Читать книгу Чернильная кровь - Корнелия Функе - Страница 10

Наступил рассвет, когда Сажерук добрался до крестьянской усадьбы, которую описал ему Небесный Плясун. Она лежала на южном склоне холма, в окружении оливковых деревьев. Земля здесь была, по рассказам Небесного Плясуна, сухая и каменистая, но травам, которые разводила Роксана, как раз такая и была нужна. Усадьба стояла на отшибе, ни одной деревни поблизости, и защищала ее лишь стена ниже человеческого роста да деревянные ворота. Отсюда уже виднелись крыши Омбры, высоко вздымающиеся над ними башни замка и поворот к городским воротам – совсем рядом и в то же время слишком далеко, чтобы успеть скрыться за городскими стенами, если разбойники или солдаты, возвращающиеся с очередной войны, вздумают разграбить одинокую усадьбу, где никого нет, кроме женщины и двух детей.

«Может, у нее есть хотя бы батрак», – думал Сажерук, стоя за кустами дрока. Ветви скрывали его, зато сам он мог все разглядеть. Дом был маленький, как большинство крестьянских домов, не такой убогий, как у многих, но и не намного лучше. Целая дюжина таких домов могла бы уместиться в любом из тех залов, где прежде пела и танцевала Роксана. Даже Змееглав приглашал ее в свой замок, как ни презирал он Пестрый Народ, потому что в ту пору всякому хотелось смотреть на нее и слушать. Богатые купцы, мельник, живший ниже по реке, торговец пряностями, больше года славший ей подарки… многие мечтали взять ее в жены, засыпать драгоценностями и дорогими платьями, предлагали ей покои куда просторнее дома, где она теперь жила. Но Роксана осталась с Пестрым Народом, она была не из тех комедианток, что продают хозяину голос и тело за немного покоя и теплый кров.

Но и ей однажды надоело бродяжничать, захотелось постоянного дома для себя и детей, потому что бродячая братия жила вне закона. Закон не защищал их, как не защищал побирушек и разбойников. Ограбивший актера мог не опасаться властей. Насилие над комедианткой сходило безнаказанным, и убивший комедианта не предавался в руки палача. Вдове была позволена единственная месть: избить тень убийцы – только тень, – когда солнце отбросит ее на городскую стену, и за похороны вдова должна была платить сама. Да, для Пестрого Народа не было защиты. Этих людей звали приманкой дьявола, смеялись их шуткам, слушали песни и сказки, смотрели трюки и фокусы и по вечерам запирались от них покрепче. Их не пускали ночевать в города и деревни, под защиту стен, им приходилось вечно бродить по дорогам. Их свободе завидовали и потому высмеивали этих людей, вынужденных служить за деньги и хлеб множеству господ.

Редко случалось, чтобы комедиант избавился от вечных странствий и положения изгоя. Но Роксане это, видимо, удалось.

При доме был хлев, амбар, пекарня, а между ними – двор с колодцем посередине, сад, окруженный плетнем, чтобы куры и козы не общипали молодые деревца, а за ним – около десятка узких длинных грядок. С одних урожай был уже собран, на других еще колосились пушистые травы, отяжелевшие от семян. Утренний ветерок доносил до Сажерука их горьковато-сладкий аромат.

Роксана склонилась над самой дальней грядкой, среди льна, окопника и дикой мальвы. Похоже, она работала уже давно, хотя над кустами еще не развеялся утренний туман. Рядом с ней стоял мальчик лет семи-восьми. Роксана сказала ему что-то и засмеялась. Как часто Сажерук вспоминал ее лицо, каждую черту, рот, глаза, лоб с высоко зачесанными над ним волосами. С каждым годом это становилось труднее, облик Роксаны расплывался, как ни старался он припомнить все в точности. Время стерло, запорошило пылью ее лицо.

Сажерук шагнул вперед и тут же отступил. Он уже трижды хотел пойти назад, бежать отсюда так же неслышно, как пришел, и все-таки не трогался с места. Ветер зашевелил кусты дрока, толкнул его в спину, словно подбадривая, и Сажерук решился, раздвинул ветки и двинулся к дому и грядкам.

Мальчик увидел его первым, а из высокой травы у хлева выступил гусь и пошел на него, шипя и хлопая крыльями. Крестьянам не разрешалось держать собак, это было привилегией знати, но гуси были надежными сторожами и умели ничуть не хуже пугать непрошеных гостей. Однако Сажерук ловко увернулся от разинутого клюва и погладил рассерженную птицу по белой шее, так что гусь в конце концов аккуратно сложил крылья, как свежевыглаженное платье, и мирно поковылял обратно на свое место в траве.

Роксана выпрямилась. Она обтерла о платье перепачканные землей руки и молча смотрела на него. Волосы у нее и в самом деле были заколоты наверх, как у крестьянки, но, похоже, были такими же длинными и густыми, как прежде, и такими же черными, не считая нескольких седых прядок. Платье на ней было коричневое, как земля, на которой она работала, а не пестрое, как те юбки, что она носила прежде. Но лицо ее было Сажеруку по-прежнему знакомо, как небесный свод над нами, – знакомо лучше, чем собственное отражение в зеркале.

Мальчик схватил грабли, лежавшие рядом с ним на земле, и поднял их с такой мрачно-решительной миной, будто привык защищать мать от странных чужаков. «Умница, – подумал Сажерук, – не доверяй никому, а уж тем более покрытой шрамами морде, которая вдруг появляется из-за кустов».

Что сказать, когда она спросит, где он был?

Роксана что-то тихо шепнула мальчику, и он опустил грабли, но глядел по-прежнему настороженно.

Десять лет.

Он и прежде часто уходил – то в лес, то в приморские города, по дорогам, вьющимся по холмам среди рассеянных деревень, – как лис, появляющийся у человеческого жилья лишь тогда, когда от голода подведет живот. «У тебя сердце бродяги», – говорила Роксана. Иногда ему приходилось разыскивать ее, потому что она уходила кочевать с остальными комедиантами. Одно время они жили вместе в лесу, в заброшенной хижине угольщика, а потом снова в шатре, среди пестрого народа. Одну зиму они даже продержались за прочными стенами Омбры. Это его всегда тянуло прочь, и, когда у них родилась первая дочь и Роксане все чаще хотелось остаться с другими женщинами из их касты, вблизи от защищающих стен, он стал уходить один. Но он всегда возвращался к ней и детям, к большой досаде увивавшихся вокруг нее богачей, надеявшихся сделать из комедиантки приличную женщину.

Что она подумала, когда он исчез на десять лет? Считала его умершим, как Небесный Плясун? Или поверила, что он мог просто уйти, не сказав ей ни слова, не попрощавшись?

На лице Роксаны он не прочел ответа. Оно выражало растерянность, гнев, может быть, и любовь. Может быть. Она шепнула что-то мальчику, взяла его за руку и повела за собой – медленно, словно не позволяя ногам ступать быстрее. Ему хотелось бегом кинуться к ней, с каждым шагом сбрасывая с себя годы, но отвага покинула его. Он стоял, словно прирос к земле, и смотрел, как она идет к нему, – после всех этих лет, для которых у него нет объяснения, кроме одного, которому она не поверит.

Между ними оставалось всего несколько шагов, когда Роксана остановилась. Она положила руку мальчику на плечо, но он стряхнул ее. Еще бы! Он не хотел, чтобы рука матери напоминала о том, что он еще маленький.

Как гордо она выпячивает подбородок. Это было первое, что привлекло его в Роксане, – гордость. Он невольно улыбнулся, опустив голову, чтобы она не заметила.

– Ты, видно, по-прежнему можешь уговорить любого зверя. До сих пор моя гусыня никого близко не подпускала.

В голосе Роксаны, когда она говорила, не было ничего особенного – ничто не предвещало той силы и красоты, какие раскрывались в пении.

– Да, это не изменилось, – сказал он. – За все эти годы.

И вдруг, глядя на нее, Сажерук наконец по-настоящему почувствовал, что вернулся домой. Это чувство было таким сильным, что у него подогнулись колени. Как он счастлив был снова видеть Роксану, невероятно, безмерно счастлив! «Спроси меня! – подумал он. – Спроси меня, где я был». Хотя он не знал, как объяснить ей.

Но она сказала только:

– Похоже, там, где ты был, тебе жилось неплохо.

– Это только так кажется, – сказал он. – Я оставался там не по доброй воле.

Роксана разглядывала его лицо, словно забыла, как он выглядит, и гладила мальчика по голове. Волосы у него были такие же черные, как у матери, но глаза были другие и смотрели на него неприветливо.

Сажерук потер ладонь о ладонь и зашептал своим пальцам слова на языке огня, пока с них дождем не посыпались искры. Там, где они падали на каменистую землю, вырастали цветы, красные цветы с лепестками из язычков пламени.

Мальчик таращился на них с испуганным восторгом, потом опустился на корточки и протянул руку к огненным соцветиям.

– Осторожно! – предупредил Сажерук, но было уже поздно.

Мальчик смущенно сунул в рот обожженные пальчики.

– Значит, огонь тебе тоже повинуется по-прежнему, – сказала Роксана, и в ее глазах впервые промелькнула улыбка. – Похоже, ты голоден. Пойдем.

И она молча пошла к дому. Мальчик все еще смотрел на огненные цветы.

– Я слышал, ты выращиваешь травы для знахарей. – Сажерук нерешительно остановился в дверях.

– Да. У меня даже Крапива покупает.

Крапива, крошечная, как гномик, вечно недовольная и молчаливая, как уличный попрошайка, которому вырезали язык. Но лучшей знахарки не найти на целом свете.

– Она так и живет в старой берлоге на опушке леса?

Сажерук наконец зашел в дом. Притолока была до того низкая, что ему пришлось пригнуться. В нос ударил запах свежего хлеба.

Роксана положила на стол каравай, достала сыр, оливковое масло, маслины.

– Да, но она там редко бывает. Крапива стала совсем чудная, бродит по лесу, разговаривает с деревьями и сама с собой, выискивает травы, которых еще не знает. Иногда пропадает на долгие недели, поэтому люди все чаще приходят ко мне. Крапива кое-чему научила меня за эти годы. – Роксана говорила, не глядя на него. – Показала, как вырастить на грядке травы, которые обычно растут только в лесу: медвежье ушко, кислицу, красные анемоны, из которых делают свой мед огненные эльфы.

– Я не знал, что эти анемоны тоже лечебные.

– А они и не лечебные. Я посадила их потому, что они мне о ком-то напоминали.

Тут она наконец взглянула на него.

Сажерук потянулся к пучку трав, свисавших с потолка, и растер пальцами сухие почки. Это была лаванда, в которой любят прятаться гадюки, – целебное зелье от их укусов.

– Я думаю, травы растут у тебя только потому, что ты им поешь, – сказал он. – Разве повсюду не говорили раньше: «Когда Роксана поет, расцветают даже камни».

Роксана отрезала от каравая несколько ломтей и налила в миску оливковое масло.

– Я пою теперь только им, – сказала она. – И моему сыну. – Она пододвинула к гостю хлеб: – Ешь. Только вчера испекла.

Роксана повернулась к нему спиной и стала у окна.

Сажерук потихоньку осматривался, макая в масло ломоть хлеба. Два мешка соломы и пара одеял на кровати, скамья, стул, стол, кувшины, корзины, бутылки и миски, пучки сухих трав под потолком, густо-густо, как в берлоге у Крапивы, и сундук, выдающийся роскошью среди этой скудной обстановки. Сажерук помнил торговца тканями, который подарил его Роксане. Его слуги насилу дотащили сундук, до краев полный шелковыми платьями, расшитыми жемчугом, с кружевной отделкой на рукавах. Интересно, они до сих пор лежат в сундуке? Нетронутые, непригодные для возни на грядках.

– В первый раз я пошла к Крапиве, когда заболела Розанна. – Роксана заговорила, не оборачиваясь к нему. – Я тогда даже не знала, как сбить жар. Крапива показала мне все, что умела, но нашей дочери ничто не помогало. Жар все усиливался, и я повезла ее к Филину. Я привезла ее в лес, к феям, но они мне не помогли. Может быть, они бы сделали это для тебя, но тебя не было.

Сажерук увидел, как она утирает глаза тыльной стороной ладони.

– Небесный Плясун мне рассказал.

Он понимал, что это совсем не те слова, однако не мог найти других.

Роксана кивнула и снова утерла глаза.

– Говорят, что тех, кого любишь, можно увидеть и после смерти, – тихо сказала она, – что они приходят к нам по ночам, хотя бы во сне, что наша тоска может вызвать их обратно, хоть ненадолго… Розанна не пришла. Я обращалась к женщинам, которые якобы умеют говорить с умершими. Я сжигала травы, дым которых будто бы вызывает их, и не спала много ночей в надежде, что она придет хотя бы раз… Но это все ложь. Обратного пути нет. Или ты побывал там и нашел его?

– В царстве мертвых? – Сажерук покачал головой и грустно улыбнулся. – Нет, я был все же не так далеко. Но поверь, даже там я искал бы путь, чтобы вернуться к тебе…

Как долго она смотрит на него! Больше никто так на него не смотрел. И он снова принялся искать слова, чтобы объяснить, где он пропадал, но таких слов не было.

– Когда Розанна умерла… – Казалось, язык Роксаны немеет от этого слова, как будто оно может снова убить ее дочь. – Когда она умерла у меня на руках, я поклялась себе: никогда больше я не буду такой беспомощной, если смерть попытается отнять кого-то из моих близких. С тех пор я многому научилась. Может быть, сейчас бы я ее спасла. А может быть, и нет.

Она снова посмотрела на него, и, отвечая на ее взгляд, Сажерук не пытался скрыть свою боль, как делал обычно.

– Где ты ее похоронила?

Она кивнула на двор:

– За домом. Там, где она всегда играла.

Он повернулся к открытой двери, чтобы увидеть хотя бы землю, в которой лежит его дочь, но Роксана удержала его.

– Где ты был? – прошептала она, прижимаясь лбом к его груди.

Он погладил ее по голове, по тонким седым прядкам, паутинкой опутывавшим черные волосы, и уткнулся в них лицом. Она по-прежнему кладет апельсинные корки в воду, которой моет голову. Этот запах поднял такую волну воспоминаний, что у Сажерука закружилась голова.

– Далеко, – сказал он. – Я был ужасно далеко.

Он стоял, прижимая ее к себе, не в силах поверить, что она снова здесь, не как бледное, ускользающее воспоминание, а из плоти и крови… и не прогоняет его.

Сколько они так простояли, он не знал.

– А старшая? Как поживает Брианна? – спросил он наконец.

– Она живет в замке, вот уже четыре года, в услужении у Виоланты, невестки герцога, которую все называют Уродиной.

Роксана высвободилась из его объятий и пригладила туго затянутые в узел волосы.

– Брианна поет для Уродины, присматривает за ее избалованным сыном и читает ей вслух. Виоланта помешана на книгах, но у нее слабое зрение, поэтому она не может читать сама, не говоря уж о том, что ей приходится делать это тайком: герцог считает, что читающая женщина – это неприлично.

– Но Брианна умеет читать?

– Да, и моего сына я тоже научила.

– Как его зовут?

– Йехан. Как его отца.

Роксана подошла к столу и потрогала стоявшие на нем цветы.

– Я его знал?

– Нет. Он оставил мне эту усадьбу. И сына. Разбойники подожгли наш амбар, он побежал туда, чтобы спасти скотину, и погиб в огне. Странно, правда? Я любила двоих мужчин, и одного огонь сожрал, а другого защищает.

Она долго молчала, потом заговорила снова:

– Поджигателей послал тогда Огненный Лис. Под его водительством они обнаглели еще больше, чем при Каприкорне. Баста и Каприкорн исчезли тогда же, когда и ты. Ты это знал?

– Да, я слыхал об этом, – пробормотал он и не мог оторвать от нее глаз. Как она хороша! Невероятно хороша. Смотреть на нее было почти больно.

Роксана снова подошла к нему, и теперь каждое ее движение напоминало Сажеруку о том дне, когда он впервые увидел черноволосую танцовщицу.

– Феи и вправду хорошо постарались, – сказала она тихо, гладя его лицо. – Если бы я не знала, как все было, я бы подумала, что шрамы у тебя на лице нарисованы серебряным карандашом.

– Какая милая ложь, – ответил он так же тихо.

Роксана знала, откуда взялись шрамы, лучше всякого другого. Они оба никогда не забудут этот день – день, когда Змееглав приказал ей петь и танцевать для себя. Каприкорн тоже был там – с Бастой и прочими поджигателями, и Баста таращился на Роксану, как кот на вкусную птичку. Он повсюду таскался за ней, обещал ей золото и драгоценности, льстил, угрожал, а она все отказывала ему – и наедине, и при всех. И тогда Баста велел разузнать, кого она ему предпочитает. Он подстерег Сажерука на пути к ней с двумя помощниками, которые держали его, пока Баста кромсал ножом его лицо.

– Ты не вышла больше замуж после смерти мужа?

«Идиот! – мысленно обругал он себя. – Ревнуешь к мертвецу».

– Нет. Единственный мужчина в этой усадьбе – Йехан.

Мальчик появился в дверях так внезапно, словно все время подслушивал и только ждал, когда же произнесут его имя. Он молча протиснулся мимо Сажерука и сел на скамью.

– Цветы стали еще больше, – сказал он.

– Ты не обжег о них пальцы?

– Только чуть-чуть.

Роксана поставила перед ним кувшин с холодной водой.

– На, обмакни их туда. Если не поможет, я разобью яйцо. От ожогов лучше всего помогает яичный белок.

Йехан послушно обмакнул пальцы в кувшин, не сводя глаз с Сажерука.

– А он никогда не обжигается? – спросил он мать.

Роксана невольно рассмеялась:

– Нет, никогда. Огонь его любит. Он лижет ему пальцы и целует его.

Йехан уставился на Сажерука так, будто Роксана открыла ему, что пришелец не из людского племени, а из рода фей.

– Не верь, мать дурит тебе голову, – сказал Сажерук. – Конечно, он и меня кусает.

– Шрамы у тебя на лице – это не от огня.

– Нет. – Сажерук взял еще кусок хлеба. – Эта Виоланта… Небесный Плясун говорил, что ее отец – Змееглав. Она так же ненавидит комедиантов, как он?

– Нет. – Роксана погладила Йехана по черным волосам. – Если Виоланта кого-нибудь ненавидит, так это своего отца. Ей было семь лет, когда он отослал ее от себя. В двенадцать ее выдали за Козимо, спустя шесть лет она стала вдовой. И вот теперь она сидит в замке своего свекра и пытается делать то, что он от горя совсем забросил, – заботиться о своих подданных. Виоланта жалеет слабых. Вдовы с голодными ребятишками, крестьяне, которые не в силах заплатить налоги, – все стекаются к ней. Но Виоланта – всего лишь женщина. Если у нее есть немного власти, то лишь потому, что все боятся ее отца, даже по эту сторону леса.

– Брианне нравится в замке. – Йехан обтер мокрые ладони о штаны и озабоченно рассматривал покрасневшие пальцы.

Роксана снова сунула его руки в холодную воду.

– Да, к сожалению. Нашей дочери нравится донашивать за Виолантой красивые платья, спать в пуховой постели и выслушивать комплименты от знатных господ. Но мне это не нравится, и она это знает.

– За мной Уродина тоже иногда посылает! – В голосе Йехана слышалась гордость. – Чтобы я играл с ее сыном. Якопо мешает им с Брианной читать, а больше никто с ним играть не хочет, потому что он сразу начинает визжать, если с ним дерешься. А когда Якопо проигрывает, он орет, что велит отрубить тебе голову.

– Ты позволяешь ему играть с княжеским отродьем? – Сажерук с тревогой взглянул на Роксану. – Не нам дружить с князьями, сколько бы им ни было лет. Ты забыла об этом? И с их дочерьми тоже, а уж тем более, если это дочь Змееглава.

– Мне не надо напоминать, кто такие князья, – сказала она. – Твоей дочери пятнадцать лет, и моих советов она давно уже не слушает. Впрочем, кто знает, может быть, она послушается отца, хотя не видела его десять лет. В воскресенье Жирный Герцог празднует день рождения своего внука. Пойди туда, если хочешь. Ловкому огнеглотателю будут очень рады, тем более что все эти годы им приходилось довольствоваться Коптемазом. – В дверях она остановилась: – Пойдем, Йехан! С пальцами твоими ничего страшного не случилось, а у нас еще много работы.

Мальчик послушался беспрекословно. С порога он снова бросил на Сажерука любопытный взгляд и убежал, оставив гостя одного в тесном домишке. Сажерук смотрел на горшки у плиты, на деревянные миски, на прялку в углу и сундук, говоривший о прошлом Роксаны. Да, это был убогий домишко, чуть побольше хижины угольщика, – и в то же время настоящий дом, то, о чем всегда мечтала Роксана. Ей никогда не нравилось ночевать под открытым небом, даже если он выращивал для нее огненные цветы, охранявшие их сон.