Читать книгу Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери - Страница 5

Тем временем мои друзья исчезли. Когда мы встретились несколько дней спустя, они клялись, что никогда больше не поднимутся на борт самолета! Что до Кремьё, то его начинало тошнить от одного слова «самолет»:

– Бывают такие приступы дурноты, которые не можешь забыть всю жизнь!

Революция приближалась, и я предложила ему уехать на следующий день на первом же корабле.

– Не переживайте, давайте лучше пообедаем завтра у меня в гостинице. Вы свободны?

– Конечно, дорогой Кремьё. До скорого!

Я вернулась к себе в гостиницу. Там царило возбуждение, горничные сновали туда-сюда, без конца шушукались в коридоре. Я была довольна: завтра пообедаю с Кремьё, а потом мы уедем в Париж.

В тот вечер я ужинала в гостинице с министром Г. Это был очень образованный человек, одаренный живым умом и бесконечной человеческой теплотой. Он придавал большое значение нашей встрече в память о Гомесе Каррильо. Для него мне хотелось выглядеть красивой. Но атмосфера в гостинице не соответствовала моему настроению. Я напевала, надевая белое платье и прикрепляя к волосам черную кружевную вуаль.

Зная о политических неурядицах в стране, я понимала, как любезно со стороны министра посвятить мне целый вечер. Он извинился, что вынужден был принять меры безопасности и заказать столик в укромном зальчике.

– От вашего имени я пригласил нескольких друзей Гомеса Каррильо. Их жены просто очаровательны. Им не терпится с вами познакомиться. Они хотят увидеть, кто заменил Ракель Меллер – Цветочницу – в сердце мэтра!

Развод Гомеса Каррильо и наша свадьба породили множество кривотолков. Я не захотела углубляться в этот вопрос и перевела разговор на президента:

– Лучше расскажите мне о доне Эль Пелудо. Мне он очень понравился. Я провела с ним целый час. Он рассказывал мне о своих несушках: «Я старею, мне нравятся только свежие яйца». Думаю, он устал от ответственности. Он подписывает бумаги, не читая…

Министр Г. был настоящим другом президента и понимал, что приближающаяся революция вышвырнет Эль Пелудо из «Каса Росада».

На нашем столике изысканные блюда в сопровождении аргентинского вина сменяли друг друга, когда к нам подбежал официант с письмом. Письмо оказалось от моего летчика. Он только что вернулся из полета, длившегося сутки. Сент-Экзюпери по следам свежих впечатлений писал мне об ураганах, о вынужденных посадках. Рассказывал о цветах, бурях, снах, материках. Уверял, что вернулся к людям только для того, чтобы увидеть меня, прикоснуться ко мне, взять меня за руку. Он умолял меня быть благоразумной и подождать его. Я рассмеялась и зачитала письмо вслух. Оно начиналось словами «Мадам, дорогая, если позволите» и заканчивалось «Ваш жених, если пожелаете!». Мы решили, что письмо великолепно, гениально! Его книга «Ночной полет» родилась из этого любовного письма.

В ту ночь я видела во сне его руки, посылавшие мне знаки. Небо было как в аду. Ночной полет в никуда. И только я могла зажечь солнце и помочь ему отыскать дорогу. В волнении я разбудила добряка Кремьё телефонным звонком. Он пришел к выводу, что я должна принять предложение. Я не могу оставить Сент-Экзюпери одного – так объяснил Кремьё мой сон… «Он невероятно талантлив, если вы полюбите его, он напишет «Ночной полет», и это будет грандиозно».

На следующий день, собравшись за столиком в ресторане «Мюнхен», мы с Виньесом, Кремьё и Сент-Экзюпери весело болтали и смеялись. Кремьё сказал Сент-Экзюпери:

– Вы еще напишете великую книгу, вот увидите.

– Если она будет держать меня за руку, если она согласится стать моей женой, – ответил Сент-Экзюпери.

В конце концов, исчерпав все доводы, я согласилась. Обезумев от радости, Сент-Экзюпери порывался купить мне самый большой бриллиант, какой только можно найти в Буэнос-Айресе. И тут его позвали к телефону.

– Я должен немедленно уехать, – сообщил он. – Поедемте все вместе на аэродром, там мы и обручимся, ведь именно там вы согласились меня поцеловать.

На этот раз Кремьё отказался участвовать в очередной авантюре. С нами поехал только Виньес, который по дороге заявил Сент-Экзюпери:

– Поторопитесь, иначе я забудусь и решу, что жених niña del «Massilia» я. Жаль, что на вашем аэродроме нет пианино, надо бы вам об этом позаботиться.

– Для вас я выпишу его из Парижа, – смеясь, ответила я ему.

Тонио вернулся к нам мрачнее тучи:

– Я вас покидаю.

– Но вы не можете меня покинуть. Мы должны обручиться сегодня вечером.

Вся эта ситуация продолжала казаться мне забавной. Я ничего не понимала, но чувствовала себя очень счастливой.

– Видите пилота, который должен лететь? Он боится. Один раз он уже вернулся очень напуганный. Он говорит, что не сможет прорваться.

– Прорваться сквозь что? – спросила я.

– Сквозь ночь, – пробормотал Тонио. – Прогноз погоды не слишком хорош. Но для меня погода всегда достаточно хороша. Надо спасти их от страха, сказал Дорб… Если пилот будет настаивать, я полечу вместо него. Почта должна уйти сегодня ночью.

Мы ели устриц, запивая их белым вином. Я тоже начала бояться… бояться ночи. Телефоны звонили все одновременно, в паре метров от нас рация с ужасным скрежетом передавала сообщения на морзянке: остальные пилоты справлялись о маршруте.

Ореол света вокруг радиопередатчика придавал ему мрачный вид. Потом мы услышали громкий шум мотора. Отблеск белого света, как молочное пятно, залил аэродром перед моими глазами. Тонио позвонил. Появился аргентинец (костюмер, как в театре) и быстрее, чем я об этом рассказываю, надел на него сапоги, кожаное пальто и вручил перчатки. За это время другой пилот вылез из самолета. Он вернулся.

– Пусть зайдет в мой кабинет! – крикнул Тонио, заглатывая оставшиеся устрицы, впиваясь зубами в целую буханку хлеба и отхлебывая вино из горлышка. – Извините, – обернулся он ко мне. – Я спешу.

Испуганный летчик появился в сопровождении секретаря. Он стянул с головы шлем и остался стоять, униженный, подавленный, задыхающийся.

Тонио продиктовал секретарю:

– «Бульвар Османн, Париж. Пилот Альберт уволен, предупредите все остальные авиакомпании».

– Если вы отправите эту радиограмму, я вас убью, – заорал Альберт.

Он бросился вслед за Тонио, который бегом направлялся к самолету.

– Вы боитесь ночи и при этом хотите меня убить? Подождите, пока я вернусь! – бросил ему Сент-Экс.

Летчик в отчаянии сжимал в руке револьвер. Он плакал.

– Вы не прорветесь, вы разобьетесь…

Он продолжал плакать.

Нас с Виньесом буквально парализовало. И только белое вино развязало нам языки.

– Niña, niña, nos vamos a casa?[10]

– Нет, Рикардо, это ночь моей помолвки.

Рикардо погладил свои усы. Из ангара раздался крик:

– Рикардо Виньес!

– Что я плохого сделал? – подскочил Виньес. – Я не хочу никуда лететь…

– Радиограмма для вас.

– Для меня?

Рикардо растерялся еще больше. Он судорожно искал очки, которые не желали вылезать из кармана, под аккомпанемент проклятий понуро удалявшегося Альберта.

Наконец Рикардо смог прочесть радиограмму: «Тысяча извинений. Продолжайте праздновать помолвку на аэродроме до моего возвращения. На пути обратно небо чистое, ветер попутный. Надеюсь, буду до полуночи. Ваш друг Сент-Экс».

– Так быстро отправить телеграмму, браво! – заметил Виньес, смеясь от облегчения. – Ну хорошо, помолвка предвещает una boda magnífica, inesperada![11]

Это был первый из ночных полетов, которые с тех пор не давали мне спать спокойно.

* * *

На следующее утро на аэродроме мы отметили нашу помолвку кофе с молоком. Тонио доставил почту на следующий этап, где его сменил другой летчик.

Нам сообщили, что в стране разразилась революция. Эту новость я приняла спокойно. Меня больше ничто не волновало, ведь мой летчик вернулся.

Мы с Виньесом отправились ночевать в Буэнос-Айрес. Тонио должен был остаться на аэродроме, ожидая новостей о своей почте. Меня разбудил телефонный звонок. Это был Кремьё.

– Поднимайтесь, революция… На вашей улице уже стреляют, вы слышите?

– Да что вы? Знаете, сегодня ночью я легла очень поздно. Погодите, я посмотрю в окно. Да, стреляют, похоже, и правда революция. Но я все равно приду к вам обедать, подождите меня.

Едва закончив одеваться, я обнаружила отсутствие прислуги. Только старик в углу, которому ничего уже не было нужно, протянул мне срочное письмо. Я вырвала конверт у него из рук. Но Тонио внезапно, как чертик из табакерки, ворвался в мою комнату.

– Вы здесь! Я так беспокоился за вас. Аэродром ведь далеко от Буэнос-Айреса. Я боялся больше, чем во всех ночных полетах, вместе взятых, боялся опоздать, потерять вас.

– Но почему? Это всего лишь революция… В Мексике, когда мне было пятнадцать лет, мы с моими одноклассниками наблюдали за революцией. Иногда в кого-нибудь попадала пуля, но редко насмерть. Штатские плохо стреляют. Должно пройти много лет, прежде чем люди научатся убивать.

Он рассмеялся:

– Хорошо, если вы не боитесь, то я и подавно… Впрочем, смотрите, я прихватил с собой камеру, хочу снять революцию, именно там, где стреляют, это понравится моим друзьям, оставшимся во Франции. Помните фильм, который я вам показывал?

– Да, но сначала проводите меня к Кремьё. Он ждет нас к обеду.

– Он ждет вас, а не меня…

– Но мы же теперь помолвлены!

– По вам не скажешь, – заметил он, глядя мне прямо в глаза. – У меня очень мало свободного времени, а когда я появляюсь, вокруг вас обязательно светское общество.

– Да, если революция для вас – это светское общество.

Мы шли медленно и продолжали спорить. Он не оставлял мне времени на размышления. Я возражала. Говорила, что не хочу провести всю жизнь на летном поле или сидя на стуле в ожидании его возвращения. Но пули свистели быстрее моих мыслей. Он крепко сжал мне руки.

– Скорее, не то нас убьют. Посмотрите, там уже двое или трое упали замертво.

– Может, они просто ранены?

– Шагайте, шагайте быстрее, девочка моя, или я понесу вас на закорках.

Он приказал это очень серьезно, глядя, как я семеню на высоких каблуках.

– Не стоит бежать, переходя улицу, на которой стреляют, – сказала я ему. – Люди на другой стороне тротуара – те, что делают революцию, – нас заметят. К тому же вы совершенно не похожи на аргентинца. Солдаты на грузовиках просто не обратят на нас внимания, они стреляют только по вооруженным мужчинам.

– Если все это так, то почему мы не танцуем посреди улицы, девочка моя?

Революционеры взламывали двери частных домов, кто-то стрелял с крыш. Неожиданно на нас стал наступать человек с карабином, но Тонио громко и спокойно, перекрывая шум выстрелов, заявил ему:

– Я француз. Вот, смотрите, – добавил он, демонстрируя орден Почетного легиона.

Этого оказалось достаточно, чтобы все уладить, но меня все еще трясло от страха.

– Быстрее, бежим, спрячемся за теми воротами.

Целый час мы наблюдали за революционерами. Люди беззвучно падали, их быстро подбирали и уносили, другие выходили из туннеля им на смену. Мы не могли больше оставаться на одном месте и начали нервничать. Дошли до угла. Там уже не было никакой революции, но окна были закрыты, а за ними угадывались застывшие в напряженном ожидании люди. Разворошенный муравейник.

Наконец мы добрались до Кремьё. Он обрадовался, заговорил о происходящем:

– Эль Пелудо – ваш друг. А те, кто живет в этой гостинице, – по другую сторону баррикад. Так что выбирайте выражения.

Он смеялся, это была его первая революция. Несколько самолетов продолжало угрожать Буэнос-Айресу – на случай если правительство будет сопротивляться. Но Эль Пелудо в «Каса Росада» сдался безоговорочно.

К концу дня революция победила. Революционеры начали выбрасывать из окон вещи тех, кто принадлежал к партии президента. Они волокли по улице на веревке статую Эль Пелудо и поджигали министерства.

Мы с Тонио побежали в мою гостиницу спасать багаж, потом я вернулась к Кремьё. Внезапно завыла пожарная сирена. Горела проправительственная газета «Критика».

– А если это контрреволюция? – спросила я.

– Куда бежать? – откликнулся Кремьё.

– Лично я не сдвинусь с места. Эта суета внушает мне отвращение. Я приехала в Буэнос-Айрес отдыхать!

Тонио и Кремьё рассмеялись.

Наконец мы решили забраться на крышу, чтобы Тонио мог поснимать своей камерой. «Было бы обидно не запечатлеть такое событие», – сказал он. Мы переходили от одного дома к другому. Потом Тонио захотел спуститься на улицу. Кремьё посоветовал мне отпустить его: «А мы останемся в тихом уголке на крыше и будем наблюдать за развитием событий».

Но здание газеты «Критика» горело совсем рядом с гостиницей. Дым мешал нам дышать, пришлось отступить.

В тот вечер мы пили коктейли в баре, я была в разорванном платье. Кремьё окончательно решил уехать в следующий понедельник. Я уже не понимала ни где я нахожусь, ни что я должна делать, оглушенная запахами дыма и цветов в пиано-баре…