Читать книгу Звезда Маир - Константин Владиславович Рыжов - Страница 2

Бывает так, что весь мир сходится в точку, и тогда крохотный пятачок земли расширяется до размеров Вселенной. Бывает так, что прошлое сливается с будущим, и тогда текущая минута растягивается в Вечность. Исчезает далекое и близкое, рассеивается давнее и грядущее, остается только Здесь и Сейчас, а все остальное не имеет смысла…

Двое мужчин, которые стоят рядом с округлой и гладкой, как череп, скалой, переживают как раз такую минуту. Один из них плотный и низкий с густой курчавой бородой. На нем темно-синий плащ из тонкой шерстяной материи и чалма. Второй – худощавый, с мягкими одухотворенными чертами лица. У него короткая бородка, но нет усов. Его плащ окрашен в коричневый цвет, а голову прикрывает маленькая шапочка. Оба выглядят несчастными и потрясенными. И оба, не отрываясь, вот уже целую Вечность смотрят в одну и ту же точку – на вершину скалы…

Там – три креста. Ножка каждого из них – это обтесанное дубовое бревно в локоть толщиной. Ее заостренный нижний конец загнан в выдолбленную в скале глубокую лунку и тщательно укреплен при помощи клиньев. На высоте шести локтей от земли в каждой ножке выпилен прямоугольный паз, в который плотно входит поперечная перекладина в пол локтя толщины. К каждой из этих перекладин пригвожден человек. Всего казненных трое. Но взоры мужчин устремлены лишь на того, кто распят посередине…

Еще недавно этот человек был красив, молод и силен. Он учил людей и говорил им удивительные вещи, а под конец объявил себя Сыном Бога. Сила его убеждения была так велика, что некоторые стали задумываться: нет ли в его речах толики истины? Сколько времени минуло с той поры? Несколько лет? Или несколько часов? Бессмысленно рассуждать об этом, когда минута превратилась в Вечность. Теперь он висит на кресте, широко раскинув руки. В его запястья вбиты кованные, гранены гвозди. Еще два гвоздя пронзают его ноги между маленькими косточками плюсны. Спина, плечи, бока, живот и бедра несчастного иссечены багровыми рубцами, в которых запеклась кровь. Двое мужчин со скорбью наблюдающие за его муками, хорошо знают орудие пытки, оставившее эти ужасные следы: пятихвостый бич со свинцовыми шариками, привязанными к концам каждого из ремней. При ударе он обвивается вокруг тела и рассекает кожу до кости. Человек, висящий на кресте, получил семьдесят восемь таких ударов – достаточно, чтобы свести в могилу любого крепкого мужчину. Но по сравнению с распятием та пытка выглядит сейчас детской забавой. Вздыбленные вверх плечи несчастного кажутся неестественным образом вывихнутыми, так что наружу выступают острые углы лопаток, а под кожей бугрятся сведенные невыносимой болью мышцы. Живот его глубоко втянут, лоснящаяся от пота кожа туго обтягивает выпирающие вперед ребра. Лицо посинело от натуги. А все от того что, сделав глубокий вдох, он не имеет силы для выдоха. Двое мужчин, стоящие внизу, знают, что это значит: вся тяжесть верхней части подвешенного на руках тела казненного приходится теперь на его грудь. Кровь приливает к ней и застаивается. Сведенные судорогой, мышцы, словно железные обручи, сдавливают грудную клетку и не дают расширяться диафрагме. С невероятной мукой, помогая себе всем телом, человек на кресте небольшими порциями выдавливает из себя воздух, который со свистом выходит через его широко открытый ощерившийся рот. Когда страдание делаются невыносимыми, он старается распрямить свои колени. Тогда его провисшее тело чуть приподнимается, давление на грудь ослабевает, и это дает возможность немного перевести дух. Однако лишний глоток воздуха достается несчастному ценой новых мук. Ведь его единственной опорой служат гвозди, которыми палачи прибили к столбу его ноги. Кроме того, каждое движение рождает в его пробитых, изуродованных руках невыносимую боль…

Двое мужчин, стоящие внизу, далеко не единственные свидетели казни. Возле каждого креста застыла фигура солдата с копьем. Их начальник – дюжий высокий офицер в чешуйчатом панцире и с посеребренным гребнем на шлеме сидит в отдалении на грубо сколоченном табурете. Кажется, что, исполнив свою работу палачей и поделив нехитрое имущество казненных, солдаты потеряли к ним всякий интерес. Они хмуро вглядываются в лица зевак, которые выходят из ближайших городских ворот и останавливаются, чтобы поглазеть на распятых. Суровый вид трех стражей, а так же тот факт, что все они в панцирях и при полном вооружении, красноречиво говорит о намерении твердой рукой пресекать любые беспорядки. Но тревога их напрасна. Публичная казнь не привлекает к себе и десятой доли обычного внимания. Ныне канун Великого праздника, и горожане спешат закончить начатые дела. Некоторые проходят мимо, лишь мельком взглянув на казненных. Другие, увидев среди распятых знакомое лицо, останавливаются, чтобы переброситься несколькими словами с другими любопытными. Или с теми, кто висит на кресте…

Чаще других обращаются к тому, что посередине.

– Эй, ты! – кричит кто-то, – сойди с креста, и я уверую в тебя. Даруй вечную жизнь мне, раз у тебя самого не вышло…

В толпе слышатся смешки. Прохожие оглядываются, стараясь разглядеть шутника. Это невысокий плотный мужчина с полным круглым лицом, румяными щечками и маленьким как пуговка носом. В руках он держит корзину с вырезанными из дерева и грубо раскрашенными куклами.

– Точно! – откликается другой любитель жестоких зрелищ, – кукольник дело говорит! Чем спасать других, спаси хотя бы себя…

Несчастный хранит молчание. Похоже, он не замечает глумления толпы. Некоторые из горожан удивляются: «Где те глупцы, что толпами ходили за этим лжепророком и провозглашали его богом? Куда они все подевались?» В самом деле, поблизости нет никого из учеников, а их по слухам насчитывалось несколько десятков. Лишь несколько женщин стоят в отдалении и с немой скорбью наблюдают за муками своего наставника. Но для двух мужчин в дорогих плащах это печальное обстоятельство служит лишним подтверждением истинности каждого слова пророка. Вообще, все незначительные события этого дня наполнены для них особенным смыслом, ибо каждое из них рождает воспоминание о каком-нибудь важном пророчестве древних священных книг. Вот и сейчас мужчина в коричневом плаще тихо произносит про себя строку священного гимна: "Друзья мои и искренние отступили от язвы моей, и ближние мои стоят вдали…"

Казнь свершается на окраине Города. Справа от скалы за крошечным прямоугольным прудом раскинулись сады. Они террасами поднимаются к вершине высокого холма, на котором теснятся зубчатые башни. Из-за стен выступает роскошный фасад Дворца, украшенный галереями и колоннами из зеленоватого серпентина. Прямо за спинами казненных тянется стена Предместья. За ней виден храмовый холм, опоясанный рядами тесно сгрудившихся домов. Кривые улочки кажутся отсюда ярусами огромного амфитеатра, над которым высоко возносится беломраморная громада Храма. Обычно его стены, украшенные тяжелыми листами кованой меди, ослепительно сверкают в лучах солнца. Но сейчас солнце скрыто за густыми тучами. Город погружен в сумеречный полумрак. Храм окружают высокие зубчатые стены и мощные башни с бойницами. Хорошо видны верхние ярусы роскошной лестницы, спускающейся с вершины, а также выступающее над постройками священническое крыло. Именно оттуда вот-вот должен раздаться громкий звук трубы, оповещающей горожан о наступлении Великого праздника. Посредством нескольких мостов северные галереи Храма соединяются с древней Крепостью. Каждый из четырех ее углов венчает мощная башня. Там располагается дворец наместника. Того самого, что отдал приказ о казни пророка…

Впрочем, нет смысла смотреть по сторонам. В минуту, которая сливается с Вечностью, Дворец, Крепость, Храм и сам Город – всего лишь декорации к драме. Драме, которая разворачивается на вершине скалы, на маленьком пятачке, где сошелся весь мир. Человек, называющий себя Сыном Бога, поднимает глаза к мрачному, затянутому тучами небу. На его лице – невыразимая мука. «Боже! – восклицает он громко. – Для чего ты меня оставил?» Голос его, исполненный глубокого страдания, заставляет содрогнуться всех свидетелей этой сцены. Разговоры смолкают. Голова распятого вновь опускается на грудь. Его спекшиеся губы беззвучно шевелятся, произнося какие-то слова. Офицер смотрит на притихшую толпу и спрашивает:

– Чего он хочет?

– Наверно, просит пить, – делает предположение солдат возле среднего креста.

– Так дай ему, – разрешает офицер.

Солдат снимает с пояса флягу, смачивает дешевым кислым вином губку, кладет ее на кропило и подносит к губам несчастного. Двое мужчин, стоящих внизу, видят, как тот касается губки губами, но потом качает головой, отказываясь пить. Солдат пожимает плечами и вновь сует губку в свою флягу. Толпа в недоумении. Лишь мужчины в дорогих плащах понимают сокровенный смысл происшедшего. «Верно! – возбужденно шепчет толстяк с густой курчавой бородой, – так и должно было случиться, ибо сказано в Писании: "И давали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом"». Его худощавый спутник, обладатель короткой изящной бородки, согласно кивает головой и тихо говорит: «Он подлинный Спаситель, о котором возвещали пророки! Теперь уже недолго ждать». Оба замолкают и еще пристальнее вглядываются в лицо распятого, чье земное существование должно вот-вот оборваться. Казненный вновь поднимает голову, с усилием распрямляет ноги, судорожно выдыхает воздух, а потом внятно произносит: «Отче! В руки твои предаю дух мой!» Его тело бессильно повисает на кресте без признаков жизни. Все кончено. Толпа начинает расходиться, но двое мужчин не трогаются с места. Остается еще одно древнее пророчество, и они хотят дождаться его осуществления…

В воротах появляется младший жрец Храма. Он поспешно поднимается на вершину скалы и что-то шепчет на ухо офицеру. Тот кивает в ответ и отдает подчиненным короткую команду. Двое мужчин, стоящие внизу, не могут разобрать ни одного слова, но они и так знают, о чем идет речь. Жрец напоминает солдатам, что день на исходе, что оставлять мертвые тела не погребенными в канун Великого праздника – грех. Офицер охотно внимает просьбам жреца. При обычном течении дел казнь может затянуться до утра. Кому же охота торчать на своем посту целую ночь? Куда соблазнительнее положить конец агонии преступников и коротать время в каком-нибудь уютном кабачке, тем более, что средство для этого давно известно…

Двое мужчин, стоящих внизу, видят, как солдат у левого креста извлекает из ножен меч и одним ударом перебивает распятому обе голени. Лишившись единственной точки опоры, тело повисает на прибитых руках. Второй воин проделывает ту же операцию над другим преступником. Теперь оба лишились возможности выпрямляться и должны в скором времени умереть от удушья. Солдаты сходятся возле центрального креста, предполагая покончить таким же образом с последним осужденным. Один примеривается для удара, однако второй останавливает его. Очевидно, он обнаружил, что пророк мертв и сообщил офицеру о своем открытии. Сердца мужчин наполняются ликованием. Только, что на их глазах исполнилось еще одно древнее пророчество, которое гласит: «Бог хранит все кости его; ни одна из них не сокрушится…»

Офицер берет в руки копье, подходит к распятому телу и сильным ударом пронзает грудь умершего в том месте, где должно находиться его сердце. Мужчины не могут видеть того, что случилось дальше, но громкие восклицания стоящих поблизости зевак доносят до них весть о новом чуде: из нанесенной копьем раны обильно изливаются вода и кровь. Тот, что одет в коричневый плащ, тихо произносит слова Священной книги: "…сердце мое сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей…"

Теперь они могут оставить свой пост. Оба идут к воротам и здесь ненадолго расстаются. Обладатель коричневого плаща направляется к Крепости. Он быстро шагает по узким улицам, где царит предпраздничное оживление. Добравшись до места, он вызывает дежурного офицера и передает через него свое прошение к наместнику. Вскоре офицер возвращается и вручает ему запечатанную табличку.

– Йосэф бар-Ионе, – говорит он. – Наместник не возражает. Можешь взять тело казненного и похоронить.

И, помолчав, добавляет с усмешкой:

– Странно, что твой пророк умер так быстро.

– Он провисел на кресте ровно столько, сколько было необходимо, – сухо отвечает Йосэф.

– Необходимо для чего? – спрашивает офицер.

– Для того что бы на нем исполнились все древние пророчества.

По дороге из крепости Йосэф заходит в лавку сирийского купца и покупает восемь локтей тонкого льняного полотна. Товарищ поджидает его у городских ворот. У него в руках золотой потир с крышкой, заполненный благовониями. Они готовы к погребению…

На месте казни, Йосэф вручает офицеру табличку, запечатанную печатью наместника. Тот пробегает глазами строки приказа.

– Тело ваше, – говорит он равнодушно. – Берите его. Нам одной заботой меньше.

Йосэф расстилает на камнях плащаницу. Мужчина в темно-синем плаще посыпает ее смесью мирры и ладана. Затем они подходят к кресту. К его ножке прислонено копье. Его длина около пяти локтей. У копья ясеневое древко и острие в виде лаврового листа. Йосэф протягивает руку и осторожно касается наконечника.

– Вот острие, пронзившее божественную плоть, – говорит он тихо. – Что может быть больше? Не хотел бы я стать тем, против кого его направят в следующий раз…

Тем временем солдаты извлекают гвозди из ног распятого пророка. Один из них встает на табурет и несколькими ударами молотка выбивает перекладину из паза ножки креста. Стоя внизу, мужчины принимают безжизненное тело. Едва колени умершего касаются земли, рана на его груди открывается, и из нее начинает капать алая кровь.

– Подержи учителя, брат Накдимон, – говорит Йосэф.

Накдимон застывает на месте, прижимая к себе перекладину с пригвожденными к ней руками казненного. Длинные волосы пророка, ниспадающие с его упавшей на грудь головы, почти касаются земли. Йосэф поднимает пустой кубок из-под благовоний и подносит его к ране, стараясь не упустить ни одной капли.

– Чудо! – шепчет он. – Смерть уже сокрушила плоть, но кровь по-прежнему жива.

– Кровь – вместилище души, – отвечает Накдимон…

Они ждут, пока алая струйка не иссякнет. Йосэф плотно закрывает крышку и прячет бесценный сосуд в своих одеждах. Вдвоем они кладут умершего на землю, клещами вытаскивают гвозди из перекладины и тщательно укутывают тело в плащаницу…

– Час Великого праздника приближается, – говорит Йосэф бар-Ионе. – У нас мало времени, брат. К счастью, моя гробница совсем рядом.

Они поднимают труп и несут его в сад, разбитый неподалеку от места казни. За садом начинается горный склон и здесь, прямо в скале вырублен искусственный грот. Минуя маленькие сени, Йосэф и Накдимон попадают в низкую тесную комнату, где на полу, в мягком камне вытесано углубление для тела. Они кладут пророка на погребальное ложе и, замерев на месте, читают про себя молитвы. На улице по-прежнему темно, и внутри гробницы сгущается настоящий мрак. Стоя плечом к плечу, они едва могут видеть друг друга.

– Пошли, – говорит Йосэф, – все остальное женщины сделают после праздника.

Они выбираются наружу и вдвоем с трудом подкатывают ко входу большой круглый камень…

В это мгновение плотная завеса туч неожиданно разрывается, так и не пролившись дождем. Появляется солнце, уже наполовину скрывшееся за храмовым холмом. Залитый его лучами Храм кажется багрово-красным, словно по его стенам струятся потоки крови. Йосэф и Накдимон замирают, пораженные этим необычайным зрелищем. Постепенно краски тускнеют. Последние лучи солнца сверкают на балюстраде, опоясывающей плоскую крышу Храма, и гаснут. До далекого Предместья долетает дружный крик, вырвавшийся из нескольких сотен глоток. Он обращен к Богу. «Услыши наш глас!» – взывают люди, собравшиеся на вечернюю молитву. В быстро темнеющем воздухе можно различить всполохи яркого пламени – это догорает жертва на храмовом алтаре. Йосэф бар-Ионе легко вызывает в памяти хорошо знакомую картину: сотни людей лежат, простершись на земле перед алтарем, и каждый просит у Бога здоровья, процветания и хорошего урожая. «Что-то ожидает нас теперь, после того как мы распяли Его Сына?» – думает он, и сердце его замирает в предчувствии грядущей беды…

Город тонет в ночной мгле…

Минута Вечности миновала…