Читать книгу Простое свидетельство - Константин Скрипкин - Страница 4

Пока мой отец был жив, родители каждый год покупали абонемент в консерваторию и раз в месяц ходили на концерт. Мне они тоже советовали, говорили, что музыка успокоит мне душу и поможет не нервничать. Я несколько раз добросовестно пробовал, но, может быть, не на те концерты попадал, может не в том настроении, но ни разу классическая музыка не тронула мое сердце до того самого случая, когда волею судьбы я целый год был спонсором Большого театра.

Началось все весьма банально. Один богатей, с которым мы в то время пытались дружить, в минуту откровения поделился мечтой о балерине. Ничего в этом не было особенного, даже хорошо, что при его сумасшедшей жизни у человека еще есть мечта, тем более, он намеревался не просто балериной овладеть, а строил романтические планы и в эти моменты смущенно морщил лоб, округлял глаза, хихикал, что очень ему шло, подкупало и внушало надежду на то, что и богатеи не лишены человеческого. Этот мой в итоге несостоявшийся товарищ был от земли метр семьдесят два сантиметра и женщин выше себя не терпел. Балерины, по его мнению, все как раз и должны быть маленького роста при идеальном телосложении и обширных талантах, присущих эмоциональным, творческим, музыкальным и очень спортивным девушкам. Мы полагали, что в Большой театр уже отобраны лучшие и для счастья осталось только проникнуть в его закрома. И так удачно получилось, что один из моих сотрудников в советское время был музыкантом, сам преподавал и занимал высокие посты в мире музыки, но в Душанбе. Потом, во время первой таджикской войны, ему пришлось переехать в Москву. Сохранить он сумел только старый кабинетный рояль, который в Москве продал, и купил трехкомнатную квартиру. Нигде по музыкальной линии дядька себе работы не нашел. Начал работать у нас с самых стартовых должностей и держался. У него была молодая жена и сын маленький. А у нас народ простой – посмеивались над его манерами, он такой был весь изящный, немного даже напоказ. Иногда это смотрелось комично, когда он работал, например, на курьерской должности. А знал человек, как оказалось, очень многих. Например, дружил с директором по опере Большого театра, и всякие забавные истории рассказывал из артистической жизни. Мы, грешным делом, думали, врет, а потом все оказалось правдой. И как-то раз зашел у нас разговор про балерин, а он возьми и скажи, что ничего нет проще при современной нищете Большого театра как познакомиться с балериной, и обещал это обсудить со своим старым приятелем – тем самым директором по опере. Я поддакнул, хихикнул и думать забыл о нашем разговоре, а он деньков через пять сообщает, что обо всем договорился: нужно учредить премию лучшей балерине месяца. Минимальная сумма: четыре тысячи долларов, вручать будем прямо в кабинете самого главного художественного руководителя – директора. Мы также можем в этот вечер присутствовать на спектакле в ложе «А», и время от времени всех свободных от гастролей балерин будут от нашего лица приглашать в ресторан, где мы можем с ними в неформальной обстановке поужинать. Я очень удивился, спросил, про каких балерин идет речь, может про кордебалет? Он ответственно заявил, что про лучших из лучших, и еще сказал, что художественный руководитель Большого театра народный и заслуженный всего на свете лауреат Владимир Васильев готов с нами встретиться хоть на этой неделе и обсудить детали.

Я, признаться, был удивлен, но ситуация приобретала любопытные очертания, и еще день-два я потратил на то, чтобы, преодолев заслон из секретарей и помощников, сообщить это неожиданное предложение своему богатенькому приятелю. Ему понравилось. Решили, что три тысячи выложит он, одну я, а рестораны оплачиваем пополам. Мне такое распределение не показалось справедливым, ведь я, честно скажу, балеринами не интересовался, у меня и так в то время кроме жены и сына были обременительные отношения с секретаршей и удаленная романтическая любовь в Швейцарии, к тому же доходная часть моего скромного бизнеса была раз в сто меньше его олигархического, но пришлось согласиться, утешив себя мыслью, что и я внесу свою лепту в помощь российской культуре.

Васильев оказался дядькой симпатичным, отнесся ко мне по-отечески, тем более, что я сразу отрекомендовался не главным, а только передаточным звеном. Все мы с ним быстро решили, обо всем договорились. Но самые сильные впечатления на меня произвел директор по опере. Самой приличной из его прибауток была такая: «Второклассник мальчик Федя захлебнулся при минете, и за это весь отряд исключен из октябрят…» Так он иллюстрировал тезис, что среди балетных, начиная с самого раннего возраста, процветают порочные отношения, а вот в опере нет ничего подобного и бизнес оперным тоже должен помогать. При этом шутки его ни в какой мере не были тяжеловесными. Так легко и к месту он вставлял эти неуемные пошлости, что все очень смеялись. Правда, при Васильеве он себе этого не позволял – сдерживался.

Подошел день первого вручения премии. Мой богатенький заявил, что сам приехать не сможет и чтобы я двигал один, посмотрел и ему потом все рассказал. Мое дело маленькое, потратился на огромный букет роз, перемешанных с лилиями, и приперся в Большой театр с конвертиком во внутреннем кармане своего зеленого пиджака.

На служебном входе меня без задержек провели прямо в кабинет директора – художественного руководителя. Я заранее выучил фамилию и имя балерины, которой планировалось вручать. Но они внезапно решили: в первый раз они решили на двоих разделить. Значит, две фамилии вместо одной. Срочно отправил водителя за вторым букетом, а еще речь говорить, оказалось тяжеловато, пришлось писать на бумажке и глупо в нее подсматривать. Освистать меня, конечно, не могли, так что все прошло ровненько. Потом сидел в директорской ложе – это прямо на уровне сцены справа, смотрел балет, меня было видно так-же хорошо, как и артистов, активно хлопал, а сам думал, что так близко балет еще хуже, потому что за топотом даже музыку плохо слышно. Вроде девчонки такие легонькие, а как все вместе подпрыгнут, как приземлятся одновременно – ого-го как бабахает! И еще заметил, что у занятых в балете артистов мужского пола, одетых в трико, в обычном месте у каждого убедительная выпуклость, а у солиста с грузинской фамилией – выпуклость в два раза больше, чем у остальных! Это меня поразило. До сих пор не могу найти этому объяснения. Просидел весь балет в ложе, один, а потом домой поехал. Жене я ничего не стал рассказывать, ведь это для меня была вроде как работа, а в работу чего женщину впутывать.

* * *

Мой приятель – богатей потом расспрашивал, как звали балерин, как они выглядели, что сзади, что спереди, а мне и сказать нечего. Они ведь были в гриме и в костюмах – трудно понять, все-таки привыкаешь к человеку в нормальной одежде, а в этих белых пачках все они какие-то одинаковые.

Во второй раз все повторилось. Опять два букета, конвертики, кабинет, но в тот вечер шла опера, и Васильев, когда все ушли, пристально на меня посмотрел и говорит: «Подожди секундочку…». И достает из шкафа бутылку коньяка. Наливает себе и мне – выпиваем под бутербродик, он наливает еще, но бутылка кончается – там, оказывается, и было совсем на донышке, он достает другую бутылку – виски какой-то на этот раз, и тоже неполная, но грамм по сто пятьдесят на каждого получается. И минут через десять, глядя на мои осоловевшие глаза, Директор и Художественный руководитель Большого театра, говорит: «А теперь иди и слушай». И меня отводят в зал, где спектакль уже начался, но не в ту ложу, которая над сценой слева, а в ту, которая, напротив сцены, возле самой галерки. Сажают там в первый ряд, я подпираю руками расслабленную голову и… как по волшебству, как будто во мне окно открылось навстречу этой музыке… Вливается в меня «Жизнь за Царя»! Невозможно словами передать. Как будто весь мир, кроме сцены, исчез, я весь там, и до слез душе хорошо! Просто сидел и губу закусывал, чтобы не разрыдаться. К антракту это удивительное состояние испарилось, я скорее в буфет, заказал, выпил, но нет… не повторилось. Второй акт совсем не показался таким выразительным, хотя там вся кульминация сюжета. Больше я такого наслаждения от оперы не испытывал, может быть, мало хожу. Но теперь я знаю, что он бывает – почти экстатический восторг! И люди, которые любят оперу, не лицемеры и не обманщики, а счастливчики, к которым этот восторг сходит чаще. Откуда сходит? Мое мнение – с небес. Спросите меня, кто тогда пел? Вообще не помню ни одной фамилии, но правило, – перед началом любого спектакля выпивать, – никогда не нарушаю.

* * *

Некоторое время не было ничего интересного, я ходил каждый месяц, вручал премии, мой приятель ни разу там не появился. Однажды знакомые меня в ложе увидели, так они стали мне махать, будто я знаменитость. Было приятно. А в другой раз был какой-то особенный балет, и в ложе собралось полно народу. Рядом со мной, чуть позади, сидела супруга Владимира Викторовича, великая звезда балетной сцены – Екатерина Максимова. Было тесновато, мой стул подпирали сзади чьи-то коленки. Спектакль премьерный, танцевали ученицы Максимовой. Зрители восторженно аплодировали, вскакивали с мест, исполнительницам главных партий преподнесли букеты. И в этой атмосфере всеобщей эйфории, балерина, которая танцевала самую главную партию, подходит к нашей ложе и протягивает цветы своему педагогу и наставнику – Максимовой, та улыбается, встает, чтобы принять цветы, но не может до них дотянуться, потому что ей мешаю я со своим стулом. А на нас свет навели, балерина на меня смотрит, весь партер смотрит и все, кто на сцене… Я сижу, чего думаю делать? Взять цветы и передать – идиотство, это же не посылка, а символ! А сдвинуться куда-то без риска травмировать задних нет никакой возможности – так плотно мы все друг к другу притиснуты. И думать некогда, и даже башкой некогда крутить. Я тогда упираюсь ногами в нижнюю часть кумачовой перегородки и резко, безжалостно на полметра уезжаю назад, где кто-то сдавленно вскрикивает, как вскрикивает человек, которому никак нельзя выдавать своих настоящих переживаний. Екатерина Максимова, получив возможность сделать шаг, принимает цветы, зал заходится в овациях. И всё, на меня она даже не посмотрела. Сидела с цветами, гордая, с прямой спиной, как настоящая королева. Ясное дело, я был чужой в этой ложе. И я понял тогда, что такое место нельзя за деньги купить, реально его нужно заслужить – только тогда получишь удовольствие. Мой приятель – олигарх, наверное, уже это знал, оттого ни разу и не пришел в театр.

Вообще, ко мне все были почтительны, но раза два я видел свои букеты в урнах у служебного выхода. Сначала была мысль обидеться, а потом решил, что это даже хороший знак. Кто я для них? Пройдоха! Они и так напрягаются за эти пару тысяч мне книксены делать. И возможности поговорить с ним нормально, о себе рассказать, у меня нет никакой. А почему ее нет? Рассказывать-то нечего… Что рассказать? Чем похвастаться? Как месяц назад строители заморозили наш объект, нагло заявив, что их менеджер за взятку с нами подписал невыгодный для них контракт? И что это была неправда, и что на переговоры от них приехали ФСБ-ники и послали нас в жопу со всеми нашими убытками, и мы чуть было не ввязались в тяжелейшее противостояние, так как мои партнеры не видели больше возможности для переговоров и настаивали, что для начала нужно сжечь этим сукам машины. И по совести нужно было… и не только машины… но я категорически запретил это делать, поехал к ним еще раз и хоть как-то, но договорился. Пришли к некоему компромиссу, стройка продолжилась. Но балеринам было бы скучно это слушать.

Или я мог бы рассказать, что мы продукции отгрузили на огромную сумму в Норильск, а там известная и уважаемая международная организация по проверке качества ее выборочно перепроверила и констатировала, что продукция наша – говно и не соответствует высоким международным стандартам. Я и сам это знал, и все норильские знали. Просто в их цену невозможно было иначе вписаться, хотя и откаты были вполне деликатные и прибыль наша маленькая. И вчера милая, энергичная девушка – представитель этой международной организации заявила при всех на совещании у покупателя, что для нее вопрос чести не пропустить нашу продукцию к потребителю. А я не очень громко, но так, чтоб она слышала, ответил, что в отличие от нее, для нас это не вопрос чести, а вопрос жизни или смерти. И внимательно посмотрел ей в глаза, а потом мы вместе с ней и с норильскими нашли компромисс. Даже если бы я рассказал балеринам, что эту фразу придумал не я, а это цитата из переговоров между Черчиллем и Сталиным по поводу судьбы послевоенной Польши, все равно я не набрал бы никаких очков в свою пользу. Для них я все равно проходимец, и молодцы, что держат марку. Они же – Большой театр!

Неприятное чувство, что я им чужой и никогда-никогда, ни при каких обстоятельствах эти красивые и талантливые люди не примут меня в свой круг, понемногу увеличивалось. Два раза мы устраивали небольшие банкеты, человек на двадцать пять. Мой приятель на первом ужине выбрал себе жертву, отвез ее на своей красивой машине с мигалкой и сопровождением домой, взял ее телефон. А со второго банкета он раньше уехал, у меня едва хватило денег расплатиться, и еще я должен был везти домой его пассию. По дороге болтали ни о чем. Я по инерции строил из себя восторженного поклонника балета, она посматривала на меня с опасением. Ничего не отложилось в памяти – ни ее лицо, ни имя, ни фамилия. Может быть, она теперь знаменитость…

Еще через пару премий Васильев попросил у моего приятеля спонсорской помощи на новую постановку. Объяснил, что бюджет у него на два спектакля в год, а он ставит целых восемь благодаря деньгам спонсоров. Кажется, речь шла о пятидесяти тысячах долларов. Дальше последовала серия переговоров, когда я неделями висел на телефонах с помощниками и секретарями, организовывал встречи, а потом по два часа как мог развлекал Владимира Викторовича разговорами, так как мой товарищ позволял себе задерживаться. Что-то он в конце концов выделил, вроде бы тысяч тридцать, но сказал, что в премии больше не участвует. И я последнюю премию отдал полностью из своих денег. По поводу резкого прекращения благотворительности выкручивался тот мой сотрудник – знакомый директора по опере. Артисты, похоже, на него обиделись, и больше он им не друг.

В театр никто ни в какие ложи меня больше не звал, а у меня вроде как привычка образовалась… Как-то сам купил билеты, пошли уже не помню какой компанией, а в Москве тогда были гастроли Мариинского театра. В тот вечер танцевала их прима-балерина Ульяна Лопаткина. Я очень близко сидел, ряду в третьем, и вроде все шло своим чередом, отлично танцевали, и подошла минута, когда по сюжету Лопаткина должна крутиться на сцене. Это называется фуэте. И вот музыка такая выразительная, и она как тугой, сильный волчок как закрутится: раз и еще, еще… еще… Зал начал орать, и на меня опять накатило такое же внезапное чувство восторга, как тогда на первом акте оперы «Жизни за Царя». Смотрю на нее, и восторг переполняет душу! Как вообще может быть такое? Она крутится себе на сцене, а у меня восторг! От чего? Почему? Вообще непонятно – просто млеешь, и хочется разреветься. И не только я, а все зрители, похоже, были в таком трансе. Непонятно, как еще оркестр умудрялся играть громче, чем все орали и хлопали.

Спустя какое-то время, я, улучив момент, попросил своего приятеля – олигарха отдать его долю за последнюю премию, но получил категорический отказ на том основании, что балерина ухаживаний его не приняла и он очень потратился на последний целевой взнос. Он сказал, что по совести, это я ему должен отдать свою часть за постановку спектакля. Я не удивился – все знают, что чем богаче человек – тем у него оригинальнее мышление. Для кого-то и я, наверное, таким же придурком выгляжу.

Но окончательно мы с ним рассорились не тогда, а при совершенно других обстоятельствах.