Читать книгу Золотая пряжа - Корнелия Функе - Страница 9

Женщина билась в истерике. Доннерсмарк не понимал ни слова из того, что она кричала, тыча ему в лицо окровавленной тряпкой. Оба гоильских солдата были ошеломлены человеческой несдержанностью, даже на их каменных лицах читалось некое подобие ужаса.

– Где императрица?

– У себя в будуаре. Ее не осмелились беспокоить.

Это сказал солдат с сердоликовой, как у короля, кожей. С некоторых пор, по приказу Амалии, для охраны дворца отбирали только таких.

– Кто решится ей сказать…

Кто, как не личный адъютант.

Видит Бог, Доннерсмарк предпочел бы заявиться к ней с другим известием. Особенно сейчас, когда после недельного отсутствия Амалия без лишних вопросов снова приняла его на службу.

О Синей Бороде он рассказал ей сам. Но обо всем остальном – страшных ранах, которые нанес ему слуга-олень, и лечении у деткоежки – умолчал. Никто не видел его шрамов, даже купеческая дочка, которую Доннерсмарк по осени собирался взять в жены. Он не хотел ей объяснять, как получилось, что рядом со шрамами остались словно выжженные на коже отпечатки ведьминых пальцев. Его грудь походила на поле битвы, где основательно потопталось несколько армий. Но даже это было не самое страшное. Каждую ночь Доннерсмарк видел один и тот же сон: он превращался в оленя и молил Темного Бога, покровителя солдат и убийц, вернуть ему человеческий облик.

Множество комнат и переходов отделяло спальню Лунного принца от покоев его матери. Ничто не должно тревожить сон королевы. Вот почему в то утро страшное известие не сразу достигло ее ушей.

По слухам, знаменитое говорящее зеркальце, которым владела прабабушка императрицы, и то, перед которым сидела сейчас Амалия, были сделаны из одного стекла. «Кто на свете всех милее?..» Королева услышала бы в ответ на этот вопрос именно то, что желала слышать. Золотые волосы, безупречной формы нос и фиалкового оттенка глаза – только одна женщина могла соперничать красотой с Амалией Аустрийской. Но и та не принадлежала к человеческому племени.

Они были как день и ночь. За время, прошедшее после свадьбы, король все чаще отдавал предпочтение дню, и фигура Темной Феи мелькала в дворцовых переходах немым укором оскорбленной любви. То, что красоту, очаровавшую Кмена, соперница получила от лилий фей, не делало обиду менее горькой.

Горничная, скреплявшая волосы Амалии русалкиными слезками, сердито посмотрела на Доннерсмарка. Слишком рано. Ее госпожа не готова явить миру свое лицо.

– Ваше величество…

Амалия вздрогнула. Не оборачиваясь, поймала его взгляд в зеркале. И месяца не прошло с тех пор, как королева отметила двадцать первый день рождения, и Доннерсмарку она по-прежнему казалась заблудившимся в лесу ребенком. Что ей корона и расшитое золотом платье? Даже лицо купила ей мать, потому что то, с которым Амалия увидела свет, оказалось недостаточно красивым.

– Речь пойдет о вашем сыне.

Амалия почувствовала, как вокруг нее сгущается тьма. Она все еще не сводила глаз со своего отражения. И что-то было в ее взгляде, помимо обычной растерянности. Что-то такое, чего Доннерсмарк объяснить не мог.

– Няньке давно следовало бы принести его сюда. Я не хотела нанимать эту бестолковую деревенскую дуру. – Амалия провела рукой по золотым волосам, словно они были чужие. – Права была мать, когда говорила, что крестьяне глупы, как скот. А у поварят на кухне мозгов не больше, чем у сковородок.

Доннерсмарк избегал смотреть в глаза горничным, как видно привыкшим сносить оскорбления от госпожи. «А как насчет солдат? – мысленно спросил он. – Или фабричных рабочих, бросающих уголь в ненасытные утробы печей?»

Вероятно, Амалия не оценила бы этой иронии. Она только что расправилась с бастующими горняками, послав против них солдат мужа. Без согласия последнего.

Ребенок в лесу. Только с армией за плечами.

– Не думаю, что это вина няньки, – возразил Доннерсмарк. – Сегодня утром колыбель вашего сына оказалась пуста.

Фиалковые глаза расширились. Амалия смахнула с головы руку горничной и еще пристальнее вгляделась в зеркало, словно силилась что-то прочитать на своем лице.

– Что это значит? Где он?

Доннерсмарк опустил голову. Правду и только правду, какой бы горькой она ни была.

– Мои люди его ищут. На колыбели и подушке остались пятна крови.

Одна из горничных всхлипнула. Остальные, разинув рты, уставились на Доннерсмарка. Амалия так и застыла перед туалетным столиком. Нависла тишина, пронзительней нянькиного крика.

– То есть он мертв.

Она первая произнесла это слово.

– Мы еще ничего не знаем. Возможно…

– Он мертв, – оборвала королева Доннерсмарка. – И ты не хуже меня знаешь, кто его убил. Она завидовала мне, потому что не могла родить сама, но не решалась причинить ему зло, пока Кмен не уехал.

Амалия зажала ладонью совершенной формы рот и повернулась. Фиалковые глаза наполнились слезами.

– Приведи ее ко мне, – приказала она, вставая. – В тронный зал.

Горничные посмотрели на Доннерсмарка со смешанным выражением ужаса и сочувствия. Кухарки говорили, что Темная Фея варит змей, чтобы передать своему лицу блеск их кожи. Дворцовые слуги шептались, что человек падает замертво, стоит ей невзначай коснуться его подолом. Кучера божились, что не жилец тот, на кого пала ее тень. А садовники, в чьих угодьях Фея гуляла каждую ночь, прочили скорую смерть наступившему на ее след.

Тем не менее до сих пор все оставались живы.

Зачем же Фее понадобилось убивать ребенка, родившегося только благодаря ее колдовству?

– У вашего супруга много врагов. Может быть…

– Приведи ее, – повторила королева. – Она отняла у меня сына.

Гнев лишил Амалию разума. С ее матерью такого не случалось.

Доннерсмарк молча склонил голову и развернулся. «Приведи» – легко сказать. С тем же успехом королева могла велеть ему достать луну. Конечно, можно было собрать всю дворцовую стражу, но разве не явилось бы это лишним подтверждением бессилия королевской власти перед ее чарами?

Два солдата, которые привели к нему няньку, побледнели, услышав приказ.

Няньку заперли в ее каморке, однако страшная новость уже разнеслась по дворцу. На лицах всех, кого Доннерсмарк встречал в коридорах, отражался не только ужас, но и плохо скрываемое облегчение. Потому что принц Лунного Камня, хоть и имел лицо ангела, был существом странным: не то гоил, не то человек.

Был? Ты уже говоришь о нем в прошедшем времени, Лео Доннерсмарк?

Но он видел колыбель.

С тех пор как Амалия во всеуслышание объявила о своей беременности, Темная Фея жила в павильоне, который велел построить для нее Кмен в замковом саду, якобы по ее просьбе.

Он приставил своих гвардейцев охранять ее. Никто так и не понял от кого: от томимых страстью мужчин, попадавших под ее чары, стоило Фее мельком взглянуть на них из окна кареты; от приспешников ли свергнутой императрицы, исписавших стены городских домов призывами вроде «Смерть гоилам!» или «Долой Фею!»; или от анархистов, выдвигавших свой лозунг: «Смерть всем господам!»

«Чепуха! – гласили листовки, которые горожане подбирали утром на скамейках в парке и железнодорожных платформах. – Каменный король печется не о Фее! Он защищает от нее своих подданных». Никто не сомневался, в конце концов, что при помощи магии любовница Кмена сможет без труда защитить королевство от объединившихся армий Лотарингии и Альбиона.

Приведи ее.

Лишь только в зелени проглянул стеклянный фронтон павильона, в душе Доннерсмарка затеплилась последняя надежда: а вдруг Фея уехала. Она имела обыкновение время от времени покидать замок, иногда на несколько дней. Конюхи шептались, что лошади, везущие ее карету, – заколдованные жабы, а кучер – паук в человеческом обличье.

Надежды Доннерсмарка рухнули: она была дома. Если, конечно, действительно считала это место домом.

Гвардейцы Кмена пропустили Доннерсмарка без лишних слов. Два гоила: яшмовый и лунного камня. В отличие от Амалии Фея не требовала, чтобы ее охрана имела такую же кожу, как Кмен. Но сопровождающим королевского посланника солдатам преградили путь. Доннерсмарк не протестовал: если Фея вознамерится его убить, ни один человек на свете не сможет этому воспрепятствовать. До сих пор он видел ее только издали, одну или в сопровождении короля. На балах, дворцовых приемах, в последний раз – на празднике в честь рождения принца. Фея ничего не преподнесла младенцу: ее подарком была кожа, сохранившая принцу жизнь.

Она предстала перед ним одна, без слуг и горничных. От ее красоты у Доннерсмарка перехватило дыхание, как от внезапной боли. Полная противоположность детской миловидности Амалии. Неудивительно, ведь Фея никогда не была ребенком.

Стеклянная крыша павильона переливалась всеми цветами радуги. Так пожелала Фея, чтобы деревцам, которые она велела насадить между мраморными плитами пола, хватало солнца. Саженцам всего несколько недель, но они уже царапали прозрачный потолок, а покрытые цветами ветви заслоняли стены. И все вокруг нее росло и плодоносило, словно она была сама Жизнь. И ее платье казалось сшитым из листьев.

– Странный узор на вашей груди, – заметила Фея. – Олень уже зашевелился?

Она видела то, что скрыто от остальных. Ее тень на мраморных плитах была черной, как лесная почва близ домика деткоежки.

– Императрица желает вас видеть.

Напрасно Доннерсмарк приказывал себе не смотреть на нее, взгляд Феи приковывал, не давая опустить глаза.

– Зачем?

Почти звериным чутьем посланник почувствовал исходящий от нее гнев.

– Ребенок жив, передай ей. И скажи, что она умрет, как только его не станет. Я нашлю на нее моль, и гусеницы будут окукливаться под ее кожей. Ты понял? Слово в слово, и не торопись… Соображает она так же туго, как скоро гневается. Ступай!

Тени за деревьями зашевелились. За шелковым диваном, на котором, как говорили, Фея никогда не лежала, замелькали фигуры волков и единорогов. Зашипели змеи на коврах, которые Кмен нарочно для нее выписал из Нагпура. Они не предназначались для стен, построенных руками смертных. Но этот гнев означал боль, и ее боль тронула Доннерсмарка сильней, чем красота. Он застыл, не в силах сдвинуться с места, и только не мог взять в толк, что делал король в кукольной спальне Амалии, в то время как она ждала его здесь.

– Ну, что еще?

Теперь ее голос звучал мягче. Под ногами Доннерсмарка плиты пола проросли цветами.

Он развернулся.

– Приходи, когда олень оживет, – бросила она ему вслед. – Я научу тебя укрощать его.

Он почти не видел стражей, распахнувших перед ним двери.

Спотыкаясь и прижимая руку к изуродованной груди, Доннерсмарк вышел на широкий двор. Оба солдата посмотрели на него вопросительно. Доннерсмарк заметил мелькнувшее на их лицах облегчение от того, что он вернулся один.