Читать книгу Ворона кайская - Константин Шахматский - Страница 4

– Ну, что там с лесными дачами? Докладывай!

Николай Николаевич Семенов, отвернувшись к окну, разглядывал опрокинувшуюся на перекрестке телегу с раскатившимися по мостовой бочками. Одна из бочек остановилась возле чугунного крыльца губернаторского дома, а растерявшийся возница, вместе с постовым, пытался откатить ее обратно, дабы очистить тротуар для немногочисленных прохожих. Оставленная без присмотра лошадь брыкалась, пытаясь освободиться от перекошенной сбруи, сдавала назад, грозя вывалить оставшиеся две на дорогу и разбить их вдребезги.

– Чего стоишь, болван ты этакий! – воскликнул, не выдержав, губернатор, – Помог бы лучше! Эх, раз-з-зява.

Салтыков, ожидая когда обратят внимание на него, стоял смирно, держа наготове рапорт. То, что начальник губернии встречал подчиненного спиной, говорило о его плохом настроении. Это так же могло означать, что Наиглавнейший до сих пор зол на коллежского асессора, хотя времени с его последней аудиенции прошло достаточно.

Наконец, Семенов отошел от окна и сел за письменный стол.

– Чего молчишь? Докладывай, говорю.

Чиновник положил на стол бумаги и начал:

– Как вы прозорливо предполагали, Ваше превосходительство, на лицо самовольные вырубки и попытки арендатора скрыть следы преступления множественными поджогами.

– Так я и говорил, – довольно хмыкнул губернатор, – откуда же быть лесным пожарам в такую-то пору? Почитай, весь сентябрь – проливные дожди.

– Осмелюсь уточнить, Ваше превосходительство, как удалось выяснить, лес поджигали в августе. Тогда жара была.

– Ну, это частности, – нахмурился Семенов, – И сути не меняет. Ты виновных нашел?

– Так точно-с. Поджигатели – местные крестьяне. А командовал ими помещик Крестовский, арендатор участков. Отрывал мужиков от полевых работ, платил им три цены, только бы следы замести.

– И кто он таков? Не из нашенских? Что-то не припоминаю.

– Нет, Ваше превосходительство. Саратовский.

– Эко его занесло к нам!

– Дом для дочери строит. Выдал замуж, теперь вот…

– Ладно, – поморщился Семенов, – У самого такая на выдане. Все ковыряется – тот не мил, этот не этот… Ты в бумагах все написал?

– Да.

– Разберусь.

Николай Николаевич отрешенно смотрел куда-то в сторону и в задумчивости покручивал на пальце массивный золотой перстень с бриллиантами. Салтыков, полагая, что на этом аудиенция закончена, хотел было удалиться, но губернатор опередил его.

– Знаешь, что это? – неожиданно спросил он, подняв к верху палец.

– Никак нет, Ваше превосходительство.

– Подарок Государя Императора. За честную службу и особые заслуги перед Отечеством.

Салтыков кивнул, отдавая должное заслугам губернатора, какими бы они ни были.

– И знаешь что? – продолжал Семенов, только теперь удосужив подчиненного взглядом, – У меня и второй такой есть. Только с другим камешком.

Салтыков хмыкнул.

– И знаешь, почему я не ношу оба одновременно?

– Нет, Ваше превосходительство.

– Воспитание не позволяет, совесть мучает. А несведущие люди и дураки, не весть что обо мне думают. Вот как ты, например. Я тебя спрашиваю, а ты отвечаешь: не зна-аю. Помнишь, когда я давеча ругал тебя за расползающиеся слухи о сомнительных похождениях. Ты что мне ответил?

– Не ваша забота.

– Вот именно! Твоя гордыня и скверное воспитание прямо-таки рвутся наружу, замещая другие качества. Получить хорошее образование, выделится по службе – это еще не все. Я, может, тоже романы пишу! И стихи на французском сочиняю!

Салтыков усмехнулся.

– Но я же не лезу с ними в печать! – Семенов стукнул кулаком по столу так, что коллежский асессор вздрогнул, – И не кричу на каждом углу о своей неподкупности, а уж тем более – не противопоставляю себя обществу, вот, мол, какой я особенный. Отнюдь! Я просто выполняю возложенные на меня обязанности. И не плачу: как мне плохо! как мне трудно! меня никто не любит!

– Так что мне теперь делать?

Николай Николаевич встал из-за стола и подошел к погрустневшему чиновнику.

– Ты еще не понял, голубчик?

– Нет.

– Работать и перевоспитываться. За этим тебя сюда и выслали. Ведь получается так, что сам Государь Император озабочен твоей правильной жизнью не меньше тебя самого. Как бы парадоксально это не прозвучало.

– Я работаю, – обиженно проворчал Салтыков.

– Я вижу, – буркнул губернатор под нос, – По части обольщения замужних дамочек.

Повисла неловкая пауза. Салтыков молчал, опустив голову. Начальник губернии задумчиво прохаживался по кабинету, заложив руки за спину.

– Впрочем, – прервал молчание губернатор, – У тебя есть возможность реабилитироваться. Кажется, сама судьба заинтересована в твоем перевоспитании. К тому же, всякий раз находятся люди, которые хлопочут за тебя, искренне желая твоего исцеления.

– Я весь внимание, Ваше превосходительство, – отрешенно произнес Михаил.

Николай Николаевич изучающе просмотрел на чиновника, словно бы оценивая его возможности. Может статься, что губернатор остался-таки недоволен увиденным, но более вероятно и то обстоятельство, что ничего другого в данной ситуации ему просто не оставалось.

– Ну, вот что, голубчик, – сказал он, – Специально для тебя важное поручение. И далеко от дома, и времени на размышления хоть отбавляй. По Слободскому тракту скатаешься.

– Это куда?

– В Кай. Фон-Людвиг отрапортовал, что беспорядки там. Справишься, – так и быть, помиримся. Еще и к ордену тебя представлю, …наверное.

– Хорошо, – вздохнул Салтыков.

– И помни, что я тебе сказывал, – кивнул губернатор.

***

Потратив остатки рабочего дня на утрясание канцелярских дел и получение командировочных, он так и не успел ничего предпринять в отношении дел сердечных. Крах в affaires d’amour2 был так некстати. Уезжать с разбитым сердцем – самое плохое, что можно выдумать. И что подумает про него Лиза, терзаясь в неведении относительно его, Михаила, внезапном исчезновении? Может, написать ей? Хоть пару строк. Запрета на письменные послания от Екатерины Ивановны, кажется, не было.

Салтыков сел за стол, выбрал приличное перо, и открыл чернильницу. Он мучительно трудно подбирал слова для объяснения с девушкой, отчего его нервно потрясывало.

«Милая Бетси, – начал он, стараясь делать свой почерк как можно разборчивей, – Скорее всего, нам не удастся встретиться до моего отъезда в очередную командировку, поэтому спешу принести свои глубочайшие извинения и написать пару строк в свое оправдание…»

Нет, не так! Михаил задержал на минуту дрожащую руку. Бедняжка может не знать о его недавнем разговоре с Екатериной Ивановной. Скорее всего – так и есть. Прозорливая мать пощадит чувства дочери и оставит в неведении относительно выдвинутого молодому чиновнику ультиматума. Право, зачем лишний раз волновать впечатлительное создание, нанося ей душевные травмы? Ведь все преступления, в которых пытаются обвинить его, Михаила, еще не доказаны. Извиняться перед Лизой нужно в другом.

«Дела службы, – продолжил Салтыков, – вынуждают меня оставить Вятку на неопределенное время. Но обещаю, однако, нет, жертвенно клянусь, что не позволю тебе состариться и покрыться морщинами прежде, чем моя нога снова ступит на порог твоего дома. Я таки уверен, что очередная командировка окажется необременительной и, через неделю, или около, ты вновь увидишь в своей гостиной цветущего и улыбающегося Мишеля, дабы с интересом выслушать очередные захватывающие рассказы о новых землях и пережитых волнениях…»

Салтыков вытер рукою пересохшие губы. Трудно держать мину при скверной игре. На душе, мало того, что скребли кошки, они там еще умудрились нагадить. Нагадить, и растереть в виде нелепейших сплетен о его, якобы, похождениях. Ну, что может стоить пара невинных поцелуев в щеку; несколько высказанных на людях признаний в любви и всецелой преданности; вечерняя прогулка в парке с женщиной, на много старше тебя? Ничего, ровным счетом! Разве что снисходительной улыбки во след, или дружеского похлопывания по плечу, мол, давай, брат, не посрами. Но, нет же! Заскучавшему обывателю надобно сделать из этого acte honteux3, выходящий за всякие рамки приличия… Вздор! бред! ненавижу!

«Ах, да! – спохватился он, – Чуть не забыл! Передала ли тебе любезная матушка мой маленький cadeau4, что так поспешно был оставлен мною на столике? Дела, не терпящие отлагательств, потребовали моего беспардонного исчезновения, за что я и вынужден просить у тебя прощения. К тому же мы, кажется, планировали устроить урок музыки, который так же не состоялся по причинам от меня не зависящим. Прости и за это. Смею надеяться, что других упущений с моей стороны не предвидится.

Итак, до скорой встречи, моя милая Бетси.

Твой навеки Мишель.»

– Гришка! – позвал Михаил.

Из боковой комнаты появился второй камердинер Григорий, в помятой рубахе с расстегнутым воротом. В руках он держал влажное полотенце.

– На-ка, вот письмецо! Отнеси сей час в дом вице-губернатора.

– Не поздновато ли? Вечереет.

– Ничего не поздно! Письмо срочное. Для Елизаветы Апполоновны.

– Вот еще, развлечение, – проворчал камердинер, вытирая о рубаху мокрые руки, – в ночную слякоть через пол-города топать. Я же только воду нагрел, чтоб компресс ставить!

– Не ворчи, каналья, – насупился Михаил, – Ступай. Я сам справлюсь.

В боковой комнате, тем временем, кашлял и постанывал на своем топчане хворый Платон. Его мучала жаба5, и Гриша, узнав о срочной командировке хозяина, принялся срочно ухаживать за больным со всем присущим ему рвением.

– Платон, ты как? Держишься?

– Да, барин, – прохрипел Платон, – Жив еще.

Надо бы им денег оставить, – подумал чиновник, устраивая на горле у старика горячее полотенце, вощеную бумагу, и клочок шерстяной ваты, – рубля три. Микстуры нынче дороги. Да все на спирту. Как бы подлец Григорий сам не выпил.