Читать книгу Сожители. Опыт кокетливого детектива - Константин Кропоткин - Страница 3

– Здрасте-приехали.

Марк явился именно в тот момент, когда приближение ко мне было равноценно свиданию с разогнавшимся поездом: может, и горячо, но крайне ненадолго.

Когда звякнул дверной звонок, я, сидя на унитазе, как раз думал о том, что хорошо было бы заснуть и не проснуться – в минуту жизни трудную я всегда думаю о способах ухода в мир иной. В особенности, когда, желая отгородиться от тягот внешнего мира, запираюсь в туалете.

Время для хандры было идеальным. Под дверью никто не скребся. О здоровье моем не спрашивал. Чаю принести не предлагал. В квартире было тихо. Ночь. Только где-то далеко слышалось похрапывание Кирыча, да еще какая-то странная возня – наверное, Вирус забрался в чулан по своей собачьей надобности: не то поиграть с тараканами в салочки, не то нанюхаться химической дряни, именуемой моющими средствами – мало ли что может взбрести в голову престарелым псам.

Повода для хандры как такового не было, что лишь усложняло проблему. Если ты видишь препятствие, то думаешь, как его устранить. А если препятствия нет, то тараканам твоих мыслей только и остается, что бегать по мозговым извилинам, да раздражать – все плохо, ну буквально все, пусть даже, в общем-то, хорошо….

– Ты зачем? – спросил я.

– Блистать.

Лестничная площадка освещалась тускло. В этом призрачном свете Марк выглядел гостем с другого света. Он, впрочем, им и был – не один год шлялся любезный друг неизвестно где, изредка присылая весточки то из Парижа, то из Брюсселя, то Бангкока. «Я с Масей теперь тут», – мог сообщить он на открытке с изображением витиеватого здания, не поясняя, о какой Масе речь, надолго ли он там остановился и на какие, собственно, шиши.

– Ну, проходи, – сказал я, позволяя нежданному гостю вкатить в квартиру объемистый желтый чемодан, – Ты, как я понимаю, с мимолетным дружественным визитом из Лондона в деревню Федякино?

– Зачем мне в деревню? В деревню мне не надо, – сказал Марк, ничуть не смущаясь.

– Как же? А твое имение? А холопов триста штук? А сады тепличные с оранжадами и цитронами? Нет-нет, батенька, поезжайте-ка вы в свое Федякино.

– Я знал, что ты мне обрадуешься, – Марк скинул мне на руки свою курточку, желтую в цвет чемодану, ловко выскочил из высоких коричневых сапог и, сверкая носками всех цветов радуги, прошел в гостиную.

– А у вас тут миленько, – он включил свет, – Шкафик, полочки. Телевизор, вон, какой большой.

Невинная, в общем-то, реплика, стала причиной малого апокалипсиса: вначале раздалось что-то вроде чихания, напоминающее о неисправной канализации, затем рокот, который тут же сменился визгом и скулежом – это Вирус в считанные мгновения перебрал все эмоциональные регистры. Надумав наказать нежданного ночного гостя, наш кудлатый пес серо-черной молнией выскочил в комнату, но на полпути кусаться передумал, сменив гнев на милость, которую тут же вытеснил восторг прямо-таки щенячий.

– Помнит гусик мой лохматый, помнит, – схватив пса в охапку, целовал Марк своими сахарными устами негигиеничные, зловонные, должно быть, собачьи уста.

– Я тебя сейчас! – а это была вторая серия отдельно взятого апокалипсиса.

На пороге спальни стоял Кирыч в полном боевом облачении: в просторных клетчатых трусах, в синей пижамной куртке, застегнутой наперекосяк и с бейсбольной битой в здоровенной ручище.

– Ай, – сказал Марк, выпустив из рук Вируса.

– Ай, – сказал Кирыч, роняя бейсбольную биту.

Что-то похожее издал и Вирус, вдруг оставшись без человеческой любви.

– Ну, надо ж, – сказал Кирыч, облапив Марка.

Светлый стриженый пух на голове Марка проникновенно затрясся, также проникновенно задрожал и темный ежик на голове Кирыча. Человек, с которым я живу, наверное, уже полжизни, тискал человека, о существовании которого я постарался забыть.

– Каковы цели вашего визита? – спросил я Марка чуть позднее, когда объятия и вопли остались позади, когда мы прошли на кухню и уселись за стол, когда уж и чай был заварен, и на тарелке появились наспех сляпанные бутерброды, – Как Европы? Стоят? Я читал, у Эйфелевой башни нога вот-вот подломится, хотят заменить на протез.

– Это ты где читал? В своем листке? – спросил Марк, прежде чем с аппетитом вгрызться в бутерброд с колбасой, сыром и огурцом.

– Милый, – сладко произнес я, – В листках я уже давно не работаю.

– Илья у нас теперь редактор, – сказал Кирыч.

– Главный?

– Не совсем, – уклонился я от ответа, – А ты? – я едва не спросил «какого лешего».

– Вот, приехал. Возьмете?

– Возьмем, – сказал Кирыч, а я получил пинок под столом.

– Да, – подтвердил я, – нам тут как раз конюхи нужны. Лошади брыкливые стали, совсем от рук отбились. У тебя с лошадьми как? Разбираешься?

– Ну, это смотря какие лошади, – оскалился Марк.

Да, зубы у Марка были белоснежны, руки ухоженны, фигурка стройна, одежка сложносочиненно пестра. «И это в возрасте под сорок, просто чудеса консервации», – подумал я, невольно втягивая живот.

То, что живот у меня точно есть, я выяснил буквально сегодня – в зеркало посмотрел, прежде чем усесться на унитаз и начать страдать невыносимой тяжестью бытия.

– Комната свободна, – сказал Кирыч, – Места хватит. Живи.

– Вообще-то, это наш кабинет, – сказал я.

– Ну, в большой комнате тоже есть стол, – сказал Кирыч, – Интернет беспроводной. Так что разойдемся.

Вирус заскулил, сообщая, что не прочь делить свой диван с полночным гостем.

– Я даже мусор обещаю выбрасывать, – сказал Марк, сговорчивости нашей ничуть не удивившись. Консервации, очевидно, подвергаются не только внешность, но и свойства характера: старый друг, с которым мы с Кирычем жили коммуной в конце прошлого столетия, всегда был убежден, что мир создан только ради его собственного удовольствия. Он и в Европу-то десять лет назад уехал только потому, что ему перестало хватать московских впечатлений. Сбежал, иными словами, бросил.

– Ну, с возвращением, – перегнувшись через стол, Кирыч похлопал Марка по плечику.

– Я могу даже приготовить гуакамоле, – счастливо трепыхаясь от постукиваний бывшего боксера, сообщил Марк, – Очень вкусно и сытно.

– Только об одном прошу, – сказал я, без удовольствия глядя на эти нежности, – Никакого гомосексуализма.

– Гуакамоле – не гомосексуализм, – Марк захихикал. Знаки приязни всегда действовали на него бодряще, – Он – соус.

– Один черт, – сказал я, – Если хочешь здесь жить, имей ввиду: никаких незваных гостей, никаких пьянок-гулянок ночи напролет, никаких сомнительных друзей, грохота и разнузданных оргий. Понятно тебе?

– Ты будто меня не знаешь, – сказал Марк.

– Я тебя знаю и именно поэтому вынужден подчеркнуть: никакого гомосексуализма. С нас хватит.

– Конечно-конечно, – Марк ехидно прищурился, – Уж книгу про геев я точно писать не собираюсь.

Стрела попала в цель. Не желая вспоминать о своей брошюрке о трех веселых геях, написанной сто лет тому назад, я истошно покраснел – наверняка в тон волосам: в отличие от Марка, у меня выцветанию не поддается только то, с чем я с удовольствием бы расстался. «Рыжий-рыжий-конопатый, убил дедушку лопатой», – этот стишок будет преследовать меня до гробовой доски.

– Илья у нас теперь редактор аналитического отдела. Серьезный человек, – сказал Кирыч не то в шутку, не то всерьез.

– Молчи уж, банкир недорезанный, – буркнул я.

– Правда? – воскликнул Марк, – У тебя целый банк есть?

– Я возглавляю одно из подразделений.

– Здорово! Слушайте! У меня идея! А давайте устроим финансовый кризис!

– Предлагаешь сжечь все твои миллионы? – поинтересовался я.

– Устроим вечеринку под названием «Кризис». Нарядимся как-нибудь повеселей, назовем гостей и будем праздновать пир во время чумы.

– Ага, ты будешь мамзель Инфляция, а Кирыч – господин Форс-Мажор, – подхватил я.

– А ты кто будешь? – спросил Марк.

– А я возьму плетку и займусь огосударствлением.

– Ну-у, – разочарованно протянул Марк, – Садо-мазо я не люблю. Эти кожаные штаны такие смешные. Хотя, – он посмотрел на Кирыча, – Ему вот пойдет. Киря, гляжу, похудел, подтянулся. Ты теперь спортом занимаешься?

– И еще диета, – польщенно улыбнулся он.

– Ох, уж эта диета, – вздохнул я.

– Ну, не всем же быть такими, как ты, – сказал Марк, – Если тебе важна душа, то это не значит, что другим нельзя следить за собой.

Я вдруг почувствовал себя, увешанным складками, псом-шарпеем – редким уродом.

– А вот мальчик наш ничуть не изменился, – Марк поглядел на Вируса, – Все такой же холосенький.

Пес забил хвостом по полу, заскулил, затопотал. Кирыч плыл в улыбке. Меня чуть не затошнило от этой благости: еще немного и бамбук на подоконнике, который Кирыч называет экибаной, зацветет орхидеями. Нет, ну, ей-богу, дурной вкус.

– Повторяю, никакого гомосекуализма в этом доме больше не будет, – отчеканил я, – Нет! – и, давая понять, что разговор окончен, ушел к себе в комнату. От злости я даже забыл, что совсем недавно планировал заснуть, чтобы никогда больше не просыпаться.

Сказать, что было негде упасть яблоку, значило бы – ничего не сказать

Гера примостился на подоконнике, тесня цветы – и это бы полбеды. Сеня и Ваня, атлеты-неразлучники, сидели на подлокотниках шаткого дизайнерского креслица – и с этим тоже можно было бы примириться. Портняжка Андрей, отороченный каким-то новым сомнительным субъектом, оккупировал пространство возле дивана, который, в свою очередь, был занят господами мне совершенно неизвестными, в количестве пяти штук – и вот это раздражало меня больше всего.

– Ты хоть сам-то их знаешь? – спросил я, выловив Марка где-то на полпути между кухней и туалетом.

– Рыжик, это же мои лучшие друзья! Бэстфрэндс.

– А поконкретней?

– Один…, – Марк наморщил лоб, – …юрист, кажется, другой… архитектор, наверное, или фэшн.

– А с миской?

– Которая?

– На голове. Вместо шляпы.

Марк хихикнул.

– Модельер.

– Посуду моделирует?

– Одежду. Или дома. Не знаю, – Марк сдался.

– Скажи, а где были твои фрэндс, когда ты два года назад без гроша сидел в Ницце? Почему это мы, а не они должны были платить за твою гостиницу?

– Но они же друзья, – настойчиво повторил Марк.

– А мы, значит, остолопы, – сообразил я, – Спасибо за разъяснение.

Люди стали прибывать буквально на второй день после внезапного вселения Марка.

– Привет! – сказал первый молодой человек, красавец лет двадцати пяти, позвонив примерно около полудня. В одной руке он держал букет роз, а в другой коробку с тортом.

– Начинается, – сказал я Кирычу.

Они – друзья, а мы – остолопы. Стало это ясно уже часам к трем того же воскресного дня, когда волна все прибывающих «фрэндс» оказалась так велика, что разлилась по всей квартире, и даже в спальне (нашей с Кирычем, собственной спальне, от которой я даже Вируса сумел отвадить) канарейками на жердочке разместились странные господа. Они пили вино, взявшееся неизвестно откуда, ели то, что мы успели на ходу сообразить и относились к нам, хозяевам квартиры, как к обслуге – вежливо и абсолютно без всякого интереса.

– Давно я не чувствовал себя мебелью, – бурчал я на кухне, раскладывая по тарелочкам оливки, насаживая на зубочистки сыр и виноград, нарезая хлеб, намазывая импровизированные паштеты (включая эту зеленую дрянь под названием «гуакамоле») – гости были нежданными, но приходили почему-то непременно с едой и питьем.

– Прежде, чем звать своих друзей в наш дом, мог и у нас спросить, – начал я, когда сумел поймать Марка снова, но тут опять зазвенел дверной звонок, и я, вконец обессилев, прислонился к стене.

Я хотел тишины и покоя, я хотел скуки и включенного телевизора, я хотел упреков Кирыча, что я забыл положить белье в сушилку, я хотел… – да, мало ли чего я хотел в свой выходной день? И именно поэтому я категорически не хотел видеть, как чужие люди загаживают квартиру, которую я с таким тщанием, с такой любовью обживал.

Это мое частное пространство! Мой дом! Моя личная крепость!

– Курить только на кухне! В цветы окурков не класть! – закричал я, – Громко не разговаривать! У нас нервные соседи!

Как по заказу послышался глухой стук – старушка сверху дубасила по трубе центрального отопления, призывала, очевидно, к тишине.

– Нормально, – сказал Кирыч, увидев мою кислую физиономию.

– Ничего себе нормально. А если Розочку инфаркт хватит? Ты готов взять грех на душу? Эта старая коммунистка на ладан дышит.

– Она еще всех нас переживет.

– А Семочка-попик уже третий час в туалете исповедуется.

– Кому? Унитазу?

– С какой поры наш унитаз говорит басом?

– И пускай.

– А мне куда прикажешь?

– Если хочешь, я окно могу открыть, – миролюбиво предложил Кирыч, – Первый этаж, деревья, никто не увидит.

– Ага. На кусты, самолично высаженные Розочкой. Эдак, она точно скончается. Нет, это просто немыслимо! Чтобы я в своем доме не мог по-человечески сходить в туалет, – я стукнул в дверь, которая, на удивление тут же подалась, а из образовавшейся щели потянулся дым, а следом потянулись и люди – и раз, и два, и три…, – Этого нам еще не хватало!

– Какой ты забавный, – блаженно произнес Семочка, священник в отставке, и не думая вставать. Он был окутан клубами дыма, ему было на унитазе хорошо.

– На месте твоего начальника я бы не стал тебя выгонять, – сказал я.

– Почему? – Семочка попытался изобразить что-то вроде смешка.

– Нет хуже Магдалины, чем та, которая когда-то хотела стать Марией.

Пришла беда, отворяй ворота….

– И вот пришла я! – очередным гостем, порядковый номер которого я уже не берусь называть, оказалась Зинка, королева дискотек, гостья из далекого прошлого, из тех времен, когда у меня еще была бурная ночная жизнь.

Не скажу, чтобы я забыл о существовании Зинки – она часто напоминала о своем существовании, появляясь то на страницах журналов, то курлыкая по радио, то заполняя немалою собой телеэкран.

– Сегодня праздник у девчат, сего-одня дагестанцы! – промурлыкала она со своей двухметровой высоты, расцеловавшись с Марком, а меня снисходительно потрепав по плечу.

– Кирыч, скажи, у тебя тоже такое чувство? – спросил я, отступив на кухню, где было чуть потише.

– Какое? – не отвлекаясь от хозяйственной суеты, спросил он.

– Мне кажется, что все это уже было, и кто-то надумал снова проиграть заезженную пластинку. Тебе не кажется?

– Нет, не кажется.

– А зря! У нас в туалете смолят марихуану, в спальне только что не трахаются, в гостиной дым коромыслом, соседка уже наверняка валяется с инфарктом. А ему ничего не кажется. Ты не боишься, что удалые транcвеститки захотят навестить тебя еще и на работе?

– Весело же, чего ты? – сказал Кирыч, – Вспомни, когда мы в последний раз гостей принимали.

– На твой день рождения.

– И сколько человек пришло?

– Двое. Сеня и Ваня, – признал я, неохотно вспоминая тот краткосрочный развод, случившийся прямо на наших глазах, – Все у нас не как у людей. У нас даже собака лает только тогда, когда ей хочется. Нет бы дом охранять. Цапнула бы пару-тройку сладких юношей, а остальные бы сами разбежались. Где Вирус, кстати?

– Не знаю. Свинтил куда-то.

Если с возвращением Марка все страхи так дружно сбываются, то я бы не удивился, узнав, что к Вирусу вернулось его неукротимое либидо – чехвостит, небось, невинную болонку….

Меж тем, Марк, прибывший в Москву «блистать», был вынужден отступить в тень. Зинка пришла не первой, но званием примадонны делиться не спешила.

– Дорогуша, если хочешь иметь успех в жизни, то нужно запомнить всего три позы, – громко втолковывала златокудрая Зинка красавцу юноше, – Поза «чайник», – одну руку она подняла, а другой подбоченилась, – Это чтобы привлечь к себе внимание. Вторая поза – «ваза», – она воздела к потолку обе руки, – Она нужна, когда поклонники не могут отвести от тебя глаз. И, наконец, третья поза – «амфора», – Зинка уперла обе руки в бока, – Она называется «не для тебя цвету». Это чтобы знали свое место.

Грохнул смех. Снова загудели трубы – соседка Розочка была более чем жива.

– …это было, когда я еще в Париже жил, – в другом конце комнаты говорил Марк, продолжая, должно быть, одну из своих заграничных историй.

– В Париже они жили, – громким шепотом произнес Андрей-портняжка, обращаясь к своему потасканному спутнику, – Мало ли, где мы жили.

– Ну, он же не виноват, что там жил, – сказал Кирыч.

– Вот именно, – сказал я довольно резко, – Ты же, Андрюша, в свой родной Новодрищенск ездишь, а мы и не завидуем.

Портняжка сложил рот в куриную гузку.

Я могу сколько угодно ругать своих сожителей, но если кто-то посторонний позволяет себе то же самое, то я тут же превращаюсь в зверя. Лаять ближних последними словами – это моя прерогатива и расставаться с ней я не собирался.

– А что ты в Париже делал? – спросил кто-то еще.

– Как сказать, – Марк замешкался, – это сложно….

– Он работал шпионом, контракт закончился, – сказал я, – Только никому ни слова. Государственная тайна.

В комнате одобрительно загудели.

– Ерунда какая, – сказал Андрей с отчетливой завистью.

– Ничего себе, ерунда, – сказал я, – Операция «Маруся» провалилась. Это ж такое дело! Государственное! Скоро парижскую блондинку будет снимать русский «Плейбой», – и удалился, в надежде, что нелепый пухляк перестанет задавать глупые вопросы.

Мало ли почему люди живут то там, то здесь? Хотят – и живут.

Я не стану рассказывать про свое тяжкое пробуждение на следующий день. Я не стану даже думать о том, хороша ли была спонтанная вечеринка. Она просто была, и покончим на этом, баста. Преимущество возраста в том и состоит, что ты можешь позволить себе забывчивость

Нас разбудил дверной звонок, следом за которым затрезвонили сразу все мобильники, какие только были в доме.

– Ты посмотри, – выглянув в окно спальни, сказал Кирыч.

Кусты в палисаднике, любовно высаженные соседкой Розочкой, были сильно повреждены. Там собралась толпа: кто-то держал наготове фотоаппарат с увесистым объективом, у кого-то была в руке видеокамера, а кто-то просто нетерпеливо подпрыгивал на задах. Увидев меня, люди навострили технику – суетливая фауна доламывала хилую городскую флору.

– Жили себе, тихо-мирно, – отскочив вглубь комнаты, сказал я, – И вот опять…, как в двадцать пять.

– Гуакамоле-гуакамоле! – раздавался из душа проникновенный голос Марка, еще не ведавшего своего счастья.

Кирыч задернул шторы.

Перезвон все не стихал.

– Здрасте-приехали….