Читать книгу Сожители. Опыт кокетливого детектива - Константин Кропоткин - Страница 7

Режим дня нашего сожителя я понял быстро.

Нет у Марка никакого режима. Встает, когда хочет, спать ложится, как в голову взбредет, питается, если приспичит. Однажды утром он бурно радовался, что супермаркеты в Москве работают круглосуточно. Мы как раз на работу уходили, а он только вернулся.

– … в Европе магазины в лучшем случае до десяти, – токовал Марк, поводя красными от недосыпа очами, – Шреклих-щит. Вечно прибежишь за пять минут до закрытия, а там очередь. А теперь я прямо в три часа ночи могу купить колбасу, сыр и булочки.

– А продавщица-то как рада, – сказал я, – В три часа ночи богема булочек требует.

– Ночью нужно спать. Сбивать биоритмы – вредно для здоровья, – сказал Кирыч.

– …А еще видел в центре парикмахерскую. Ночь, а там люди сидят и стригутся. Соу мач фан!…

– А что ты делал возле парикмахерской глубокой ночью? – спросил я.

– Мы гуляли.

– С кем это вы гуляли?

– Ванечка был. Еще Коля, Сережа, Мася, Аркашка Колыванычев, Натали была тоже. Ланна….

– И все это ночью, посреди рабочей недели. Чем интересно занимаются твои друзья? Такие же, как и ты, вольные блогеры? – я не удержался от издевки. Меня ждали скучные редакционные будни.

– Покушали сначала. Пошли на какое-то мероприятие. Не помню, как называется. Инсталляцию показывали. В бар пошли. А дальше в в клуб, на скач. Мася чуть не купила себе словарь иностранных слов.

– Ночью? Словарь? – уточнил Кирыч.

– Она его все равно не купила, – сказал Марк.

– Маси какие-то, праздники, словари…, – я посмотрел на Кирыча.

– Мася – очень содержательный человек. Она – красавица. Мы с ней еще в Монако познакомились. Могу познакомить. Она как раз на конкурс звала. Красоту будут показывать. Сказала, что у нее есть приглашения.

– У красавиц обычно любовники бывают для таких случаев, – сказал я.

– Ей нельзя любовника, – сказал Марк, – У нее же муж.

– Великолепно, – сказал я, – Шляться по ночной Москве со словарями наперевес ей муж позволяет, а любовника нельзя. Ночь без сна, конечно, лучше пересыпа.

– Ну, Мася же со мной была. Суржик же понимает.

– Как? – Кирыч улыбнулся, – Суржик?

– Мася и Суржик, – попробовал я имена на вкус, – Не знал, что в Монако есть зоопарк есть.

– А что?! Давайте! – воскликнул Марк, вдруг загоревшись, – Пойдем на конкурс?! Весело будет, ага!

– С Масей вместо Суржика? Нет, – сказал Кирыч.

– Ну, понимать же надо. Суржик не может пойти, ему некогда. Он деньги зарабатывает. А Мася позвала меня. Велела брать, кого хочу. Одной на красной дорожке неприлично.

– Нет, спасибо, без меня, – сказал Кирыч еще более твердо, давая понять, решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Он не тщеславен, что сильно экономит ему время.

Я пал сразу – едва загрузившись в белую машину с прохладными бежевыми внутренностями. Как увидел, так сразу и пал – бесстыдно, безбожно, благолепно

Девушка, сидевшая на заднем сидении машины, прямо за спиной твердокаменного водителя, была божественно хороша. Она была хороша с ног до головы. Белая, но не блеклой белизной беленой стенки, а белостью яркой, сочной, разнообразной – кожа у нее имела цвет молока, глаза – прозрачно-бледной речной голубизны, а длинные волосы переливались яркостью полуденного солнца, белым светом, тянущимся к бесконечности. Она была наглухо закрыта в снежно-белое, удивительным образом напоминая не сугроб, а снегурочку, вырезанную из сугроба гениальным мастером.

Я пал, как наверное, и тысячи других падали, впечатленные гармонией настолько совершенной, что казалась она сюрреальной.

И то, что Мася была дурой, впечатления не портило.

Всю дорогу до концертного зала, пока мы ехали мимо новостроек, полей и лесов, она рассказывала о чаепитии с подружками – долго рассказывала, в подробностях, так и не сумев объяснить, зачем нам нужно знать этот случай из ее жизни.

– Во главу переднего плана я поставила…, – говорила она, а я понял, у кого Марк позаимствовал этот странный птичий говор. Собирая слова наугад, Мася составляла их в затейливое ожерелье.

Ни изумрудный жилет Марка, ни его змеиной раскраски шейный платок светских репортеров не заинтересовали. Когда мы прибыли, было пусто на обрубке затертого красного ковра, который вел к облицованному светлым деревом зданию, похожему на порезанное дольками яблоко. Пустовало и фойе, а в зале, за закрытыми дверями дорогого темного дерева глухо погромыхивала музыка.

Девушка, похожая на горошину, провела нас по лестнице наверх и усадила на один из балконов. Велела пить шампанское и «наслаждаться праздником».

В небольшом, карманном на вид помещении давали конкурс красоты.

На сцене девушки в одинаковых купальниках, напоминающие дельфинов на журавлиных ножках, показывали себя на сцене с разных сторон, одинаково скалились и трясли длинными волосами разных цветов.

Зал был полон и люди были полны: дамы были полнились красотой; мужчины – то мускулами, то жиром, то всем вместе.

– А самые красивые, как обычно, сидят в зале, – сказал я, оглядевшись.

– А прежде там стояли, – сказала Мася, указав на сцену.

– И вы тоже? – спросил я.

– Нет, конечно, – она отвела от белого лица белую прядь волос, – Меня Суржик с помойки взял. Я официанткой работала и немножко танцевала за деньги.

Вот так взяла и все о себе выложила. Разве ж не дура?

– Но я не спала, – добавила она, – Хотя предлагали. Раз или два даже.

Уж и не два, мысленно возразил я.

А дальше запели, запрыгали мальчики насекомой наружности. Что-то про любовь запели. Про то, как бросила, нажравшись коктейлей. Девушки снова принялись маршировать по сцене – на этот раз в платьях. У одной грудь была так сильно стиснута нарядом «всемирно известного кутюрье», что богатая живая плоть, буквально ходила ходуном, напоминая о кастрюле с выкипающим молоком.

– Она и победит, – сказал я.

– Почему? – спросил Марк.

– Грудастых мужчины любят, а их в жюри большинство.

– Победит та, у которой денег больше, – сказала Мася.

– И зачем тогда огород городить? – спросил я, – Перевели бы деньги по интернету, а корону миллионерше по почте прислали.

– Это же шоу, – сказал Марк, – Маст гоу он.

– Ну, – сказал я, – если маст….

Самой небедной, судя по голосованию, была самая бледная. Достойной короны жюри сочло блондинку в нежно-голубом.

После фанфар, поклонов и благодарностей, обильно звучавших со сцены, мы спустились вниз, в фойе, где стали пить коктейли и прохаживаться туда-сюда, косясь на людей, отвечавших нам взаимностью.

Мася плыла, я плелся, Марк подпрыгивал – все вели себя, сообразно темпераменту.

– А это конкурсантка прошлого года, – остановившись рядом с нами, заговорила маленькая черненькая женщина, обращаясь к одутловатому хлыщу в бархатном пиджаке. Она подталкивала к нему длинную худую брюнетку со зло поджатым маленьким ртом.

– И как вам в Монако? – обратился я к Масе, потягивая из треугольного бокала чего-то очень крепкого, сладкого и густого.

– Что там делать, в этом Монако? – сказала Мася, прикладываясь к стакану с яблочным соком, – Как московский спальный район, только возле моря.

– Вы там часто бываете?

– Бываю, ага. В прошлый раз там в музее разрезанную овцу показывали. Мы ее купить хотели, да в цене не сошлись. Хотя я даже рада. Ну что это за украшение? Кишки овечьи за стеклом. Я бы ночей не спала. А Суржик говорит, что вивисекция.

– Инвестиция, – поправил Марк, который тоже был в Монако и теперь я догадываюсь, кто его вояж финансировал.

– А чучело человека купить не хотите? И такие есть выставки – я вспомнил недавно прочитанную статью.

– Не зна-аю, – задумчиво протянула она.

Марк захихикал.

– Мась, мы же видели с тобой! В Берлине! Помнишь, там мертвяки чай пьют, в спорт играют.

– Ой, не напоминай! – белое лицо ее ненадолго исказила гримаса.

– А какая вам разница? – спросил я, – Что там мертвое тело, что там?

– Человека на витрину нельзя, – сказала Мася с видом прямо-таки богомольным, – Это святое.

А дур на витрину выставлять, конечно, благое дело, подумал я, наблюдая краем глаза, как бархатный франт лениво цедит что-то юной брюнетке в приклееную улыбку.

– Святое – не святое, а сама себе титьки вставила, – сказал Марк.

– Но это же для красоты, – сказала Мася, ничуть не смутившись.

– А на вид и не скажешь, что подделка, – сказал я, глянув на два упругих мячика под белой тканью дорогого платья.

– Да, я вся с ног до головы переделанная. Не до конца еще, но почти. Боюсь, как бы не переборщить. Сергей Владимирович рекомендует очень, только всегда говорит, что от него слышать хотят, потому что бабла хочет. А я же не хочу, как Варвара Петровна, которая спать не может, потому что не закрываются глаза.

– О, дивный, новый мир! – только и смог воскликнуть я.

Франт уводил брюнетку, миниатюрная сводня, тем временем, устраивала судьбу другой своей воспитанницы.

На обратном пути Марк и его волшебница обсуждали что-то до крайности фейное. Я молчал. Молчал и шофер, похожий не то на аристократа, не то на дворецкого.

Немой, наверное, чтоб коммерческих тайн не разглашал, подумал я.

– Пока-пока, увидимся, – сказала Мася напоследок, когда машина домчала нас до дома. Она поцеловала меня в щеку душистым поцелуем и, тронув за плечо своего немтыря, велела ехать.

В другой жизни я бы точно в нее влюбился. Такая дура, что просто глаз не оторвать.

– Ну, и как? – спросил Кирыч, стоя в пижаме в коридоре, где мы, толкаясь, избавлялись от обуви.

– Ой, так весело было! – прощебетал Марк, – Анбилывыбал.

– Стыдно сказать, но было смешно, – сказал я.

– Почему стыдно? – спросил Кирыч.

– Девочки-конкурсантки, конечно, дебилки. Но посмотрел я на этих мужиков, которые, отвестив пуза, в зале сидели. Сидят. Гогочут. Ржут. А над чем ржут?! Над кем ржут?!

– Он напился, не обращай внимания! – сказал Марк.

– Девочки-дурочки хотят корону, хотят, чтобы все сказали «ах». Наивная детская мечта. Очень трогательная, в общем-то. Многие хотят быть принцессами. Даже Марк, вон, поперся на красную дорожку. Блистать.

– Ну, красиво же было! – проблеял тот, – Весело.

– Было смешно, – повторил я, – А смеяться над мечтой стыдно.

– Ты слишком много думаешь. Не надо тебе слишком много думать, – сказал Кирыч и утопал досматривать свои сны.

– Шреклих-щит, – с обидой произнес Марк, уходя к себе, – Взял и все испортил.

– А ты как думал, дорогуша? Красота требует жертв! – кинул я ему вслед, так и не сумев сказать главного.

Нельзя смеяться над мечтой. Это все равно, что детей бить.

Нельзя.