Читать книгу Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого - Константин Радов - Страница 5

– Hey, old fellow! Where is the way to Llantwit?

Старый пастух не отвечает. Глаза светятся из-под дырявой шляпы непонятною злобой. Глядит (пеший на конных) свысока.

– Are you deaf?

– Meea navidna caw zasawzneck.

Закрывши рот и тронув каблуком конское брюхо, поворачиваюсь к спутнику:

– Михайла, что он сказал?

– Бог его знает, ваше сиятельство! Чухна здешняя, не желает по-людски говорить.

Отъехав несколько миль от берега, мы с Мишкой Евстафьевым (бывшим моим крепостным, а ныне – бристольским торговым агентом) заблудились в тумане. Единственный встречный туземец, пастух кельтского племени, не жаловал язык ненавистных англосаксов. Даже по странам света не сориентироваться – а то бы нашли дорогу к морю…

Ставить в Уэльсе завод для вальцовки железа, по внимательному расчету, все же оказалось невыгодно: лучше возить из России. Поденная плата была здесь впятеро выше уральской и втрое – сравнительно с моим заводом. Разумеется, и жизненные припасы дороже.

Обработка корнуоллской меди – другое дело. Мастерская в духе Полхэма, со сложными машинами и малым числом искусных мастеров, обещала неплохие прибытки. Британское Адмиралтейство охотно покупает медные гвозди. Если же в казенные подряды, как нередко бывает, чужака не пустят – есть частные верфи, есть Франция и Голландия. Брест и Сен-Мало ближе Лондона. Амстердам дальше, но ненамного.

Дело, однако, хлопотное. Рудник, угольная шахта, медеплавильня, вальцовочная мастерская, волочильная… Ладно, склады и морской причал уже построены для торговли железом. Владелец шахты уверял, что найти ее очень просто. Может, и просто – тому, кто в детстве бегал по этим зеленым холмам, неразличимым один от другого, как гуляющие по ним валлийские бараны!

– Ваше сиятельство! Слышите?

– Что, Миша?

– Вроде колокол: не пойму, в какой стороне…

– Ш-ш-ш, тихо! Вроде там. Это, должно, в приморской деревне. Сквозь туман кораблям сигнал подают.

Через полчаса прогулка без дорог и без языка благополучно завершилась. Позже я убедился: в селениях, расположенных на берегу, все говорят по-английски. Внутри страны… И говорят, и понимают – исключительно когда это им нужно. С чужаками изображают друидов времен Цезаря.

Ни прибрежных, ни внутренних жителей нанимать в свои работы не хотелось. Патентное право, конечно, штука хорошая – но не абсолютно надежная. Если же надо хранить, кроме секретов мастерства, еще другие… Допустим, понадобится обойти таможенное законодательство или провернуть аферу наподобие шведских купферталеров… В общем, мастеровые должны быть русскими – и в высшей степени лояльными мне. Еще немаловажно: русский готов работать за такие деньги, за которые англичанин даже с койки не встанет.

Британские власти препятствий чинить не будут. Платишь аренду, налоги, соблюдаешь законы – привози кого угодно, хоть самоедов. А вот царю может не понравиться.

Предположим, несколько десятков заводских парней смогу отправить сюда под претекстом учебы; что придется переменять их через три-четыре года – не беда. Ну а если захочется дело расширить?

Правда, есть на свете русские люди – но не подданные царя. Разумею жителей польских и литовских владений. Послать вербовщиков, как при начале войны. Через месяц или два новобранцы начнут прибывать партиями. Эти годны будут только в черную работу – разве постепенно выучатся. Если окажется, что затесались беглецы из России (коих тысячи ушли в Литву только нынешний год) – пусть сами берегут свою тайну.

Бристоль близко, но не рядом: без нужды в город не побегаешь. Еще чем хорош Бристоль, так это православным храмом. В Лондоне тоже есть – но там он построен иждивением русского посольства. Лондонский батюшка с самого начала, пренебрегая достоинством сана, потихоньку шастал к резиденту и обо всем доносил. Здешняя церковь – для греческих матросов, и священник в ней грек, а поставление имеет от Константинопольского патриарха. Не прямо, конечно. Через какую-то из архипелагских епархий.

Стало быть, дух ублаготворить возможно. Теперь плоть… Нельзя молодых мужиков держать без женщин. Безобразия начнутся, от беспричинных драк до содомии. Выехать за границу с женой – такая роскошь не для простолюдинов. Может, и выпустят, но посмотрят косо. Дескать, вернется ли? В любом случае большинство будет холостых. Решение напрашивается: девиц и вдов на побережье громадный избыток. Мужчины ведь ходят в море и не всегда возвращаются. Но кой-какие тонкости надо продумать, чтобы заводской поселок остался изолированным анклавом, из которого мои секреты наружу не выйдут. Нужна такая же сплоченность, как была у покойного Абрахама Дарби.

Кстати, наследники Абрахама этот дух единства не удержали. Ричард Форд, новый управляющий, нарушил заложенные основателем традиции и стал выгадывать деньги, недоплачивая работникам. Появились обиженные. Железный строй командиров и рядовых утратил прежнюю несокрушимость. До экспирации патентов Дарби еще лет пять, однако принадлежащий семейству способ литья сделался довольно широко известен. Я убедился, что воспроизвел оный правильно, и если не достиг колбрукдельского качества – то лишь по причине худших свойств чугуна, которым располагал.

Сразу по прибытии в Англию (за пару недель до блужданий в кельтских холмах) пришлось отдать дань светским обязанностям, визитируя всех, кто не позабыл меня в дни бедствий. Кроули, верный друг и компаньон, охотно продлил обоюдовыгодный договор на поставки. Леди Феодосия, занятая материнскими обязанностями, не освятила бельэтаж нового дома в Гринвиче своим присутствием, и беседа шла в чисто мужской компании. После обязательной прелюдии о погоде и политике (две темы, коими пользуются англичане, когда поговорить надо, а сказать нечего) коснулись действительно интересных вещей.

– Знаете ли, Your Illustrious Highness: я всегда считал, что лягушатники в нашем ремесле ничего не смыслят. Но, кажется, нет правил без исключений. Вам случайно месье де Реомюр не знаком?

– Только через его сочинения, сэр Джон. Встречаться в Париже не доводилось: подобно многим философам, сей разносторонний и талантливый естествоиспытатель предпочитает сельскую глушь столице.

– Представьте, он занимается в своем замке опытами с железом, и весьма любопытными. – Хозяин особняка сделал жест дворецкому. – Чарльз, те французские книги, лежащие на моем столе… Принесите их.

Судя по книжным названиям, опыты в самом деле представляли интерес: «Искусство превращения ковкого железа в сталь», «Искусство умягчения литого чугуна». Джон, от коего не укрылось мое желание немедленно уткнуть нос в трактаты, довольно усмехнулся:

– Позвольте подарить вам сию безделицу.

– Спасибо, дорогой друг! Я не чувствовал бы больше признательности, даже получив в подарок целое имение! На свете нет ничего ценнее знаний.

Значительная часть приемов, описанных в книгах, не составляла тайны для мастеров; но вот, скажем, отжиг чугуна до мягкого и однородного состояния – это новшество, и весьма нужное! Еще важнее попытка привести в систему знания о железе и выстроить теорию, объясняющую изменения свойств изменениями состава. Правда, свести многообразие примесей в металле к соли и сернистым частицам – вряд ли возможно. Тут уважаемый исследователь натуры маленько заврался. Меня охватило желание непременно встретиться с Реомюром, тем более что имение Бермондьер, где он обитал, находилось сравнительно недалеко – чуть более двадцати лье от ближайшего французского порта. Впрочем, поездка в Бристоль – более срочная, а являться незваным не слишком любезно. Лучше начать с переписки.

За время блужданий по Уэльсу и Корнуоллу окончательно дозрело желание поставить ученого себе на службу. Предложить, к примеру, субсидию на сложные и весьма недешевые опыты… Однако личной встречи сей план не пережил: Рене Антуан де Реомюр, наследник многих поколений вандейских нотариусов и таможенных сборщиков, оказался богат, бескорыстен и одержим идеей поднять именно французские железоделательные промыслы. Ну что ж… мои промыслы тоже в некотором роде французские, сам-то я старый парижанин…

– Вне всякого сомнения, ваши опыты открывают новую эпоху в металлургическом искусстве. До сих пор любые улучшения достигались мучительным методом проб и ошибок: ползком, если угодно. Вы первый сумели подняться до общей теории и взглянуть на дело с высоты орлиного полета разума. Хотя, возможно, некоторые мелкие подробности при таком взгляде и ускользают.

Реомюр не позволил себя купить на нехитрый комплимент и атаковал ответно:

– О, вы преувеличиваете, высокорожденный граф! Я всего лишь скромный естествоиспытатель, и если сумел подметить несколько общих закономерностей, это еще не революция в науке. Мне представляются гораздо более значимыми те успехи, которые сделали в последние годы русские железные заводы, не в последнюю очередь – благодаря вам. Еще недавно никому бы в голову не пришло, что Россия может стать соперницей шведов на европейских рынках.

– Она бы сделала сии успехи и без меня. Возможно, несколько позже. Рано или поздно естественные преимущества страны, необыкновенно богатой топливом, были бы реализованы. Что касается шведов, нам до них очень далеко: по количеству железа, ввозимого в Англию, мы уступим нынешний год как минимум впятеро. Испанских и немецких экспортеров действительно потеснили.

– Это уже прекрасное достижение для державы, лишь недавно вступившей на путь цивилизации. Очевидно, что предназначение России с ее беспримерными лесными богатствами – служить источником металлов для всей Европы, а возможно, также и для Востока. По мере возвышения потребностей Швеция будет вынуждена уступить первенство. Только на американском континенте может найтись достаточно ресурсов, чтобы оспаривать будущую монополию царя.

– Полагаю, борьба между великими державами за американские колонии может крайне обостриться, если ваше пророчество достигнет королевских умов. Однако подобный оборот, скорее всего, представляет дело времен отдаленных…

Ценой изрядных усилий удалось перевести беседу обратно на изыскания моего собеседника – что ж, труды оказались не втуне! Последним предметом его интереса были способы изготовления белой жести, причем наши с ним идеи поразительно совпадали: Реомюр тоже пришел к убеждению, что железо для получения ровного листа следует вальцевать. В сравнении с ковкой, это удесятеряет производительность и, кроме того, позволяет обойтись меньшим числом опытных мастеров. Зачистка и травление перед ванной с расплавленным оловом, приемы уменьшения расхода последнего, финишная полировка – все сие служило предметом внимания пытливого ума моего собеседника, и следовало ожидать значительных улучшений на каждой стадии. Ох уж эти идеалисты! Ни малейшего сомнения не оставалось, что ученый опубликует результаты опытов для всеобщей пользы: он с негодованием отверг бы самое щедрое предложение, если б я вздумал купить его инвенции и оставить в тайне для одного себя. Единственное преимущество, воспоследовавшее из нашего знакомства, – взаимное обещание обмениваться новшествами в письмах; сим сохранялась надежда сделаться если не монопольным, то по крайней мере первым применителем открытий Реомюра.

В беседе я немного слукавил. По весу экспортированного железа Россия и впрямь уступала Швеции пятикратно. Однако по стоимости оного – уже гораздо меньше. И виделась верная надежда в ближайшие годы соперников догнать. Желаемая картина будущего в моем уме сложилась. Семейное дело Демидовых и компания Кроули – два коммерческих гиганта, господствующих в масштабе своих стран и превосходно дополняющих друг друга. У одних выплавка металла, у других изготовление железных товаров. Между ними – ваш покорный слуга как связующее звено. Если царь Петр и король Георг (которые один другого стоят) не учинят какую-нибудь очередную пакость, довольно скоро моя компания перерастет партнеров. Тех и других. А значит, подчинит себе и создаст предпосылки для формального объединения. При благоприятном течении дел родится левиафан с капиталом, равным бюджету небольшого государства, – поменьше, конечно, чем сообщества ост-индских торговцев, но вполне способный вести собственную партию в европейском оркестре.

Ведь что такое, в сущности, деньги – и зачем они мне? Это отчеканенные в металле знаки власти. Они позволяют обладателю побуждать других людей делать то, что надобно ему. Нынешний мир у меня восторга, мягко говоря, не вызывает: значит, нужны средства, чтоб его изменить.

От замка Бермондьер до Парижа – не более пятидесяти лье. Двести верст, российскою мерой. Мог ли я удержаться? И зачем удерживаться? Как любил говорить один из друзей моей юности, студент-теолог: лучше согрешить и покаяться, чем каяться, что не согрешил. Реомюр с присущей французам любезностью одолжил мне карету, послал слугу приготовить сменных лошадей по дороге – я домчался до столицы не более чем за два дня. Знаете, чем интересен Париж? Он всегда разный. Кто не умеет чувствовать тончайшие нюансы человеческих душ, тот не поймет. Вот, скажем, Лондон. Уедете из него на десять лет, вернетесь – дух будет прежним. Деловой настрой, круговращение богатства, продуманная до мелочей сословная иерархия. Англичанин самодостаточен. Завидев королевскую карету, он машет шляпой и кричит «ура», потом возвращается к своим бухгалтерским книгам. Будь на месте короля обряженное в ганноверский мундир соломенное чучелко, это бы ничего не изменило.

Во Франции не так. Парижане вращаются вокруг трона, подобно планетам вокруг солнца. Не только двор и аристократия, как за проливом, – весь народ, до низов. Возможно, английских королей когда-то связывали с подданными схожие мистические нити – пока их не обрубил топор палача, укоротивший помазанника Божьего на голову.

Парижское общество чутко улавливает флюиды, истекающие из дворца, от монарха, а если король по малолетству не способен задавать тон – от регента. Семь лет Франция стремилась к вершинам свободы и вольнодумства (по мнению других, погружалась в бездны кощунства и разврата), и вдруг прошлой зимой умерла престарелая мать дюка Орлеанского – принцесса Елизавета-Шарлотта. Регент, коего почитали чудовищем безнравственности, оказался любящим сыном, с душою настолько нежной и ранимой, что впал в глубокую безысходную печаль (которая впоследствии свела его в могилу). Разлитое в свете настроение походило на то, которое иногда овладевает гуляками и развратниками с глубокого похмелья.

Пожалуй, единственным из моих знакомых, кого не затронуло сие духовное поветрие, остался аббат де Сен-Пьер. Исключенный из Академии за трактат, осуждающий покойного Людовика Четырнадцатого, он претерпел гонение со стойкостью ветхозаветного пророка и ни в малейшей мере не сбавил тон, проповедуя свои филантропические фантазии. Не помню, у г-жи Тансен или в другом салоне, беседа как-то раз коснулась книги, получившей в прошлом году блестящий успех. Под видом простодушного недоумения приехавшего в Париж персиянина в ней осмеивались многочисленные нелепости религии и государственного устройства.

– Если угодно, граф, могу вас познакомить с автором.

– Он не обидится, что вы раскрываете его инкогнито? Вероятно, у него были причины издать роман в Голландии, к тому же анонимно?

– О, это давно уже не секрет. Барону де Монтескье незачем скрываться: если излагать смелые мысли изящно и весело – никто не сочтет книгу опасной. Буквально на днях король назначил ему пенсию в триста семьдесят пять ливров.

– Что, за эту сатиру?

– Ну, Его Величество не обязан отчитываться, за что. Скорее всего, он и в глаза не видел сию книгу: хотя король объявлен совершеннолетним, круг его чтения определяет воспитатель аббат Флери.

– Понятно: значит, у барона нашлись почитатели, стоящие близко к трону.

– Вы совершенно правы.

В доме Шарля Эно, президента палаты расследований Парижского парламента и талантливого литератора, атмосфера отличалась от дамских салонов. Здесь бывали почти исключительно мужчины, как правило – с серьезными умственными интересами. Несколькими месяцами позже сии собрания стали проводить в определенные часы по субботам и называть, в английской манере, клуб Антресоль. Из моих старых знакомых, завсегдатаем мансарды на Вандомской площади был виконт Болингброк, получивший прощение от короля Георга, но не вернувший прежнего политического влияния. Теперь он Лондон чередовал с Парижем. Сходство наших с ним житейских ситуаций способствовало укреплению дружбы. Большинство гостей президента были очень молоды, и я, пожалуй, впервые ощутил опасение отстать от быстротекущей умственной жизни. Впрочем, Сен-Пьер, двадцатью годами старше меня, казался самым неукротимым из всех юношей.

Рассуждая о государственном устройстве, автор «Персидских писем» однажды удивил меня суждением, что Салический кодекс в некоторых отношениях выше римского права. Не будучи юристом, я тем не менее решительно вступился за Юстиниана против Хлодвига. Барон возразил:

– Завоевателей Галлии нельзя считать варварами в полном смысле: их закон свидетельствует, что не только знать, но и простолюдины пользовались у франков немалой свободой. Римляне утратили этот дар богов; полагаю, именно потому империя пала.

– Вполне возможно. Такой колосс не мог быть побежден внешней силой – только внутренней слабостью.

– Скажите, граф, а российское государство тоже родилось из завоевания, как большинство европейских, или сложилось иначе?

Я задумался.

– Изначальная русская история темна и баснословна. Что касается Московского княжества, оно обязано своим величием завоевателям-татарам.

– Какой резон усиливать врага?

– Дело в том, что московские князья показали себя самыми верными рабами татарских ханов. За это им были переданы обязанности по сбору дани. Выгода взаимная: припугнув татарами, из народа можно было выжать несравненно больше, чем без них. Какая часть денег действительно попадала в Орду, мне неизвестно.

Присутствующие сдержанно улыбнулись: отец хозяина дома, довольно бодрый еще старик, был генеральным откупщиком. Кто-то попытался домыслить за меня:

– Следовательно, цари освободились от азиатского владычества, поскольку не захотели делиться добычей…

– Можно сказать и так. Когда междоусобицы ослабили прежних хозяев, Москва отказалась платить. Понадобились столетия войн, чтобы добиться этого на деле. Старинное пресмыкательство великих князей перед татарами изгладилось из памяти. Но склад государства не изменился. Иногда создается впечатление: русская знать билась с иноземными захватчиками только затем, чтобы занять их место в отношении к простому народу.

– И как вы полагаете, граф, сможет ли эта страна когда-нибудь усвоить европейские принципы права?

– Почему нет? Русский народ изначально европейский и христианский. Конечно, рецепция не произойдет так быстро и просто, как хотелось бы. Даже если бы царь понимал преимущества римского права, указами тут вряд ли добьешься многого: только постепенным ростом образованности и богатства.

Разговор перескочил на богатство. Многие высказывались с большим знанием дела. Следует заметить, что именно в таких беседах становится очевидна главная причина предпочтения, оказываемого французами туркам: торговля с ними приносит доход несравненно больший, чем с русскими.

Впрочем, ужасная чума, поразившая Марсель в двадцатом году и погубившая две трети населения, привела к серьезному спаду. Мои усилия ввести провансальских негоциантов в Черное море пропали зря: им стало не до расширения коммерции. Зато о выгодах собственной торговли со странами Востока я задумывался все чаще.

Если даже Европа начинает испытывать трудности с топливом для своих доменных печей, что прикажете делать жителям Египта или аравийских пустынь? Или Персии, тоже почти безлесной? Им остается только покупать железо: почему в таком случае не у меня?

Соперниками могут быть мои земляки-венецианцы, торгующие немецкими изделиями, или индусы, чей товар добирается до турецких владений. Но те и другие занимают позиции, которые легко обойти. Превосходные булатные клинки, украшенные золотой насечкой индийские ружья, дорогая штирийская сталь – пусть продаются и покупаются, как прежде. Не интересуюсь. Луженый лист или гвозди (и вообще все, что дешево и может изготовляться en masse) – вот это мое. Не вижу, кто или что помешает мне сбывать сих товаров на сотни тысяч ежегодно. Царь может ввести эмбарго на продажу металла враждебной Турции, или султан запретит отдавать русским мусульманское серебро – не беда. Никто не собирается торговать напрямую, без подставных лиц. Возможно, даже целых подставных компаний. Найдутся у меня и люди с опытом контрабанды в медитерранских гаванях.

Еще ранней весною я приказал венецианцу Франческо Марконато, пять лет назад оставленному в Англии для учебы, а больше – для шпионства за своими и чужими, отправиться в Италию на поиски «Святого Януария» и его команды.

Так вот, команду он нашел.

Судьба корабля, насколько удалось понять из сбивчивого письма Луки Капрани, оказалась печальна. Однажды ночью, пока матросы развлекались на берегу, он сгорел до ватерлинии прямо в порту Ливорно. Капитан, на грани безумия от великой потери, проклинал и самого себя за беспечность, и нового вице-короля неаполитанского Михеля Фридриха фон Альтханна вкупе со старым герцогом тосканским Козимо Третьим, коих подозревал в подкупе негодяев, спаливших судно. Более хладнокровный Франческо сообщил, что Лука позволил втянуть себя в политику, тайно перевозя оружие для строящих заговоры земляков. Ничего удивительного, если «Януарий» сгорел. Впрочем, нельзя исключить более простой вариант: возможно, вахтенные перепились и стали курить где не следует.

Смирив гнев, я написал капитану, что дам отслужить вину, если он будет вести себя как мужчина, и вызвал погорельцев в Остенде, куда собирался в ближайшее время.

Английские газеты уже давно трубили о страшной угрозе правам и свободе британцев, исходящей из этого городка. Император Карл Шестой соизволил даровать свое высокое покровительство устроенной во Фландрии компании для торговли с Ост-Индией. Семь директоров были назначены для ведения дел, готовился выпуск акций: шесть тысяч паев по тысяче флоринов каждый. Дело выглядело серьезным, не чета бесславно лопнувшему пузырю «Южных морей». Фламандские негоцианты уже совершили десятка полтора плаваний на восток, основали две фактории в Индии и одну – в Китае. Ныне разрозненные начинания собирались подвести под общую крышу.

Ну и почему бы имперскому графу не стать акционером Императорской индийской компании? Момент в высшей степени удачный. Конечно, с большими деньгами можно перекупить долю в старых компаниях: английской или голландской – но там цена неразумно велика. Могут возникнуть и препятствия, связанные с подданством. Здесь же меня готовы принять с радостью: жалованный титул свидетельствует о благосклонности императора и связях в высших сферах. В противность аристократическим снобам, негоцианты предпочитают новизну старине.

Ничто не благоприятствует коммерции сильнее, чем дружба с властями. Штатгальтером южных Нидерландов считался Евгений Савойский (впрочем, не покидавший Вену), а фактически правил глубоко ему преданный Эркюль-Луи Туринетти, маркиз де При. В Брюсселе я не упустил представиться маркизу и намекнуть в беседе, что графским титулом более всего обязан принцу Евгению.

Подписка имела успех: шесть миллионов собрали за полдня. Де При, услышав о моем участии, недовольно поморщился: его патрон с самого начала противился прожекту, не желая обострять отношения с морскими державами. Однако император на сей раз поддержал другую партию. Предвестие немилости? Истинное отношение Карла к лучшему фельдмаршалу империи ни для кого не было секретом, однако до сих пор коронованный педант терпел стареющего героя, не желая прослыть чудовищем неблагодарности.

В ожидании несчастного Луки и его команды, добиравшихся из Ливорно, стоило воспользоваться случаем и свести дружбу как с новыми компаньонами, так и с чинами имперского правления сей отдаленной от Вены провинции. Брюссель для меня, в некотором смысле, город не чужой: когда-то, давным-давно, я его сжег. Не в одиночку, конечно, – в составе французской артиллерии, по приказу маршала Виллеруа. Это был мой дебют на военном поприще: немало времени прошло с той поры, когда шестнадцатилетний артиллерийский ученик снаряжал мортирные бомбы, а потом с детским жестоким любопытством разглядывал пылающие здания. Впрочем, городская ратуша на Гран-плас устояла, а расчищенным французами пространством горожане воспользовались, чтобы пристроить к ней два дополнительных крыла.

Атмосфера не благоприятствовала светским досугам. Маркиз де При, утверждая в новоприобретенных землях власть императора, стяжал открытую ненависть аристократии, избалованной слабым правлением испанских королей. Даже некоторые из его подчиненных заняли сторону местной знати; самый видный из них – генерал-фельдцейхмейстер граф де Бонневаль, великолепно себя показавший в последней войне с турками. Обе партии я интересовал лишь как потенциальный рекрут в междоусобной борьбе: убедившись в моем нежелании принимать чью-либо сторону, они почти перестали замечать пришельца. Единственное исключение – Бонневаль, с коим мы сдружились на почве обмена военными воспоминаниями. Он не оставлял попыток наставить приятеля на верный путь.

– Пойми, Александр, – внушал собеседник (мы обращались по-солдатски, на «ты») – права благородного сословия святы! Устанавливать произвольные налоги даже Его Императорское Величество не вправе…

– Клод, вы тут привыкли к вольностям и льготам в своей Европе: царя Петра на вас нет! Поверь, после многих лет службы ему – то, что здесь именуют несносным тиранством, кажется детскими шалостями.

– Если не сопротивляться угнетению, мы скоро превратимся в таких же рабов, как царские подданные. Сколько славы стяжал принц Евгений воинскими подвигами, столько же позора принесут ему нынешние попытки уравнять дворян с сервами…

Мой новый друг обладал прекрасным даром убеждения – но его аргументы годились для тех, кто родился во дворце. У меня слишком хорошая память, и слишком многое в этих краях побуждало вспомнить бесприютную юность. Вспомнить привилегии высокорожденных задниц перед нетитулованною головой. Вставши на позиции простолюдинов, можно найти у тирании множество достоинств. Знаете, кого из прежних русских царей народ до сих пор помнит и любит? Ежели не знаете, легко догадаться: Иоанна Васильевича, кого же еще!

Судя по некоторым последующим шевелениям вокруг, Бонневаль оказался не единственным слушателем резких суждений о царе. Поговорку о стенах, имеющих уши, иногда стоит понимать буквально. Иначе непонятно, с какой стати мне в единомышленники стали набиваться явные мерзавцы. Некий аббат, с именем столь же невзрачным и незапоминающимся, как и его внешность, беспрестанно отиравшийся в приемных важных людей, испросил у меня аудиенцию и зашел издалека, начав толковать о благотворительности. Моего терпения хватило ненадолго.

– Святой отец! Я приехал из страны, которая многократно беднее Брабанта или Фландрии. Не вижу причин раздавать деньги, добытые для меня русскими работниками, здешним нищим. Если даже мной овладеет mania religiosa, жителям Нидерландов не стоит вставать в очередь на раздачу милостыни.

– Ваше сиятельство, можно сделать и так, чтобы ваши пожертвования достались русским, гонимым несправедливой властью…

– О-о-о! Вот это уже интересно…

Первая мысль была о староверах – хотя вообразить, чтоб они приняли иезуитское покровительство, трудновато. Теряясь в догадках, я из чистого любопытства попросил аббата устроить встречу с его подопечными.

Это оказались мазепинцы. Точнее, орликовцы – по избранному в турецких владениях новому гетману. Ходили слухи, что некоторые из них перебрались в Швецию, другие в Саксонию. Теперь вот и до Брюсселя добрались.

– И почему ж вы думаете, панове, что я стану вас кормить?

– Ясновельможный граф, вы ведь тоже за европейскую вольность, против московской кабалы…

– Ах вот оно что! Теперь понятно, зачем пан Орлик татар на Украину водил: чтоб малороссиян из оной кабалы в Европу вытащили! На аркане. Добром-то, глупые, не желают! А их там ждут, в Польше особливо… Хлопами величают, быдлом…

– Неправда, иных и офицерскими чинами жалуют…

– Только главных иуд. А говорить от имени Европы… Будь у Искариота столько наглости, как у вашего гетмана, – купил бы на свои сребреники пергамента и написал еще одно Евангелие. Ступайте вон, пока целы.

Плохой выбор, но между изменой и деспотизмом я предпочту деспотизм. Свобода ничего не стоит без чести. Лука Капрани, прибывший наконец во Фландрию, наверняка бы со мной согласился. На него жалко было смотреть.

– Ваше сиятельство, прикажите умереть за вас…

– Не надо умирать. И каяться не надо. Вернешься из Индии – прощу. Принимай «Савватия», он в Амстердаме. Матросов перетасуем: вместе решим, кто с тобой пойдет, а кто здесь останется.

– Из Индии?

– Или из Китая. Директоры будут решать: корабль у новой восточной компании в аренде. Может и купят, по рассмотрении. Так или иначе, идти за мыс Бона Эсперанца.

– Если «Святой Савватий» будет их – не поставят своего капитана?

– Мое слово имеет вес. К тому же хороших моряков не хватает катастрофически. Генеральные Штаты грозят всем голландцам, которые будут иметь дело с соперниками, публичной поркой, а осмелившимся ходить в страны Востока на чужих судах – смертной казнью. Британское правительство тоже приняло меры.

– Ну, эти всегда вели себя по-свински. Считают своими все моря от Зунда до Гибралтара…

– Разве не до мыса Финистерре?

– Могут и за мысом корабль обшарить: бывали случаи в нынешнее мирное время. Если мы и дальше собираемся возить железо в Ливорно – не лучше ли из Архангельска, в обход их поганых островов?

– Не получится. И вообще, тебе выходить из Остенде ближайшей зимой. Об этом заботься.

– Позабочусь, ваше сиятельство. А еще… Знаете, я каждый день молил Деву Марию, чтобы смягчила сердце императора Петра и он освободил вас.

– Сердце? Хм, сердце… Его больное место – кошелек. Полагаю, он меня выпустил только потому, что нужда в деньгах отчаянная. Помощников, умеющих облегчать казну, у него довольно. Тех, кто способен оную наполнять, гораздо меньше.

– Ах да, еще о деньгах… Ваше сиятельство желали найти применение своим кораблям на время зимы: в Медитерранских морях это вполне возможно.

– Каким образом?

– У греков и прочих левантинцев суда большей частью мелкие и не слишком мореходные. Зимой они из гаваней носа не кажут. Фрахт из Ливорно в турецкие порты дорожает.

– А крупным судам зимняя навигация насколько опасна?

– Англичане ходят. Зимнее время и от пиратов спокойней.

– Тебе видней: сам пиратствовал. Ладно магометан, а греков-то зачем разбивать?

– Так они ведь тоже грабят турок и христиан без разбора. У острова Патмоса, где я промышлял, – самые отчаянные негодяи там и обитают. Не считая самосцев, те еще хуже.

– Стало быть, летом разбивал разбойников и грабил грабителей, а остальное время… Ты где прятался, когда корабль найти не могли? Не иголка все же.

– Есть места. У африканского берега, у албанского. А всего лучше – остров Лампедуза.

– Погоди-ка, он же необитаемый. И пресной воды нет.

– Зато бухта отличная. Воду приходится из других мест привозить, это верно. Дожди редки даже в сезон и сразу впитываются: камень очень пористый.

– Значит, источников не нашли. Колодец копать не пробовали? Не на берегу, а ближе к середине острова? Сколько он шириною?

– Пол-лиги, в самом широком месте – лига.

– Должна быть вода. Просто не искали как следует, лентяи.

Безводный и безлюдный остров, пользующийся дурною славой (там часто прятались от непогоды берберийские пираты), известен был каждому венецианскому мальчишке. А вот пригодность бухты для семисоттонных кораблей – нежданная радость! Глава сицилийской фамилии Томази именуется «principe di Lampedusa», однако сей княжеский титул представляет скорее словесную побрякушку, чем действительное право владения. Ни один настоящий монарх не заявлял своих прав на бесполезный клочок суши. Сейчас этим рано заниматься, но на будущее – запомню. Может получиться неплохая корабельная стоянка. Конечно, если воду найти.

– Лука, вот еще что. Тебе, полагаю, Франческо не понадобится на Востоке?

– Обойдусь.

– Вот и хорошо. Корабли пойдут в Китай, Индию и Аравию. Мне нужны верные люди в разных местах.

– Он же не моряк.

– Устрою судовым лекарем: ужели при случае кровь пустить не сумеет?

– С легкостью! Что кровь, что кишки выпустить – этому парню раз плюнуть.

– Замечательно. Там, вполне возможно, практика будет.