Читать книгу Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери - Страница 3

Каждое утро на палубе Рикардо Виньес[6], пианист, с похожими на голубиные крылья руками, шептал мне на ухо:

– Консуэло, вы не женщина.

Я смеялась и целовала его в щеку, отводя длинные усы – из-за них я иногда начинала чихать. А он гнусавил свои галантные испанские фразы, желая мне доброго утра, расспрашивая, что мне снилось, помогая пережить еще один день на пути в Буэнос-Айрес. И каждый раз я пыталась понять, что имеет в виду дон Рикардо, произнося эту ритуальную утреннюю фразу.

– Тогда, может быть, ангел или чудовище? Кто же я? – наконец в раздражении накинулась я на него.

Он перестал улыбаться. Несколько минут всматривался в морскую даль, и лицо его было похоже на лики с полотен Эль Греко. Он взял мои руки в свои:

– Дитя, вы умеете слушать, ах, это уже неплохо… С тех пор как мы встретились на этом корабле, я постоянно спрашиваю себя, кто же вы. Я знаю, что люблю ту, что живет внутри вас, но знаю также, что вы не женщина. Ночи напролет я размышлял об этом и наконец погрузился в работу. Пожалуй, я все-таки больше композитор, чем пианист, и только в музыке могу выразить вашу сущность так, как я это чувствую.

Виньес откинул крышку стоявшего в салоне пианино с небрежной кастильской элегантностью, благодаря которой снискал себе популярность в Европе. Я слушала, это было великолепно. Море покачивало нас, словно подхватив ритм мелодии, и мы принялись, как обычно, рассказывать друг другу о бессоннице, о своих открытиях: иногда на горизонте показывался то маяк, то остров, то другой корабль.

Я подумала, что теперь эта фраза Виньеса, выраженная в музыке, больше не смутит мой покой. И смешалась с пассажирами «Массилии».

* * *

Здесь были европейцы, которых туристические агентства уговорили посетить молодой американский континент под звуки танго. И выходцы из Южной Америки, которые везли домой из Парижа изрядные запасы платьев, духов, драгоценностей и каламбуров. Пожилые дамы не смущаясь рассказывали, сколько килограммов они сбросили в салонах красоты. Другие беззастенчиво показывали мне фотографии, на которых можно было с точностью до миллиметра проследить приключения их хорошеньких носиков. Один господин поведал мне об успешно проведенной деликатной операции – трансплантации купленных по дешевке зубов бедняка…

Самые юные девушки развлекались тем, что демонстрировали нам по четыре-пять платьев за день. Им нужно было придать видимость ношенных – южноамериканская таможня строго следила за тем, чтобы дамы не провозили контрабандой предметы роскоши. В перерывах между сменой туалетов девушки принимали ванны с опьяняющими ароматами. Аргентинки и бразильянки оставляли европейских женщин далеко позади по части нарядов. Они недолго артачились, когда их просили сыграть на гитаре или спеть народную песню. Пока мы плыли, девушки из тропиков становились все более раскованными, с них постепенно сходил светский лоск. Старые и молодые ворковали на португальском и испанском, не давая француженкам ни малейшего шанса вставить хоть словечко.

Рита, юная бразильянка, умела изображать на гитаре колокольный звон – то зовущий к обедне, то праздничный. Она утверждала, что вдохновение пришло к ней во время карнавала в ее родной стране – в одну из тех ночей, что принадлежат колдунам индейским и негритянским, – когда все женщины отдаются своим желаниям, своей природе, погружаются в жизнь неисследованных девственных лесов. Ритины колокола порой сбивали пассажиров с толку, и они поднимались на палубу. Она утверждала, что ее гитара – волшебная, и считала, что умрет в тот день, когда инструмент разобьется. Отец Ланд, которому Рита часто исповедовалась, был перед ней совершенно безоружен и просто не мог отчитывать ее за языческие рассуждения и веру в колдовские силы.

Мне очень нравился отец Ланд. Мы часто подолгу гуляли с ним по палубе, разговаривая о Боге, сердечных делах, о жизни и путях самосовершенствования. Он спросил меня, почему я не появляюсь в столовой, и мне пришлось рассказать ему, что я ношу траур по мужу, Энрике Гомесу Каррильо, и еду по приглашению аргентинского правительства, которое мой покойный супруг-дипломат некоторое время представлял в Европе. Отец Ланд, прекрасно знавший многие его книги, пытался меня утешить: он внимательно слушал, как я со всем пылом юности рассказывала ему о любви, которую внушил мне пятидесятилетний мужчина за недолгий срок нашей совместной жизни. Я унаследовала все его книги, его имя, его состояние и принадлежавшие ему газеты. Мне была доверена его жизнь, и я хотела понять и пережить ее заново и продолжить – в память о нем. Я решила повзрослеть ради него и поставила это своей целью.

Рикардо Виньес был близким приятелем моего мужа. Он заметил меня в Париже: от матери я унаследовала фамилию одного из его друзей – маркиза де Сандоваля, а для Виньеса это имя ассоциировалось с океаном, бурей, вольной жизнью и воспоминаниями о великих конкистадорах. Виньеса обожали все женщины Парижа, но он был аскет, и его чувства принадлежали исключительно музыке.

Однажды я услышала, как гитаристка Рита хриплым шепотом сказала ему на ухо:

– Правда ли, что вы принадлежите к тайному и очень строгому ордену, еще более могущественному, чем иезуиты, к секте, членами которой могут стать только люди искусства?

– Разумеется, и вам наверняка уже доложили, что в полнолуние мы отрезаем себе один ус, который, впрочем, тут же отрастает снова?

* * *

Моим другом на корабле стал и Бенжамен Кремьё [7], он плыл в Буэнос-Айрес читать лекции. Огненный взгляд и страстный голос делали его похожим на раввина. Его речи казались мне полными тайной силы.

– Когда вы не смеетесь, волосы у вас становятся грустными, какими-то усталыми. Ваши кудри никнут, как засыпающие дети… Любопытно, что, когда вы оживляетесь, когда вы рассказываете о своей стране – о колдовстве, цирке, вулканах, – ваши волосы снова оживают. Хотите быть красивой – почаще смейтесь. И обещайте мне, что сегодня вечером вы не допустите, чтобы ваши волосы уснули.

Он говорил со мной как с бабочкой, которую просят не складывать крылышки, чтобы получше рассмотреть ее краски. Несмотря на длинный, слегка потертый пиджак и бороду, придававшую ему солидности, он оказался самым молодым из моих друзей. Кремьё был чистокровным евреем. Ему нравилось быть самим собой, жить своей собственной жизнью. Он говорил, что я ему нравлюсь, потому что умею меняться. Мне это ничуть не льстило. Я бы хотела, как и он, оставаться спокойной и довольной тем, кем Бог и природа позволили мне быть.

К концу путешествия мы с Виньесом и Кремьё стали неразлучны.

Поздно вечером, накануне прибытия в Буэнос-Айрес, дон Рикардо сыграл странную и великолепную прелюдию, а потом объявил, что она называется «La niña del «Massilia».

– Это вы, – объяснил он, протягивая мне ноты. – Вы niña этого корабля.

Рита тут же предложила аккомпанировать ему на гитаре. Только гитара, утверждала она, может выразить смысл этой музыки и то, что Виньес думает обо мне.

Наконец мы прибыли. В суматохе высадки мы успели сказать друг другу разве что несколько вежливых слов, как вдруг я услышала, что кто-то кричит на палубе:

– Мы ищем вдову Гомеса Каррильо. Dónde está la viuda de Gómez Carrillo?[8]

Я не сразу догадалась, что речь идет обо мне.

– Это я, господа, – смущенно пробормотала я.

– О, а мы-то думали, что вы пожилая дама!

– Какая уж есть, – ответила я, щурясь от вспышек фотоаппаратов. – Вы не могли бы подыскать мне гостиницу?

Они решили, что я шучу. На набережной меня встречал министр. Он объяснил, что раз я прибыла по приглашению правительства, то буду жить в отеле «Испания», где останавливаются все официальные лица. Президент приносит свои извинения, что не может оказать мне гостеприимство, так как озабочен близкой революцией.

– Как это – революцией?

– Да, мадам, самой настоящей. Но наш Эль Пелудо[9] – человек благоразумный, это уже третий срок его президентства. Он знает, как управляться с беспорядками.

– А когда должна случиться эта ваша революция? И часто они у вас бывают?

– Уже давно не было. Эта, говорят, назначена на среду.

– И нет никакой возможности ей помешать?

– Не думаю, – ответил министр. – Президент не хочет вмешиваться. Он спокойно ждет, когда революция придет к нему сама. Он отказался принимать меры против студентов, которые вышли на улицы с криками «Долой Эль Пелудо!». Положение серьезное, но я рад, что у вас есть еще несколько дней в запасе, чтобы посетить президента. Советую вам отправиться к нему завтра же утром. Он очень любил вашего мужа и будет счастлив встретиться с его вдовой.

* * *

Итак, на следующий день я на машине отправилась в правительственную резиденцию «Каса Росада». Я проехала мимо единственного украшавшего столицу небоскреба в нью-йоркском стиле, откуда открывался вид на пустыри в самом центре города и на ветхие домишки, которые, похоже, обосновались здесь навсегда.

Эль Пелудо, так здесь прозвали президента, показался мне человеком очень мудрым и очень спокойным. Улыбаясь, он сообщил мне, что стареет и не ест практически ничего, кроме свежих яиц, и что ему нашли несколько прекрасных несушек, которых он держит в своем поместье. Эль Пелудо всегда отказывался жить в президентском дворце и каждый день ходит туда из дома пешком. Не решаясь заговорить о неожиданной смерти нашего дорогого Гомеса Каррильо, я спросила у президента, о чем думают те люди, которые трезвонят на всех углах о революции, намеченной на среду. Он посерьезнел, но расстроенным не выглядел:

– Они решили устроить революцию… Студенты… Говорят об этом вот уже несколько лет. Возможно, когда-нибудь они ее устроят. Надеюсь, это случится после моей смерти. Я всегда давал им то, чего они хотели. Подписываю, подписываю целыми днями, соглашаюсь на все их требования.

– Может быть, вы подписываете слишком много и в этом корень зла? – рискнула предположить я.

– Смерть Гомеса Каррильо очень меня опечалила, – сказал он, не отвечая на мой вопрос. – Вы знаете, он обещал мне приехать в Буэнос-Айрес и на некоторое время встать во главе министерства образования. Я считаю, что это самое важное из всех министерств. Я последовал одному из его советов: заменил старых школьных учительниц молодыми красивыми девушками. Помню, что в детстве для меня было настоящим кошмаром каждое утро встречаться со своей учительницей – старой каргой со вставными зубами, давно возненавидевшей детей. Сегодня, когда появляется хорошенькая девушка, мы принимаем ее на работу, даже не спрашивая диплома… Думаю, дети должны лучше усваивать то, что преподает им красивый человек.

Я слушала его, слегка улыбаясь. Я представляла себе жалобы родителей, которые сдали своих детей этим победительницам конкурсов красоты без опыта и образования…

Министр Г. в тот же вечер пригласил меня на ужин с важными официальными лицами. Революцию по-прежнему ожидали в среду. Женщины были очень красивыми, а еда – обильной. Едят в Буэнос-Айресе в три раза больше, чем в Европе. Мне очень понравилась эта поездка.