Читать книгу Останься со мной - Константин Фрес - Страница 2

Девчонке совсем не понравилась выходка Лассе с леденцом. Совсем. И, если честно, то Лассе ожидал, даже рассчитывал на то, что она подскочит с места, в слезах умчится прочь из-за стола. Но он готов был пережить эту маленькую девчачью бурю, главное – чтобы девчонка перестала строить ему глазки. Не железный же он, в самом деле. Зачем провоцировать? Вот Лось – брат Анри, – его понял. Видимо, девчонка и перед ним вертела задницей, пока Анька не отвесила ей по-родственному поджопник.

Лось посматривает умными глазами, хмыкает и почти незаметно возится на месте, готовый тотчас подскочить и бежать, сглаживать назревающий конфликт. Наверное, не одобрил методов «воспитания», ведь не в его правилах обижать женщин, тем более – маленьких девчонок. На месте Лассе он пустился бы в нудные, долгие уговоры и объяснения, рассказывая, почему симпатия недопустима, и довел бы дело до того, что девчонка втрескалась бы еще сильнее.

А Лассе – он же не Лось. Он Акула. Цап – и на сердце кровоточащая рана. Зато наверняка.

Но девица оказалась словно слеплена из другого теста. Хихикнув, она развернула подаренный леденец и сунула его в рот, с видимым удовольствием облизывая карамельные разноцветные узоры, глядя Лассе в глаза. Притом языком она действовала так откровенно и умело, что Лассе не нашел ничего умнее, как откинутся на спинку стула, в искреннем ступоре таращась на такое неприкрытое бесстыдство, выдыхая слишком шумно, чтобы можно было подумать, что он остался бесстрастным к ее выходке. Он, пожалуй, мог бы ожидать такого хладнокровия от взрослой, умной женщины, оскорбленной его невниманием, но никак не от юной девушки.

«Один-один, милая, – подумал он, чувствуя, как кровь быстрее бежит в жилах от вида розового язычка, поглаживающего конфету. – А ты та еще штучка!»

Но это был не последний сюрприз от прелестной нимфетки.

Обед был почти закончен, неугомонная Мишель наконец успокоилась и задремала на руках отца, и тот, негромко извинившись, встал из-за стола и пошел укладывать ее спать. Анька со скучающим видом собирала приборы – свои и Лося, – и пообещала чаю и сладостей, но, кажется, ее обещания не заинтересовали неугомонную красотку.

– А это правда, – коварно поинтересовалась девчонка, с видимым удовольствием посасывая подаренную конфету, – что вас Акулой называли?

– Как себя ведешь, Лера, – машинально огрызнулась Анька. – Что за вопросы?!

– А что такого, – небрежно ответила та. – Прекрати меня воспитывать, я совершеннолетняя!

– Я тебе сейчас затыльников отвешаю строго по количеству годков!

Брови Лассе удивленно взлетели вверх, он стрельнул глазами на ругающуюся Аньку. Неужто проболталась? Ведь это именно она дала ему эту кличку, в те самые времена, о которых он с таким тщанием старался забыть целых два года! Два года он старался уйти ото всего, что связывало его с этой кличкой, остепениться и старался, чтобы его природная хищность проявлялась только в деле, не с девушками. И вот снова! Этот издевательский вопрос разбил в его душе всяческую надежду на то, что все забыто, все исправлено, что к старому возврата больше нет, и все прощено. Он заслужил прощения, черт подери! Сколько можно смеяться?! Он снова яростно глянул на Аньку, готовый надавать ей по заднице за ее предательство, на ее лице ему почудилась тающая улыбка.

«Это, по-твоему, смешно?! И зачем было посвящать девчонку в это?! Ты же обещала, что все снимки и записи уничтожены!» – с бессильной злобой подумал он, сжимая кулаки.

Но Анька не среагировала на его яростный взгляд, продолжая жевать кусочек печенья, недоеденного Мишель и собирать чашки, как ни в чем не бывало.

Щеки Акула запылали от стыда, тот страшный день – полный унижения и стыда, – снова отозвался издевательскими голосами и хохотом в его ушах, только на сей раз в него вплелся еще и голосок этой девчонки, Леры. Она вместе со всеми, разделившими эту тайну, смеялась над ним, и Лассе едва не задохнулся, ощущая пекущую его сердце ярость.

«Ну, ты-то куда лезешь, – думал он, с таким остервенением разрезая ножом мясо на своей тарелке, что столовый прибор с неприятным скрежетом царапнул фарфор. – Думаешь, у тебя есть право потешаться надо мной?!»

– Так правда?

Глаза красотки сияли ярче драгоценных камней, она бесстыдно зубоскалила, водила конфетой по раскрасневшимся влажным губам, и Акула понял, что она увидела его ярость. Почувствовала. Поняла, что зацепила, поддела.

– Правда, – как можно небрежнее ответил он, аккуратно промокая губы салфеткой, стараясь не выдать бушующей в его сердце ярости.

Лера смолчала; посасывая леденец, она проводила взглядом неспешную Аньку, утаскивающую целый поднос посуды, и только тогда поднялась из-за стола, все такая же вызывающе-дерзкая, раскованная и грациозная.

– Ну уж и Акула, – небрежно ответила она, стараясь уязвить посильнее, и пренебрежительным тоном, и обидными словами.– Скорее, рыба вялая…

Горячая кровь затопила его сознание. Он не помнил, как оказался на ногах, но четко ощутил себя прежним – хищником Акулой, который среагировал на запах самки как морской хищник реагирует на запах крови. Пару шагов – и смеющаяся девчонка, до того кажущаяся так недосягаемо-далекой, вдруг оказалась близко-близко, а ее манящие бедра, обтянутые джинсами – вот они, под ладонями.

И глаза – ставшие невероятно огромными, напуганными, непонимающими. Леденец выпал из ее тонких, внезапно ослабевших пальцев, и раскололся об пол на несколько кусков, один из которых раскрошился под подошвой ботинка Лассе. Но никто не обратил на это внимания.

Он пришпилил ее к стене, словно бабочку булавкой к газете, навалился всем телом, сократив дистанцию до минимума. Ему говорили, что он красив, да он и сам знал это; так что можно было позволить девчонке как следует рассмотреть его, вглядеться в его серые опасные глаза, почувствовать опасность от близости его чувственных, прихотливо изогнутых губ. За что звали его Акулой? За то, что у выбранной им жертвы не было ни малейшего шанса спастись, что бы она там себе ни воображала. Его взгляд гипнотизировал, и сейчас Лассе вспомнил эту свою ма-аленькую суперспособность, в один миг заставив девчонку замолчать и прекратить сопротивляться – да, вот так. Даже когда его рука легла на ее грудь и по-хозяйски сжала ее, нащупывая сквозь тонкую ткань маленький сосок. Девушка не носила лифчика – какой приятный сюрприз!

От души сцапав красотку за вожделенную задницу, по-хозяйски откровенно поглаживая стройное девичье бедро, почти закинув одну ее ногу себе за спину, прижался к ней всем телом, возбужденным членом, оттягивающим брюки, к ее промежности, к грубым швам, там, где было теплее всего и влажно пахло женщиной. Сейчас, когда они были так близко, что он чуял сладкий аромат карамели, исходящий от ее губ, на дне ее невероятно-бирюзовых глаз он видел настоящий испуг, почти панику, потому что она от него такого точно не ожидала. Ее пальцы беспомощно царапали стену и заметно тряслись, но она даже не пискнула, загипнотизированная, словно кролик удавом, напуганная его напором и опасной хищностью до немоты. Даже если б он ее сейчас изнасиловал, она даже не пискнула бы, не посмела, все звуки застряли в ее подрагивающем горле, и Акула – о-о-о, он отлично припомнил, за что ему дали это жестокое имя! – снова ощутил прилив желания, до головокружения, находя ее невинную оторопь очень волнующей и возбуждающей. Какая честная, настоящая покорность, и какая огромная власть… Вот так сразу – сдалась? Вот так сразу – признала его победу?

«Думала, что находишься в безопасности? Ну, раз уж ты все обо мне знаешь, милая, то можно тебя посветить во все тонкости, не так ли?.. Посмотрим, захочется ли тебе смеяться потом…»

– Рыба вялая, – полушепотом, посмеиваясь, показывая острые зубы, произнес он, почти касаясь ее носика своим носом, втягивая ее аромат – каких-то еле уловимых, почти выветрившихся духов и запах чистой молодой кожи, – с видимым удовольствием. – Может, научишь меня, как быть Акулой, м-м-м? А то у меня, кажется, плохо получается. Не произвожу впечатления.

Он двигался мягко, гибко, еле уловимо, потираясь о нее возбужденным членом ровно в том месте, какое обычно у женщин такое влажное и горячее, имитируя те самые движения, на которые девчонка так навязчиво напрашивалась. Но сейчас красивая чувственная ласка была превращена в фальшивку, в издевательство, и Акула с удовольствием наблюдал, как из черт девчонки исчезает все насмешливое и высокомерное. Даже сквозь ткань джинсов ему чудился жар ее тайного местечка, которого касаться мог не каждый; нет-нет, Акула не думал, что красотка раздвигает ноги перед всеми. И тем унизительнее и постыднее для нее должны были стать его действия, тем паче, что, кажется, она совсем не испытывала приятных чувств, только откровенный стыд, оттого что кто-то другой бесцеремонно распоряжался ее телом, трогал самые интимные места, не спрашивая ее разрешения, и вел с ней себя так…так…

Она вдруг ощутила, что некоторые ситуации она не в силах не контролировать, не исправить, и это была одна из таких ситуаций. Ее напуганные глаза становились все больше и больше, и в них отражался уже не только испуг – отчаяние, понимание, что она влипла.

– Я же не мальчик, – снисходительно заметил Акула вполголоса, наблюдая, как ее бирюзовые глаза от стыда медленно наполняются слезами. – Ты привыкла к тому, что малолетние сосунки теряются от твоих колкостей? Злятся? Психуют от твоих провокаций? Привыкла чувствовать себя победительницей?

Акула грубо перехватил тонкие запястья, вздернул руки девушки у нее над головой и прижался к ее телу, прильнул особенно мягко, долго, томно, настолько откровенно и чувственно, будто они с девушкой были обнажены, будто их тела слились воедино, и он берет ее глубоко, очень глубоко. Его пошлый намек не остался не понят, девушка оглушительно взвизгнула, и он тотчас отпрянул от нее, оставив у стены, потрепанную, потисканную, сжавшуюся стыдливо в комочек.

– Мой тебе совет, – хладнокровно произнес он, отступая к столу. Во рту его горело, словно он целовал эту девушку, упиваясь сладким вкусом ее леденцовых губ, и он готов был заесть этот непередаваемый, желанный вкус горчицей, лишь бы избавиться от него. – Не веди себя так со взрослыми мужчинами. И вообще не веди себя так. Я тебе дал понять, на что ты напрашиваешься. И если ты не изменишь своего поведения, однажды это произойдет по-настоящему. И не факт, что тебе это понравится. Как сейчас. Не понравилось же?

– Дурак! – со слезами в голосе выкрикнула девушка, зажимая рот руками, чтобы никто не услышал ее рыданий. – Идиотина!

Она, рыдая и вздрагивая всем своим тонким телом, рванула прочь, едва не сбив с ног входящую Аньку, и где-то в прихожей уже через миг застучали каблучки ее туфель.

– Ты чего тут устроил?!

В руках Аньки был поднос с чашками, яркий чайник, и только быстрая реакция Акулы уберегла парадный сервиз от уничтожения, когда руки Аньки дрогнули и едва не вывалили все содержимое подноса ей под ноги. Он подхватил поднос и аккуратно поставил его на стол, неспешно налил себе чаю, еле удерживаясь от того, чтобы заглотить кипяток одном глотком и смыть карамельные аромат со своего языка.

– Ты чего девчонке наговорил?! – свирепо рычала Анька, пока он неспешно помешивал чай ложечкой.

– Ты зачем ей рассказала? – произнес он вполголоса.

– Рассказала? О чем?!

Лассе кинул на нее взгляд через плечо, наконец-то пригубив вожделенную жидкость, ощущая неимоверное облегчение. Черт, а ведь он, кажется, завелся по-настоящему. Почуял вкус крови, как говорится. Приятную тяжесть и округлости девичьего тела в руках…

– О зеленке, – как можно небрежнее отозвался он. – О розовых трусах. Зачем? М-м-м?

Анька даже поперхнулась от злости и несправедливых обвинений.

– Совсем головой повредился?! – зашипела она, наступая на Лассе едва не с кулаками. – Как бы я это рассказала, умолчав о том, что мы с тобой… что… словом, что мы чпокались?! А?! Или ты думаешь, я всем рассказываю, как по очереди крутила с обоими братьями?! Такие вещи вообще не рассказывают юным девушкам!

Юная!

Это слово молнией промелькнуло в голове у Акулы, он едва не поперхнулся горячим чаем, закашлялся и был вынужден чашку поставить на стол. Придурок! Нашел с кем связываться! А девчонке сколько лет-то?!.. На свежатинку потянуло!?

– Ты чего ей наговорил, чего наговорил, паршивец?! – не унималась Анька.

– Скажем так: мы друг друга не поняли, – хладнокровно ответил Акула. – Не переживай, я все улажу. Я извинюсь.

****

Ай-ай… вот это позор, вот это натворил дел!

Акула не понимал, чего он испытывает больше, стыда за то, что сорвался на глупой, совсем ей зеленой девчонке, или приятного, до дрожи в руках волнующего возбуждения. Он крепче сжимал ладони на руле, чтобы унять эту дрожь, и в изумлении покачивал головой, стараясь разобраться в себе.

Вот почему – Акула. Не Лось. Лось – спокойный, неспешный и непробиваемый. Он подумает тысячу раз, прежде чем сделать, все взвесит и хладнокровно выверит. А Акула не такой; сколько раз он проклинал свой неуемный горячий темперамент, который каждый раз хищно нашептывал ему: напади! Укуси! Разорви! Акуле не доставало терпения и хладнокровия, чтобы обдумать все трезво.

Вот и вышло… вышло так, что на девчонку он напал исключительно из своих соображений.

– Извини, милая, у Акул свои комплексы… – бормотал он себе под нос, аккуратно выворачивая руль. Пожалуй, это хорошо, что он пути. Дорога научила его быть внимательным, как тогда, с раненной Анькой на заднем сидении, которую надо было довезти, не вмазавшись в столб. Руль его успокаивал и дисциплинировал, в данной ситуации это было то, что надо. – И мно-о-ого скелетов в шкафу… очень много…

Да, надо признать – кличка из прошлого больно царапнула потайной уголок его души, куда были упрятаны постыдные воспоминания. Разозлился, повелся на провокацию, как идиот… если б не тень подозрения, если б кличку озвучила за столом Анька, вот сию минуту, он и с места б не двинулся. Пусть бы девчонка хихикала и строила свои глазки дальше.

Или двинулся бы?..

Акула вспомнил приятную округлость бедра девушки, крепкую задницу под своей ладонью, когда вжимался в тело девушки, упиваясь ужасом и беспомощностью, вспыхнувшими в ее глазах. Он воспоминания о том, как их тела касались, разделенные только тонкой тканью одежды, неспешно скользили, потираясь друг о друга самыми чувствительными точками, у него снова начинали дрожать руки и контролировать дорогу становилось все труднее.

От досады Акула лишь мотнул головой, прогоняя бесстыдное и волнующее видение.

Да двинулся бы. Еще как.

Ведь не зря же он выбрал именно такое наказание.

– Среагировал на девчонку, вот что, – бормотал Акула, хмуря брови.

И это ему было обиднее всего.

Два года держался; два года старался не вспоминать о разгульном прошлом, о… о… о хищничестве, о свободных заплывах меж стаек соблазнительных аппетитных рыбешек, и вот на тебе! Какая-то девчонка одним взмахом ресниц разбудила в нем эту ипостась, дремлющую на мелководье акулу. И это злило больше всего.

– Не изменится хищник, никогда не изменится, – зло рычал Акула, выворачивая по кольцу. Движение в общем потоке, скорость – он только сейчас сообразил, что это своего рода имитация жизни в океане, а он сам словно плывет, выискивает, высматривает жертву.

Да, женщин в его жизни было много. Зачем? Потому что хотелось. О любви, да даже о влюбленности, речи не шло. Он просто выбирал жертву – красивую девушку, которую хотелось до дрожи, которую хотелось попробовать. Попробовать ее страсти, ее тела, ее жара, ее первого стеснительного стыда и заполучить ее красоту, хоть ненадолго, но сделать только своей, полный доступ, как VIP-персона.

Он не любил ни одну из них, это правда; но хотел до дрожи – и это тоже было правдой. Хотел до помешательства, до полной отключки всех мыслей, и от этого сумасшедшего желания не видел ничего перед собой – только вожделенную цель. Получив желаемое, быстро терял интерес, потому что ничего особенного в этих девушках не видел. Не было этого «особенного».

Но в этом и была прелесть охоты. Получить желаемое. Добиться. Видеть восторг и обожание в обращенных к себе взглядах. Наслаждаться телом – каждый раз новым, – в своих руках.

А потом в его жизни появилась Анька, и наглядно растолковала, что то, что он считает ничего не значащим, может значить очень много для кого-то другого. Для Лося вот она стала единственной. Уникальной. И тогда Акула остановился, забился в свое мелководье, завидуя, потому что, как не верти, среди доброй сотни попробованных женщин для него этой единственной не было. Словно Бог позабыл о нем и не создал подходящую. И Акула устыдился, оглядываясь назад и видя не рыбешек – оставленных и обманутых девушек. А сейчас…

– Ну, сладко же было? – спрашивал себя Акула, неспешно и отчасти вальяжно разворачиваясь. Скорость была невелика, но именно она – такая неспешная, такая размеренная, – позволяла ему почувствовать себя сытым хищником еще сильнее. Отгородившись от звуков большого города, Акула словно впал в транс и плыл по течению. – Сла-адко… Зачем было напоминать мне, как это сладко, а?..

Вот и разгадка, простая, как все гениальное, вот почему он так на девчонку среагировал: просто вспомнил, как это было сладко. Как это непередаваемо сладко – вступать в любовную игру с новой девушкой, которая понравилась, которая зацепила чем-то, которая выделилась из толпы точеной фигуркой, хорошеньким личиком, глазками… Это очень сладко – кружить вокруг нее, рассматривать, покусывать, заигрывая, возбуждая в ней интерес к себе, рождая восторг головокружение, опьянение чувствами до беспамятства. Сладко овладевать ею, потому что она влюблена, а влюбленная женщина отдается с желанием и со страстью.

И девчонка ему понравилась.

Да-да-да.

Как в старые добрые времена, он просто увидел в ней достойную цель. Среагировал – красота, свежесть и привлекательность девчонки была куда больше, чем искусственно возведенные запреты.

– Краси-и-ивая, – подытожил свои хищные мысли Акула, щуря серые холодные глаза.

Почти как эксклюзивная модель. Новая звезда на небосклоне.

– Но ты не бойся, – продолжал бормотать Акула, обращаясь к невидимой собеседнице, – я не тро-ону… Больше нет.

Сладко, да. Хочется ее, как хотелось тех, других – до дрожи. У этой девушки с таким юным, таким милым, таким чистым личиком тело богини. Никакой нездоровой худобы, и юношеской угловатости тоже уже нет. Ровные, плавные, очень женственные линии, округлые плечи, бедра, гибкая поясница, аппетитный живот. На такое среагирует любой нормальный мужик. Это нормально – видеть и реагировать. Да, поэтому он и сорвался – девушка реально секси. Увидь он ее на пляже – наверное, и вовсе потерял бы голову.

– Но ведь голова на месте, – бормотал он, рассматривая цветочный магазин, к которому подъезжал. – А значит, все под контролем. Все.

Покупая самый большой букет белых роз, Акула окончательно взял себя в руки и, глубоко вдохнув, попытался мыслить трезво.

Так, перед девчонкой он виноват. Сорвался. Мало того, что издевнулся, всучив этот леденец, так еще и прижал в углу слишком нескромно. Это нехорошо. За это он галантно извинится – подарит цветы, как взрослой женщине, а не малолетке, – и отчалит, вильнув хвостом. И никаких контактов больше.

Почему?

«Почему?» – задал он вопрос самому себе, забирая целую охапку цветов, слишком тяжелую, слишком огромную для тонких рук девушки, которой собирался их вручить.

«Да потому что Анька права,– хладнокровно ответил он сам себе на этот вопрос. – Потому, что это снова путь в никуда. В веселье, в случайные связи… И девчонка молода, слишком молода. Такую легко уболтать, обломать, соблазнить. Увлечется, влюбится. Будут слезы, будут скандалы, звонки, выяснения отношений. А она – она, скорее всего, предназначена, как обычно, не мне. Чужое «особенное». Чужая единственная и уникальная. Трахнуть девчонку, утолить жажду? Страсть на один раз? Нет; это мы это уже проходили».