Читать книгу Ворона кайская - Константин Шахматский - Страница 3

«Д. Е. Салтыкову

Извини меня, любезный друг и брат, но не могу не поделится с тобою нынешним чрезвычайным происшествием. Знаю что это плохо, всякий раз посвящать тебя в неприглядные стороны моего существования в этом проклятом захолустье, но ничего не могу поделать, так хочется поделиться.

Представь себе, вокруг меня кляузники и предатели, в окружении которых и рта нельзя раскрыть, а тем более что-то предпринять, как тут же возникают о тебе такие нелепейшие сплетни, что лучше и не знать о них вовсе, а тем более бороться с ними, повергая себя тем самым в пучину еще больших небылиц и злоключений….

Сегодня 3-м часу дня вернулся из Слободского (был там по ревизским делам городской управы). Прямиком в правление. Глядь, на столе два письма от известной тебе особы. Бросился спрашивать, кто принес, – никакого ответа. Лишь один регистратор сказал, что письма оставил некий чиновник, проездом из Оренбурга в столицу, что ждал меня с самого утра, да так и не дождался – спешил ехать дальше. Фамилии своей, конечно же, не назвал… И самое возмутительное в том, что конверты были вскрыты! Кто это сделал и зачем, теперь не узнать, но содержание писем стало известно, буквально, всем. Смею утверждать так же, что некоторые эпизоды из них дошли и до губернатора. А учитывая наши натянутые с ним отношения, вряд ли сие обстоятельство добавит авторитета в его предвзятом мнении обо мне. Ведь тем же вечером я узнал еще одну новость о себе самом, причем, от самого Наиглавнейшего: будто бы переводят меня в Уфу на ту же должность – советником губернского правления. С чем он меня и поздравил, опережая события.

Вот тут я задумался, брат мой, ведь вся переписка на эту тему, ранее с Перовским в Оренбург, а теперь с Ханыковым в Уфу происходила частным порядком, через людей, которым я решительно доверяю. Точно так же, как я не могу усомниться в твоей честности, передавая через тебя свои письма к Наталье Николаевне. Кстати, м-м Середа, находясь в Оренбурге, так же хлопотала за мой перевод перед тамошним начальством. И об этом можно было бы узнать, только прочтя письма. Вот я и думаю: ужели не в первый раз читают? Ужели некоторые из них и вовсе не дошли до моих рук?

Но, хватит о грустном. Думаю, как человеку, посвященному в мои тайны, тебе будет не безынтересно узнать, как обстоят дела у нашей м-м Середы в преддверии скорбной годовщины по ее мужу Акиму Иванычу. Пишет она, что живет хорошо, что оба сына, отданные по военной линии в кадетский корпус, успешно учатся. Особенно умиляется Николаем, переведенным из столицы к ней в Оренбург – так он становится похож на своего отца, вылитая копия.

Пожалуй, на этом и кончу. Не хочу утомлять своим нытьем и жалобами. Прошу тебя лишь перецеловать всех своих деток, а так же передать мой искренний братский поцелуй сестрице Аделии. Желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать искренно любящего тебя

М. Салтыкова.»

Складывая письмо, Михаил увидал, как подъехала к особняку коляска, как выпрыгнул из нее Минх с товарищем и как направились они в дом, обивая в сенях прилипшую к сапогам грязь. Старый Платон, спохватившись, что не закрыл на дверях щеколду, бросился преградить путь визитерам, но приятели уже стояли на пороге, хмурые и озадаченные предстоящим событием.

– Здоровались уже, – кивнул вместо приветствия титулярный советник.

Салтыков кивнул в ответ.

– Здравствуй, Миша, – поздоровался пришедший с другом секундант со скромной фамилией Иванов.

– Ну, а где твой помощник, – буркнул Минх, оглядев комнату и остановив свой взгляд на растрепанном камердинере, – Этот, что ли?

– Нет. Сейчас пожалует.

Владислав Алексеевич искал глазами куда бы сесть и, не найдя ничего лучшего, облокотился на секретер, побрезговав продавленным диванчиком у стены.

– Как у тебя тут, – не закончил он фразы, как появился Василий Ефимыч, запыхавшийся, и в промокшем плаще.

– Господа уже в сборе!? – воскликнул он, отряхивая шляпу, – А я все гадал, опоздаю к началу или нет. Время-то позднее.

– Да уж, – хмыкнул Минх, – ежели господину Салтыкову вздумалось бы сей час стреляться, то это выглядело бы весьма затруднительно. В такую-то темень.

Круковский изобразил на лице некую пародию улыбки на незадавшуюся шутку чиновника и, пройдя к столу, кивнул Михаилу:

– Евграфыч, готов ли?

– Готов, – твердо сказал Салтыков, пряча конверт в ящик стола.

Дядька Платон хлопнул себя по ляжкам и скрылся в кухне, там и закрывшись.

Шутка по поводу «стреляться» была и в самом деле не смешной, потому как могла воплотилась на практике. Каких-то пару часов назад Салтыков уличил в разжигании слухов того самого Минха, став случайным свидетелем омерзительного разговора. Компания чиновников стояла на улице, ожидая извозчика, а сам Михаил только что выходил из канцелярии, собираясь домой. Владислав Алексеевич, смеясь и жестикулируя, говорил приятелям:

– А наш-то, Монрепо1, перевода в Уфу ждет не дождется! Уж кого он там соблазнил, на сей раз, доподлинно не известно, однако дело настолько решенное, что сам Наиглавнейший уже помогает ему собирать чемоданы и крестит в спину!

– А как же он мог соблазнить кого-то в Уфе, когда сам здесь? – недоумевал один из слушателей.

– Мог! – восклицал Минх, – Заочно и письменно! Он ведь и на это мастак! Кто-нибудь читал тот роман, за который его сюда выслали? Нет?

Все присутствующие отрицательно замотали головами:

– Нет, не читали, не было случая.

– Ну-у, Бретонна-то читали наверняка? – не унимался негодяй, – Только не говорите, что нет!

Титулярный советник нагло ухмыльнулся, обводя зевак взглядом дракона-искусителя:

– Тогда с полной уверенностью могу сказать, что тот и другой…

Тут все увидели Салтыкова. Минх, осекшись на полуслове, покраснел и замолк. Михаил подошел к сплетнику и при всех бросил в него перчатку. Перчатка ударилась тому в грудь и, отскочив, шмякнулась в грязную лужу. Минх покрылся стыдливыми пятнами и застыл как вкопанный.

– Стреляться, – не своим голосом произнес Салтыков.

– Изволь, Михал Евграфыч, – тихо ответил тот.

– Сегодня же.

Перчатку, чтобы передать ее обратно Михаилу, никто из чиновников поднимать не стал. Салтыков, тоже. Наверное, она и сейчас там валяется.

– Итак, господа! – объявил Круковский, – Как старший по чину, стреляться я вам запрещаю! И это без возражений. Времена нынче цивилизованные, просвещенные, требующие иных решений проблемы. Посему, предлагайте сами.

– Кулачный бой, – буркнул Салтыков.

Минх, все еще стоявший у секретера, хмыкнул. Его товарищ удивленно вскинул брови.

– Михал Евграфыч, я все понимаю, конечно, – возмутился Иванов, – но драться на кулаках – несолидно как-то. Сие занятие, скорее, для мужиков. К тому же, где мы устроим бой?

– Мне все равно, – отвечал Салтыков.

– Прямо здесь, – перехватил инициативу Круковский, – Можем на крыльцо выйти. Камердинер нам посветит.

– Вы издеваетесь?! – воскликнул, не выдержав, Минх.

Его новый с иголочки полуфрак сидел как влитой, соблазняя господ блестящей посередине пуговицей. Полосатые брюки, с наведенными стрелками, кричали о скором выходе в свет.

– Ничуть, – парировал Круковский, – Было бы желание обелить свое честное имя. Ведь вы хотите оправдаться, Владислав Алексеевич?

Минх, расстегивая на животе пуговицу и оправляя цветастый атласный жилет, устало вздохнул и опустился на обшарпанный диванчик, давая понять, что смирился с такой нелепой ситуацией.

– И что вы предлагаете, Василий Ефимович? – спросил он.

Круковский вопросительно взглянул на Салтыкова, потом на Минха. Потом почесал затылок, раздумывая. Затем произнес таким тоном, будто бы ему не оставили выбора:

– Предлагаю карты. Сейчас поедем в клуб. Сыграем три партии бостона. Проигравший прилюдно называет себя ослом, и оставшийся вечер прислуживает посетителям.

– Согласен, – удрученно выдохнул Минх, вставая с дивана, – поехали.

По озабоченному лицу Владислава Ивановича было заметно, что он уже заранее готовил себя к проигрышу. По части карт он вряд ли мог тягаться с Михаилом Евграфовичем. А еще он хотел как можно скорее закончить это неприятное дело, в котором сам же и был виноват, так, впрочем, опрометчиво.

– Однако, – облегченно протянул Иванов.