душевным жаром воскликнули мы с Кузнецовым, стараясь дышать в сторону.

– А откуда у них вообще деньги на спиртное при их образе жизни? – поинтересовался я у моих собеседников, отхлебывая «лимонаду» с невинным видом.

– О, правительство провинции выделяет им средства, – чопорно пояснил Виталий Георгиевич. – Правда, много денег разворовывается, пока доходит до назначения. Для резервации закупаются продукты и все необходимое, что-то делают из кожи и шерсти сами аборигены на продажу.

– А потом лунной ночью к ним приезжают белые дяди и меняют у спившихся людей все закупленное за бесценок на огненную воду, – посмеиваясь, сказал Кузнецов.

– Но ведь это криминал, – констатировал я.

– Еще бы! – подтвердил Андрей. – Зато доход какой!

К Комарову привязался один индеец неопределенного возраста, невысокого роста, с бурым, как печеное яблоко лицом. Одетый в какое-то старое пончо и дурацкую вязаную шапку с длинными висящими ушами, он приплясывал, раскачиваясь перед ним, видимо клянча на выпивку. Мне вдруг неожиданно пришло в голову, что Виталий Георгиевич сейчас вспомнит про оперу, не знаю уж почему.

– Даже заезжей оперы нет, – в сердцах произнес Комаров, стараясь не смотреть на пляшущего маргинала.

* * *

Осенью у Комарова не было работы для меня и я, чтобы не бить баклуши, согласился на предложение Кузнецова убирать с ним картофель у его знакомого аргентинца. Платить обещали тоже картофелем – это нормальная практика расчетов на земле в этой стране. Можно всегда продать заезжим покупателям или съесть самому зимой.

Добираться на поле в Эль-Ожо пришлось пешком, здесь незнакомых людей подвозить было не принято, а автобус ходил редко и нерегулярно.

Вставать приходилось в пять утра и, не позавтракав, налегке, преодолевать по еще пустынной дороге двенадцать километров. Придя на поле, я быстро завтракал жареной картошкой, которую мне готовил Кузнецов в сарайке на очаге, и мы приступали к трудам праведным.

Впереди шел трактор со специальным отвалом. Нам лишь приходилось быстро собирать клубни картофеля, добытые из земли машиной, и складывать их в большие мешки.

И так целый день.

В обед на час мы прерывались, поедая жареную на очаге в сарайке картоху и запивая ее обильно ма́тэ.

Же́рба ма́тэ или йерба матэ – это весьма своеобразный напиток, очень популярный в Аргентине, Уругвае, Парагвае и Чили. Он изготавливается из молотых тонких веток и листьев падуба парагвайского, кустарника, растущего в северных провинциях Аргентины. Кстати, лучшая марка «Роза-Монте» принадлежит потомкам эмигрантов с Украины.

Надо, чтобы в смеси перед заваркой кипятком были и мелкие стебли, а не только пыль. Иначе потом будет не вытянуть отвар через специальную трубочку – бомби́лью, помещенную в чашку, сделанную из тыквы – колаба́сы. Можно употреблять с сахаром или без.

– Отличное средство. Снимает усталость, тонизирует, – приговаривал Андрей, запаривая мне первую дозу булькающей зеленой жижи. – Да и вообще против запоров.…

Отхлебнув уже прилично терпкого, горячего напитка через трубку после картохи, я прислушался к своим внутренним ощущениям и бросился бежать, не разбирая дороги, надеясь, что отбегу подальше прежде, чем пронесет.

Вернулся слегка ошалелым, увидев, что процесс потребления матэ шел полным ходом.

– Ничего, ничего, это нормальная реакция организма. Некоторые так и не могут совладать с собой. Потом привыкнешь, – приговаривал Андрей. – Зато бодрит необыкновенно.

Кока-кола, кстати, тоже играет большую роль в жизни простых людей Латинской Америки. Что может купить в магазине из продуктов семья креолов из сельской глубинки?

Первым делом, конечно, несколько литров этого драгоценного напитка, побольше чипсов и, если денег хватит, то все остальное.

– Вчера так нажрались! – покаянно качая головой, признался тракторист, обедающий с нами, рассказывая о просмотре по телевизору в компании односельчан футбольного матча. – Ты представляешь, выпили пару бутылок виски и два ящика кока-колы…!

Полежав полчаса, мы вновь метнулись, едва поспевая за идущим по полю трактором, согнувшись и вытянув вперед загребущие руки как упыри. В пять вечера закончили свой трудовой день. К Комарову я пришел уже в темноте.

Следующий день был ужасен.

Все тело болело, особенно поясница и ноги, как будто меня вчера били палками. К нам присоединился Шах, ингуш-филолог из Москвы. Он проворно запихивал картоху в мешки своими длинными руками, поблескивая фамильным перстнем на пальце.

За неделю втянулся в работу.

Стали подвозить автостопом местные, узнавшие меня.

А там и поле убрали.

Половину мешков картохи, что мне дали, отдал на кухню Комарову, а остальную пропил.

* * *

Осенью мне понадобилось отправиться в Чили, чтобы продлить аргентинскую визу. Проблема была в испанском языке, который у меня еще не шел.

Выручил Комаров, уговорив своего приятеля Петра Сергеевича Корженевского поехать со мной за переводчика.

Добравшись автобусом до Барилоче, мы пересели на другой, идущий в Чили до города Пуэрто-Монт, где располагался ближайший отсюда аргентинский консул за границей.

Идея была в получении новой визы, покинув страну и собираясь вернуться обратно, так как старую уже не продлевали.

Дядя Петя оказался очень интересным рассказчиком, много повидавшим на свете. Под восемьдесят лет, он был еще очень подвижным человеком. Невысокого роста, жилистый, с круглым усатым лицом, напоминал мне чем-то старого кота.

Минуя Вилья-де-Ангостура, туристический городок в Андах, или в аргентинских Кордильерах, как кому больше нравиться, мы дальше и дальше забирались в горы, чтобы преодолеть перевал и оказаться с другой стороны – в Чили.

Весь путь занимал около семисот километров.

Подъехав уже ночью к аргентинской границе, мы прошли формальности и поехали далее.

Дорога стала отвратительной – гравий с ямами, что для большого автобуса ни есть гут. Вокруг, вплотную к дороге, подступал глухой лес с большими елями. Через полчаса тряски я не выдержал.

– А где же чилийский погранконтроль? – спросил я дядю Петю.

– Скоро приедем, – улыбнулся он. – Здесь со времен пограничных конфликтов между Аргентиной и Чили осталась буферная зона – спорная территория, километров пятьдесят, по которой мы сейчас едем.

Я посмотрел в окно.

В свете фар мы проезжали какие-то заброшенные карьеры с красной породой.

– Здесь открытым способом добывают руду, содержащую алюминий, – проследив за моим взглядом сказал Корженевский. – По-моему, не вполне легально.

Вдали показался погранпункт.

Быстро пройдя его, дорога стала нормальной.

Мимо проплывали отдельно стоящие и целые рощи лиственных деревьев с мощными, раскидистыми кронами. У всех них была разворочена вершина, как в чащобе у бабы Яги.

– Майтэ́н, эпужэ́н. Местная разновидность буковых, вечнозеленые, – рассказывал дядя Петя, – А вершины молниями разбило. Тут повышенное содержание тяжелых металлов в земле, и в грозу, которые в этом месте часты, здесь находиться опасно – может убить. И шаровые молнии тут частые гости.

Мы стали заметно спускаться вниз, оставив далеко перевал с карьерами.

Уже из утреннего тумана, в нескольких километрах впереди, появилась горная вершина с заснеженной, сверкающей на солнце шапкой, из которой курился дым.

– Вулкан Осорно16, – пояснил мой попутчик.

Автобус мчался по отличному шоссе. Мимо пролетали пролески, озера, небольшие крестьянские фермы. После крупного автовокзала города Осорно, мы выехали на современную автостраду. Через час с небольшим показались строения пригорода Пуэрто-Монта, морского порта на Тихом Океане. Воздух заметно посвежел.

Я прилип к окну.

Чувствовалось дыхание океана.

Атлантика не произвела на меня впечатления, по крайней мере, в Буэнос-Айресе. Причиной тому, наверное, берег залива Ла-Плата, на котором расположена аргентинская столица, а не открытый океан с его прибоем, и серый цвет воды, вполне пресной, как в родном Финском заливе.

Мы проехали несколько горок и когда поднялись на последнюю, передо мной во всю ширь открылся бескрайний морской простор, а рядом, вдоль дороги, тут и там стояли, вполне земные, русские избы по три окна в ряд на фасаде.

– Что так смотришь? – засмеялся дядя Петя, увидев мой удивленный взгляд. – Русские люди здесь жили, эмигранты. Вот и дома построили, как привыкли. Тут, до шестидесятых годов ХХ века, главные промыслы красной рыбы были, наравне с Дальним востоком России. Да и сейчас полно рыбацких судов со всего света, хотя уловы уже не те.

Автобус покатил с горки вниз, петляя по неестественно чистым, по сравнению с Аргентиной, улочкам. Дома были с черепичной двухскатной крышей, преимущественно двухэтажные, типично немецкой постройки.

– Кстати, город основан немецкими колонистами в XIX веке, – добавил дядя Петя.

Сойдя с автобуса на местном вокзале, расположенном прямо на берегу небольшой бухты, мы пошли разыскивать аргентинское консульство. К сожалению, консула не застали и отложили визит к нему до завтра.

– Я знаю здесь один недорогой отель, и накормят ужином недорого. Правда, был тут последний раз лет пятнадцать назад, – забормотал Корженевский, потащив меня с главной улицы в один из переулков.

Мы подошли к двухэтажному зданию с опущенными, несмотря на день, жалюзями на окнах. Дверь тоже оказалась закрыта. Это очень напоминало мне публичный дом где-нибудь на границе Германии и Швейцарии, я таких повидал немало. Не хватало только красно-черных сердец на фасаде.

– Наверное, тут уже не отель, – попытался я тактично направить дядю Петю в нужное русло.

– Еще чего, – насупился неугомонный старик, продолжая спорить с кем-то по домофону у входа.

Непонятный мне разговор затянулся.

Вдруг, из верхнего окна высунулась всклокоченная дама и начала фальцетом орать на нас.

Дядя Петя как-то скособочился и поковылял в сторону ближайшей пивной, маня меня за собой.

– Чего случилось то? – спросил я, когда мы уселись обедать.

– Да эта новая хозяйка «пансиона», что орала на нас, неправильно все поняла, – немного смущенно ответил Корженевский. – Тут и раньше проститутки были, но когда моряков в городе нет, то можно было просто переночевать, что я и делал. А сейчас здесь гомосеков развелось много, вот она и решила….

Меня стал разбирать смех.

Слава Богу, отелей в городе хватало и мы зарулили в «Навэ», расположенный на соседней улице.

На следующий день я получил новую визу и перед отъездом обратно на Аргентинщину решил искупаться в Тихом океане, потому как неисповедимы пути наши и трудно сказать, окажусь ли вновь на этих берегах.

По этому случаю была куплена поллитра водки, исключительно в терапевтических целях – на улице была поздняя осень.

Не церемонясь, мы просто перелезли через ограду автовокзала и спустились по камням к воде. Раздевшись, я поднырнул под набежавшую волну, настоящую, соленую. Дядя Петя караулил мои пожитки – чтобы не сперли.

А потом он угостил меня настоящей ухой, которую продавали на привокзальной площади торговки с больших тележек. Целую миску дымящегося, ароматного варева из лосося с картохой и луком, всего за полтора бакса. Ну и целебный стакан водки в придачу, а как же.

* * *

Вернувшись из Чили, меня ждала хорошая новость – у Комарова появилась возможность дать мне полноценный длительный рабочий контракт. До этого я еще не видел таких объемных трудовых соглашений. Куча бумаги с порядковым номером каж-дой строки, заверенная у нотариуса, и еще пятью печатями различных государственных контор.

Стало веселее жить.

В наши горные долины пришла зима.

Здесь, на высоте полкилометра от уровня моря, еще не было снега. Но на перевалах, связывающих долины между собой и с Барилоче, уже лежал снежный покров.

Тут, в Кордильерах, резко континентальный климат. Зимой это значит, что днем температура может быть около нуля, а ночью опускается до пятнадцати градусов мороза. А ниже нас, в долинах Патагонии, зимой еще и ветра́ – сколько людей замерзло ночью в заглохших автомобилях в это время года.

* * *

Зимой в этих местах занимаются рубкой леса, разумеется, у кого он есть.

У Герхарда Хабеля, приятеля Комарова, он был.

К лесонасаждениям в Патагонии относятся очень бережно. Лесов здесь мало, в основном в национальных парках или в частном владении. Со стороны государства существует строгий контроль за использованием всего этого. Его осуществляет жандармерия17 и институт лесоводства – ИНТА.

В один из солнечных зимних дней Комаров отправил на делянку соседа валить лес Кузнецова и меня.

Деревья росли на крутом склоне, и их сначала надо было окапывать на метр, благо грунт попался сыпучим, чтобы удалить впоследствии пень. Рвать пень цепью трактором не получалось по причине крутизны рельефа. Но предварительно должен был прибыть инспектор для соблюдения некоторых формальностей из местного отделения ИНТА, которое находилось не так далеко от нас.

Я делал затесы на деревьях, на которые благосклонно кивал сеньор инспектор, а Андрей Кузнецов прикладывал к затесам тряпку, смоченную в красной краске, по которой колотил своим волшебным молотком с дарственным клеймом сеньор инспектор.

– А зачем мы это делаем? – спросил я Андрея.

– Чтобы получить разрешение на порубку, – ответил он. – Далеко не каждое дерево можно спилить в с о б с т в е н н о м выращенном лесу.

– Запрещено рубить кипарис, ливанский кедр и некоторые другие редкие породы, – видя мое удивление, пояснил Кузнецов. – Вот инспектор и ставит печать на разрешенные стволы. А если жандармы найдут при перевозке стволы без клейма, то дадут штраф в несколько тысяч долларов. А при больших объемах нарушений – тюряга.

Работа шла тяжело.

Валить пришлось орегонские сосны и си́нтии – здоровенные елки. Спилить дерево было лишь полделом. Надо было еще отделить ветки канадским топором или малой мотопилой. Тяжеленные сырые стволы приходилось стаскивать ниже на площадку для разделки и просушки на волах, запряженных попарно, и управляемых креолом. Трактор на таких крутых склонах не используется.

Едкий пот заливал глаза.

Выручал легкий морозец и пролетарская смекалка.

Работали в рыбацких костюмах, одетых на футболку, и тяжелых военных ботинках. В перерывах наскоро курили, сидя на стволах, глядя, как от нас валит пар, как от загнанных коня́к.

Ближе к весне опять пришел инспектор и набил свои клейма на торцы немного просохших стволов, сложенных под горой штабелями тут и там.

* * *

Весной пришлось еще один раз съездить в Пуерто-Монт.

В этот раз поехал один, так как уже объяснялся по-испански. Внизу, в долинах, давно уже сошел снег, по-весеннему пригревало солнце. Но на перевалах его хватало.

Когда наш автобус оказался между аргентинским и чилийским погранпунктами в ничейной зоне на перевале, он просто застрял в сугробах среди сотен других автобусов и фур, сбившихся в гигантскую колонну на десятки километров.

Все эти дни снежного плена продолжали идти обильные осадки. Снежный покров уже доходил до двух метров в высоту. Люди просто прокопали лопатами тропинки между машинами.

Пассажиры автобуса быстро перезнакомились между собой от нечего делать. Еду и видеокассеты с фильмами нам привозили на снегоходах, транспортная компания дала отличный сервис даже в таких условиях. Военные тоже помогали, чем могли – их специальные машины понемногу нас откапывали.

Я быстро сдружился со своим соседом, Хуаном из провинции Мендоса, торговцем-виноделом. Он сходил за своим багажом, и мы начали дегустировать принесенные им образцы его продукции.

Особенно не напивались, так как стюарды очень просили не шуметь. В перерывах я выходил и обтирался по пояс снегом, веселя заскучавшую публику.

На третий день плена уже весь автобус, достав из багажа напитки, нажрался в полном составе.

От беспробудного пьянства я не утратил интереса к внешнему миру, с удивлением обнаружив, что здешние елки растут вперемешку с горным бамбуком, стволы которого изящно прогнулись под снегом, как на гравюрах Хокусая18.

Через неделю нас откопали, и мы смогли спуститься вниз, к людям.

В Пуэрто-Монте я не нашел аргентинского консула, так как он надолго уехал в Сантьяго, чилийскую столицу.

Я остановился в «Навэ», как и в прошлый раз и, уставший от пережитого, сразу уснул.

Поздно вечером, изрядно проголодавшись, спустился из номера вниз перекусить. Кафе в гостинице уже было закрыто, поэтому пошел на улицу поглядеть на ночную жизнь портового города. Пройдя немного, как раз около «пансиона», где нам с дядей Петей нахамили, я зашел в одно заведение с красным фонарем, дверь которого почему-то была выбита и лежала рядом у стены.

Невдалеке стояла полицейская машина.

Внутри было довольно людно.

Группа азиатов, вперемежку с девицами с пониженной социальной ответственностью, самозабвенно пела хором под караоке. За стойкой хмурый бармен наливал в стакан.

– Мне пива и поесть, – попросил я его.

– Сеньор тоже из России? – спросил он.

– Да, а что? – ответил я бармену.

Изнутри заведения послышался шум.

Из коридора на второй этаж низкорослые чилийские полицейские гурьбой выволакивали здоровенного детину с разбитым лицом в разодранной одежде, который крыл их отборным русским матом.

Процессия скрылась на улице.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– Пьяные русские моряки, а может украинские, кто их разберет, – пояснил бармен. – Несколько месяцев в море работают без выходных. Потом приходят обратно к нам в порт и начинается – пьянки, драки. Как я устал от всего этого.

– Я не с корабля. Приехал по делам, – успокоил я его.

* * *

Завоевание Чили конкистадорами началось позже остальных южноамериканских земель. На ее будущей территории не было скоплено индейцами столько золота, как в Эквадоре, Перу и Боливии, по причине бедных месторождений. Да и найденные испанскими колонизаторами новые истощились раньше, чем хотелось бы. Пришлось делать упор на развитие сельского хозяйства, то есть внедрять прогрессивные методы обработки земли и животноводства. А это, в свою очередь, потребовало проведения реформ в области прав собственности на наделы, установления справедливых отношений между их собственниками и крестьянами.

Главной проблемой захватчиков оказались аборигены, сумевшие оказать упорное сопротивление. Племена мапуче и арауканов научились противостоять коннице и огнестрельному оружию конкисты, прекратив тотальную борьбу с ней только в конце XIX века. Чилийскому правительству пришлось пойти на большие уступки коренному населению, чтобы прекратить это длительное кровопролитие.

Большое значение для развития экономики Чили сыграли выигранные ею «тихоокеанские войны» с соседними Боливией и Перу за месторождения калиевой селитры в приграничье между этими государствами. Единственные на нашей планете, они являлись самым важным компонентом для производства дымного пороха. Селитра успешно шла на экспорт в индустриально-развитые страны.

История Чили с XVII по XIX века полна череды непрекращавшихся смен различных военных хунт и псевдодемократических правителей. С 90-х годов прошлого века это государство имеет самый высокий доход на душу населения среди латиноамериканских стран, а также обладает самой динамично-развивающейся экономикой на этом континенте.

* * *

Проснувшись утром, по недолгому размышлению, я отправился вслед за аргентинским консулом в Сантьяго, благо позволяли средства.

Предстояло проехать около тысячи километров до столицы. Быстро купив билет на ближайший рейс, я выехал на север Чили.

Наш автобус шел мимо цепи озер, живописно раскинувшихся среди гор.

Моим соседом стал местный немец. Лет тридцати, высокий, крепкий, коротко стриженный.

На одной из остановок в пути, когда мы вышли покурить, я заметил знакомый логотип машиностроительной компании, располагавшийся на большом щите у обочины трассы, почему-то предлагавшей купить газовые котлы.

– А я то больше ее по бомбардировщикам Второй мировой войны знаю, – сказал я соседу, указав на вертикальную стрелу с перекладинами в синем треугольнике «Юнкерса».

– Хуго Юнкерс начинал именно с отопительных котлов и водогрейных колонок еще до Первой мировой. Уже потом начал строить самолеты, – поддержал беседу сосед, как оказалось лейтенант-карабинер19.

– А ведь компания была закрыта после Второй мировой войны по решению Нюрнбергского трибунала, насколько я слышал, – добавил я. – Как преступная.

– Здесь, в Новом Свете, на многие вещи смотрят иначе, – пояснил офицер.

Мимо нас около остановки проходило несколько человек, толкающих перед собой одноколесные строительные тачки с фруктами. Индейцы, лица ассиметричные – один глаз выше другого, с явными признаками вырождения, одеты бедно и неряшливо. Они что-то мычали, предлагая курящим пассажирам у автобуса купить их товар. Все смотрели в сторону, не реагируя на них.

Я еще по первому посещению Чили заметил сильное социальное расслоение здешнего общества, более сильное, чем в Аргентине. Или нищие, или вполне обеспеченные. Бедных белых тут я не встречал.

Мы как раз находились недалеко от одного из компактных проживаний индейцев.

– Много индейцев погибло в прежнее время из-за трудностей и нежелания адаптироваться к западной цивилизации, – заметил мне лейтенант. – Арауканы прекратили войну с правительством Чили так только в двадцатых годах этого века.

Наступила пауза.

– А что у вас говорят о Пиночете? – поинтересовался мой собеседник, узнав, что я из России.

– Раньше, при коммунистах, им детишек пугали – как же, диктатор. Как будто у нас своих диктаторов не было, – ответил я. – А сейчас, после смены социальной системы, когда все наелись невзгодами до отказа – отношение к нему вполне благоже-лательное.

Мы докурили.

– Что касается меня, то я считаю его спасителем нации от наступавшего хаоса и социальных экспериментов социалистов-казнокрадов, – сказал я, почувствовав, что соседу понравился мой ответ.

Во второй половине дня мы приехали в область Эль-Ва́лье.

Эль-Валье – это сельскохозяйственная житница Чили, область длиной около трехсот километров, обрамленная горным хребтом с одной стороны и побережьем Тихого океана с другой. Здесь выращивается виноград для чилийских вин – страна входит в десятку его мировых экспортеров. Местность тут напоминает Италию и климат тоже под стать средиземноморскому.

Чили – одна из самых развитых латиноамериканских стран с сильной экономикой, основу которой составляет добыча и экспорт рыбы, меди, серебра, калиевой селитры, лития, большие залежи которых находятся на севере страны.

Уже в темноте проехали Вальпараисо – местный курорт международного класса.

В салоне автобуса между тем показывали фильм про пиратов.

– Кстати, а на каком острове жил Робинзон Крузо? – вдруг спросил меня мой сосед.

Я задумался.

– Не знаю, как он называется. У Южной Америки, по-моему, где-то у Тринидада, – ответил я ему.

– Он находиться здесь, не так далеко от побережья – около семисот километров, входит в группу островов Фернандеса. Но звали в действительности нашего героя Селькирк и провел он на острове пять, а не двадцать восемь лет, как придумал Даниэль Дефо20. Именно история этого моряка и легла в основу романа, – рассказывал лейтенант. – Я там бывал по службе, девственная природа, незабываемые впечатления.

Уже к ночи мы приехали в столицу этого государства Сантьяго.

Переночевали с лейтенантом в недорогой гостинице, которую тот показал, а утром разбежались по своим делам.

Свои дела с аргентинским консулом я уладил быстро, не забыв посетить центральную площадь столицы, почему-то названную Оружейной, поглазел на президентский дворец, там расположенный.

В Эль-Больсон вернулся спустя почти трое суток с пересадками, слава Богу, на перевалах в Кордильерах уже не было снежных заторов.