Читать книгу За то, что дорого - Корней Азарофф - Страница 2

МЕНЯ ОКРУЖАЛА ТОЛЬКО дикая прерия, без единого человеческого существа на многие десятки миль вокруг. Техасское седло с двумя подпругами хоть и было тонкой работы, все равно здорово оттягивало руки. Я снова был один, хорошо понимая, что человек только тогда и свободен, когда один.

Еще совсем недавно компанию мне составлял мой аппалуза – черно-белый красавец с гривой и хвостом цвета воронова крыла. Его копыта отбивали звонкую, уверенную дробь по просторной и вечной земле. На этой земле места хватало всем, но выживали здесь только сильнейшие. Те, кто мог противостоять капризам природы, подлости и мелочности людей и, если потребуется, самому себе. Я не был уверен, что мой Тогги все это понимал, но однозначно знал, что он любил эту землю точно так же, как ее люблю я.

Я поднимал пыль на этих бесконечных дорогах с тех пор, как мне стукнуло 16 лет. Вдвоем с Тогги мы повидали и хорошее, и плохое, вместе гоняли стада, ловили преступников и сражались с индейцами. Это была жизнь, которой мог наслаждаться каждый, и от которой я был без ума. Это был тот самый стиль существования, что подходил и мне, и моему неизменному другу и спутнику – лошади. Однако сейчас, когда я из-под полей черной, порядком запылившейся шляпы, осматривал горизонт, жизнь мне казалась тусклой и безрадостной. Может, именно поэтому в моей голове стали появляться какие-то грустные мысли. Обычно там бродят куда более веселые думы…

Как курьер почтовой службы, я держал путь в какой-то мелкий городишко под веселеньким двусмысленным названием Бут-Хилл1. Сразу чувствовалось, что город окрестил (а то, может, и вовсе основал!) человек с тем еще чувством юмора. Ну и население, видимо, тоже состоит из таких же… комиков.

За время работы в «Пони экспресс»2 я подкопил приличную сумму денег и решил, что, как только доберусь до почтовой станции, попрошу расчет. Потому и являлся этот перегон для меня последним. На самом деле мне здорово повезло, что я умудрился попасть в ряды восьмидесяти крепких, но не слишком рослых курьеров. А я их всех был выше на целую голову… Ребятам из «Руссель, Мейджор и Ваддель»3 я понравился своим отношением к лошадям и манерой носить револьверы.

Теперь хотелось просто вернуться к профессии ковбоя, перегонять беломордых и рыже-белых лонгхоронов, любить и ненавидеть их. Видеть непокоренную, первобытную красоту диких табунов и вдыхать по вечерам неповторимый запах дыма от походного костра, а утром, зябко ежась от холода, вылезать из-под одеял и готовить себе кофе. Я несколько раз спрашивал себя: «Не пора ли тебе осесть на одном месте? Построить дом, посадить дерево?..» Бывали моменты, когда я сомневался, но все сомнения моментально исчезали, стоило только потрепать рукой бархатную морду лошади, вскочить в седло, ощутить привычный напор ветра и увидеть позади аккуратный след примятой травы.

Мне оставалось всего несколько миль последнего перегона, и сумка с почтой была бы доставлена по адресу, но примерно в трех милях от того места, где я сейчас находился, случилось неожиданное и непоправимое.

Лошадь шла ровным, спокойным галопом, оставляя за собой легкое облачко пыли. Впереди, на неясной линии горизонта, были видны призрачные вершины гор. Высоко в небе на фоне ослепительно белых облаков парила какая-то крупная птица. Скорей всего стервятник, высматривающий добычу. Хорошо было ощущать себя молодым, полным сил и задора для встречи с неприятностями, если таковые ждали меня впереди. А, впрочем, я и не сомневался, что они меня ждут. Хотя, если честно, Дикий Запад учил ровно и спокойно воспринимать как неудачи, так и радости. Мои родители тоже учили меня этому и, вне зависимости от того, что происходило, говорили, что надо шагать по жизни с гордо поднятой головой. Я всегда так и делал. Даже сейчас, когда приходилось тащить в руках тяжелое седло и чувствовать, как солнце с каждым шагом, постепенно отнимает у тебя энергию. Это происходило сейчас. А раньше…

Раньше аппалуза неожиданно споткнулся и, низко нагнув голову, зарылся носом в землю. Перед тем, как вывалится из седла, я машинально выдернул ноги из стремян и бросил поводья. Через долю секунды, потеряв шляпу, я кубарем покатился по сухой, жесткой траве. Падение на мгновение оглушило меня, но, когда я наконец принял сидячее положение, пыль еще не успела осесть. Я несколько раз чихнул, встал на ноги, поднял шляпу и сбил с нее грязь, похлопав своим весьма непрезентабельным на вид головным убором по колену. Надевая шляпу, я услышал, как за спиной пытается подняться с земли моя лошадь. Я обернулся, и у меня упало сердце.

Перепачканный в грязи аппалуза тяжело и безнадежно бился в попытках встать на ноги. Лежа на боку, Тогги приподнял голову и посмотрел не меня долгим, терпеливым взглядом. Его три копыта вновь стали скрести твердую, горячую от солнца поверхность дороги. Четвертого копыта я не видел, но, только сделав один шаг в сторону лошади, уже знал, что произошло. Когда я подошел поближе, моя надежда на чудо не оправдалась. Угодив в нору суслика, аппалуза сломал переднюю левую ногу.

Я стоял и просто смотрел на него, а где-то внутри у меня бушевали злость и жалость, ибо я очень хорошо знал, что ничем не могу помочь своему лучшему другу… И от этой мгновенной беспомощности хотелось выть. Я проклинал самого себя, работу и того дурацкого суслика, который вздумал вырыть себе здесь нору. Сыпал проклятиями, понимая, что просто оттягиваю неизбежный момент.

Я медленно опустился возле Тогги на колени и погладил его по шелковой пятнистой шее. Я прощался с товарищем…

Здесь, на Западе, для любого человека лошадь означала абсолютно все. Здесь могли простить убийство женщины, но без каких-либо разговоров вешали любого конокрада. Сложно было вообразить себе трагедию большего масштаба, чем потеря или утрата лошади, и понимающий человек, человек Запада, никогда не обвинил бы меня в излишней сентиментальности. А эта лошадь была дорога для меня вдвойне, потому что красавца-аппалузу мне подарила Кэрол. И как же схожи оказались их судьбы!

Кэрол, красивая креолка, самая красивая девушка Техаса, умерла защищая меня от пуль наемного убийцы. И теперь, лошадь, которую она мне подарила, погибала, помогая мне.

Я распустил подпруги, вытянул седло из-под Тогга и снял с него оголовье. Он не понимал, что я делаю и зачем, не понимал, почему я не могу ему помочь.

– Извини, дружище… – я отвернулся, мне не хватало мужества смотреть ему в глаза. – Ты пойми, что сейчас я делаю все так, как поступил бы ты, будь ты человеком. Выше моих сил оставлять тебя на растерзание койотам.

Я был уверен, что он меня прекрасно понял. Понял и простил.

Только вот я, вытягивая из кобуры револьвер, почему-то так и не почувствовал себя прощенным.