Читать книгу Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь - Кристи Тейт - Страница 9

Пока на Чикаго наваливалась зима, я тренировалась приносить в группу обыденные проблемы. Иголочки стыда скатывались по позвоночнику, когда я просила группу поразмыслить над вопросами, с которыми мне следовало бы уметь справляться самой, как разумной интеллигентной двадцатисемилетней женщине. Например, следует ли мне потратить часть денег от финансовой помощи на поездку на горнолыжный курорт, организованную Кэт, с которой мы жили в одной комнате в общаге колледжа. Группа единодушно проголосовала за поездку. Доктор Розен принялся добиваться от меня веской причины не ехать.

– Едут сплошь парочки. Я буду одиннадцатым колесом в телеге.

– Будьте открыты, – ответствовал на это доктор Розен.

Не могу поверить! Ты же никогда никуда не ездишь! – написала мне Кэт, когда я приняла приглашение.

Утром во вторник между Рождеством и Новым годом я набрала номер сотового Рори из хижины в Крестед-Бьют. Это был первый раз, когда я пропустила сеанс.

– Привет, золотко, погоди, сейчас переключу тебя на громкую связь, – я услышала шорох, а потом чуть приглушенный голос Рори: – Эй, все, поздоровайтесь с Кристи!

Хоровое «привет» на заднем плане.

– Чем занимаетесь? – спросила я, представляя их на обычных местах, а за окном – серое чикагское небо.

– Без тебя скучно, – пожаловался Карлос.

– Прям все-все скучаете?

Неужели они не рады возможности отдохнуть от меня и моих жалостных историй о слишком большом количестве яблок и слишком большом количестве глистов?

– Все кивают, – сообщила Рори. – Даже доктор Розен.

Сердце взлетело выше Скалистых гор и понеслось через равнины к комнатке 4 на 4 метра, где сидели все они, где было сейчас пустое кресло, на котором обычно помещалось мое тело и где я произносила приветствие.

В детстве мы с братом и сестрой по очереди ездили гостить к нашей бабушке по отцу, которая жила в большом желтом фермерском доме в Форрестоне, в штате Техас. Я обожала эти недели – можно было шастать по ее участку, выискивая сокровища у ручья и перебирая кости на коровьем кладбище. Однажды я в середине недели позвонила домой. Уже не помню зачем. Наверное, проверяла, получится ли звонить по межгороду. Телефон в доме номер 6644 по Теккерей-авеню звонил и звонил. Может, они у общественного бассейна или на заднем дворе. Вечером я предприняла еще одну попытку. По-прежнему нет ответа. Где они могут быть?

Когда в субботу на той же неделе позвонил папа, чтобы сказать, когда он меня заберет, я выхватила трубку у бабушки.

– Где вы все были? Я пыталась вам дозвониться два дня назад!

– На пару дней ездили в Оклахому.

Они ездили в отпуск без меня?! Все передо мной расплылось от подступивших слез. Я никогда не была в Оклахоме, и вдруг мне отчаянно захотелось туда поехать – увидеть то, что видели они. Всякие крутые штуки вроде настоящих типи, в которых хозяйничали женщины с длинными черными косами, и работающие нефтяные вышки, торчащие вдоль прямого пыльного шоссе. Как могли они уехать путешествовать – пересечь границу штата! – без меня? Это явно указывало, что я не являюсь неотъемлемой частью собственной семьи, и когда до меня это дошло, захотелось сжаться в комок и заскулить.

На другом конце линии папа объяснял, что они ездили забрать старинный шкаф-гардероб у друга нашей семьи в Понка-сити.

– У Говарда Джонсона сломалась машина, а твоя мать до сих пор злится на меня за то, что я заставил ее обедать в «Кентукки Фрайд Чикен», где все мы наблюдали, как пес жрет крысу на парковке.

Он рассказывал так, словно поездка была сплошной катастрофой, но единственное, что я слышала, – все эти волшебные, чудесные события случились в той неведомой земле под названием Оклахома. И еще слышала вот что: «Ты не имеешь значения. Мы ездим развлекаться без тебя, потому что ты не имеешь значения».

Много лет мать передергивало, когда кто-нибудь вспоминал ту поездку в Оклахому. После нее не осталось ни одной фотографии, и никто из членов семьи не сохранил счастливых воспоминаний об уикенде в Оклахоме. Тем не менее я тоже содрогалась при упоминании этого штата к северу от Техаса, потому что он был доказательством: меня можно бросить.

* * *

Еще зима принесла с собой первое свидание, с тех пор как я вступила в группу. Карлос свел меня со своим другом Сэмом, поверенным, только что разбежавшимся с девушкой. Во время первого телефонного разговора мы легко установили контакт. Он признался, что ни разу не видел ни одной серии «Остаться в живых», а я призналась, что бросила читать «Гарри Поттера» после первой главы. Когда мы попрощались, потому что вот-вот должно было начаться заседание моего книжного клуба, он явно был впечатлен тем, что занятая студентка юридической школы еще и находит время, чтобы читать для удовольствия.

У меня были все причины полагать, что у нас с Сэмом что-то выйдет. Мы оба обожали Карлоса и испытывали смешанные чувства к профессии юриста. Я видела из окна, как он ровно в восемь припарковал машину перед моим домом. У меня в животе все бурлило от возбуждения. Я метнулась в ванную и нанесла еще один слой помады, которую Карлос выбрал для меня в Barneys.

Открывая дверь, я думала, что мы обнимемся, но Сэм сунул мне руку лопатой и улыбнулся стерильной улыбкой, которая так и не добралась до глаз. Затем быстро развернулся и стал спускаться по лестнице, поспешно, как водитель, который припарковался вторым рядом у пожарного гидранта. Однако я не отчаивалась. У нас впереди был весь вечер, полный возможностей и (возможно, попозже) физического контакта.

Сэм не заказал столик в ресторане и не внес никаких предложений на тему, куда пойти. Неловкое молчание висело меж нами, пока я не предложила кубинский ресторан в Ирвинг-Парке неподалеку от квартиры. Пока мы ехали, единственным звуком в машине был мой голос, дававший ему указания. Может, я придумала ту «химию», которая почудилась мне в телефонном разговоре?

В «Кафе 28» Сэм не стал снимать с шеи шерстяной шарф от Burberry и был резок с официантами. К тому времени как принесли еду, было ясно: между нами ничему не бывать. От разочарования хотелось впечатать кулак в дурацкую картошку и швырнуть кусок лососины через весь зал. И вот ради этого я купила помаду и новый свитер, ходила в группу, звонила Рори, звонила Марти и «давала доступ группе», как советовал доктор Розен?! И где результаты? Почему Сэм такой отстраненный и незаинтересованный?

Мы ехали домой в молчании тотальном, как ядерная война. Он не вышел проводить меня до двери; не заглушил мотор. Может, и протягивал руку для заключительного рукопожатия, не знаю – я повернулась спиной, как только поблагодарила за ужин. И когда вошла в квартиру, на часах было без десяти девять.

Мое свидание не продлилось и часа.

Я набрала номер доктора Розена: он был первым в списке быстрого набора – этакий отличник. Изложила вывод автоответчику: «Терапия не работает. Пожалуйста, позвоните мне завтра. Я тону». И принялась нарезать круги по квартире, гадая, почему Сэм не дал мне ни шанса. Я поделилась своим унижением с Рори, когда позвонила с обычным отчетом по питанию, и с Марти, когда позвонила за аффирмацией.

– Ты не виновата в том, что свидание получилось отстойным, – клялись они. – Просто некоторые свидания получаются отстойными.

На следующий день я сделала то, чего никогда не делала за все время учебы: пропустила занятия ради того, чтобы лежать калачиком под одеялом и пялиться в пустоту.

Не смотрела телевизор, не читала книгу, не листала конспекты. Около полудня ближайшая подруга по юридической школе, Клэр, оставила голосовое сообщение: «Слушай, тут у нас никто и не помнит, когда ты в последний раз прогуливала занятия. Позвони мне».

Привычная тупиковость, которую я ощущала бо́льшую часть жизни, отсекла остальные мысли и ощущения. Казалось, она была рядом всегда, пресекая дыхание, кровообращение, желание. Тупик, тупик, тупик. Терапии положено было что-то изменить, раскрыть меня. Где-то в груди назревали рыдания, точно ураган, набирающий силу у побережья Флориды. Мне казалось, в этой тупиковости я виновата сама. Как это вообще можно изменить? Я тонула в ненависти к себе, считая бороздки на потолке из звукоизолирующих плит. Какой смысл в этих групповых вторничных сеансах, если я так и буду оставаться в том же тупике?

В 15:15 на телефоне высветился номер доктора Розена.

– Вы можете мне помочь? – спросила я вместо приветствия.

– Надеюсь.

– Почему свидание было такой катастрофой?

– А кто говорит, что это катастрофа?

– Оно продолжалось пятьдесят минут. Я сегодня даже на занятия не поехала… лежу в постели.

– Поздравляю.

– С чем?

– Когда вы в последний раз давали столько воли своим чувствам?

– Э-э…

Он знал, что ответ – никогда.

– Вы заслуживаете того, чтобы дать себе пространство для чувств.

– Но делать-то мне что?

– А что вы делали до того, как я позвонил?

– Лежала и пялилась в потолок.

– Вот это и делайте. И завтра приходите в группу.

– И все?

Он рассмеялся.

– Мамэле[26], это очень много!

Мне казалось, этого недостаточно. Но тело расслабилось, когда я положила трубку. В голову потекли рациональные мысли: Сэм – всего лишь один из тысяч мужчин в Чикаго. Во мне нет ничего дурного. Просто одно неудачное свидание. Подумаешь! Это не повод впадать в кататонию.

В группе доктор Розен еще раз подтвердил: все, что я должна делать, – это приходить на сеансы. По его мнению, девяносто минут, которые я просиживала в кругу с ним и товарищами по группе, были альфой и омегой эмоциональной трансформации. По его мнению, они обладали достаточной мощью, чтобы сделать насечки на моем все еще гладком сердце. По его мнению, этого было достаточно.

Но не для меня. Я хотела новое предписание. Что-то дерзкое и трудное. Что-то, что потребует всего моего мужества. Доктор Розен не принимал мой дистресс всерьез. Он не понимал, как этот дистресс ощущался в моем теле. Я была наглухо закрашенным окном, крышкой на консервной банке, которая не поддавалась, сколько ни колоти ею об стол.

Я должна была ему показать.

* * *

Эндрю Барли позвонил мне ни с того ни с сего. Я запомнила его по одной праздничной вечеринке как тихого парня с лазурно-синими глазами, который смеялся моим шуткам. Я согласилась встретиться с ним за бранчем. Сидя над яичницей и картошкой, я разглядывала его загрубелые руки и стрижку – почти маллет[27]. Нравился ли он мне? Интуитивный ответ – «нет». У нас не было ничего общего, ноль влечения, и я не могла отделаться от мыслей о прическе в стиле восьмидесятых, которую он, кажется, носил без тени самоиронии. Но я затолкала это «нет» под ребра списком позитивных качеств: добрый, платежеспособный, трезвый и заинтересованный во мне. Ну и что, если он не любит читать? Ну и что, если его не интересуют никакие текущие события, не имеющие отношения к перспективам «медведей» в Суперкубке? Ну и что, если мое тело содрогается от сопротивления, когда он берет меня за руку по пути к машине?

На второе свидание Эндрю предложил ужин у себя дома. Пятничная транспортная пробка еле-еле ползла по Вестерн-стрит на пути к его новому кондо в Роджерс-парке. Расстроенная тем, что мы простояли подряд два зеленых светофора, не сдвинувшись ни на сантиметр, я стукнула кулаками по рулю и заорала во всю мочь легких. Я вопила так долго и так громко, что следующие два дня ходила охрипшая. Мне не хотелось ехать домой к Эндрю, но я заставила себя сказать «да», потому что «нет» означало бы сознательное желание одиночества. «Эндрю – славный парень! – кричала я себе. – Дай ему шанс!» Как я могу утверждать, что одинока до отчаяния, а потом крутить носом, отказываясь от свидания с хорошим непьющим мужчиной?

Проведя для меня экскурсию по своей модной, со вкусом оформленной квартире с одной спальней, Эндрю сунул запекаться на гриле две куриные грудки и выложил пакет готового салата в керамическую миску, полив его соусом. Я улыбнулась честным стараниям, несмотря на то что у меня в животе все горело от слова «нет», которое жаждало подняться и вылететь изо рта.

Мы сидели на диване, поставив тарелки на колени и вежливо болтая о его работе и моей семье в Техасе. Когда я смотрела ему в лицо, дурацкий маллет был незаметен, но разговор шел так, словно кость терлась о кость: никакой естественной текучести. Обоим было далеко как до остроумия, так и до очаровательности.

Это не то, чего я хотела: пересушенные куриные грудки с «достаточно хорошим» мужчиной, с которым я едва могла разговаривать.

Когда мы закончили есть, я запаниковала. Тем для светской беседы больше не было, поэтому я рванулась к нему и прижалась губами к его рту, надеясь, что поцелуй сможет заронить какую-то искру – что-то такое, что сумеет заставить меня захотеть быть с ним.

Глаза Эндрю расширились сперва от неожиданности, потом от возбуждения. Он ответил на поцелуй. Я превратилась в механическую куклу без тепла, без сердца. Я хотела вернуться домой и ненавидела себя за это. А еще себя за то, что отвергала Эндрю по всяким дурацким причинам – вот вроде его стрижки. И неудивительно, что я вечно одна: я же стерва. «Нет» пульсировало в моем нутре, но я упрямо заталкивала его вглубь. Вот передо мной сидит отличный парень, и если он не нравится мне, если я не западаю на него, виновата в этом только я сама.

– У тебя есть презерватив? – спросила я. Может, удастся вырваться из этой тупиковости сексом. И интим заставит меня ощутить влечение.

Я до сих пор была в свитере, лифчике, трусах, джинсах, носках и ботинках. Красная фланелевая рубашка Эндрю была туго заправлена под джинсы с ремнем. Ботинки до сих пор зашнурованы. Переходить от благонравного девяностосекундного поцелуя взасос к соитию было примерно так же обоснованно и логично, как пойти и ограбить местный 7-Eleven. Но ни у него, ни у меня не было ни навыков, ни желания притормозить и разобраться, что, черт возьми, на самом деле происходит.

Не было музыки. Не было романтического освещения. Никаких приятных ароматов, если не считать периодически наплывавших волн запаха пережаренной курицы. Эндрю стащил с себя джинсы и натянул презерватив. Я спустила джинсы с бедер.

Он двигался на мне. Я прикусила нижнюю губу и уставилась в потолок. Ядовитые мысли мелькали в голове: «Это все, что ты получишь. Ты никогда ничего не почувствуешь. Ты сломанная. С неправильной насечкой». Когда я моргнула, из глаз покатились слезы. Я удержала рыдание и стала составлять историю, которую буду рассказывать группе: «Смотрите, что я сделала. Теперь до вас дошло? Это серьезно!»

Эндрю никак не мог войти. Снова тупиковость. Я приподняла бедра, чтобы обеспечить ему более удобный угол проникновения и ускорить процесс. Три-четыре фрикции – и все закончилось. Я не ощущала ничего, кроме монотонной ненависти к себе. Даже ритм дыхания не изменился.

Как раз когда он кончал, у него звякнул телефон. Какое-то ЧП на работе. Эндрю торопливо натянул штаны.

– Извини, мне надо ехать.

А я даже не узнала, где он работает.

Вернувшись в машину, я набрала номер доктора Розена. Рассказала его автоответчику о куриных грудках, о «нет» в моем нутре, о сексе, который я инициировала. «Я пыталась вам рассказать. Пожалуйста, услышьте меня».

Четыре дня спустя в группе: мой взгляд сцепился со взглядом доктора Розена. Руки сжимались в кулаки от ярости. Со сколькими еще мужчинами я должна трахнуться, чтобы он начал воспринимать меня всерьез? Что нужно сделать, чтобы стереть с его лица эту усмешку?

– Вы думаете, я вас не вижу, – сказал доктор Розен.

– Вы понимаете, какую дикую боль я испытываю?

– Кристи, я понимаю, как вам больно.

– Вы можете мне помочь?

– Да.

– Что мне нужно делать?

– Вы уже это делаете.

– Этого недостаточно!

– Нет, достаточно.

– Это больно! – я врезала кулаками по подлокотникам кресла. – Мне больно.

– Я знаю.

– Я больше не хочу так трахаться никогда!

– Вы и не должны больше так трахаться никогда.

– Этого недостаточно!

– Кристи, этого достаточно.

Каким образом этого могло быть достаточно? Вечер с Эндрю был катастрофой на всех возможных уровнях, и я была виновата. Однако у меня энергичный терапевт и пять членов группы поддержки, предположительно направляющие мою жизнь к лучшему.

– Какой смысл во всем этом? Если в результате получается только новый дерьмовый секс и отсутствие контакта!

– Вы еще не пришли к результату, – возразил доктор Розен. – Но вы на пути к нему.

Я резко махнула рукой, обводя комнату.

– Как такое может быть, что все они готовы, а я нет? – У каждого из членов группы был под боком партнер, рядом с которым он засыпал каждую ночь. – И сколько времени это потребует?

Мне представилось, как я старею и дряхлею, все дожидаясь, пока терапия каким-то чудом преобразит жизнь.

– Я не знаю, сколько времени это потребует. Вы умеете радоваться тем шагам, которые уже сделали?

Нет, я не умела. Я не хотела радоваться, пока не пойму, сколько еще их осталось, этих шагов. Осознание, что к психическому здоровью, ради которого я трудилась, нет коротких путей, сокрушало мой дух. Я посвятила группу в свое одиночество и тайные ритуалы питания. Это были мои излюбленные и давние адаптивные механизмы. Теперь на каждое взаимодействие, включая все до единого свидания, я должна отваживаться без основной защиты. В теории звучало здраво, но этим утром в группе ощущалось как жгучее, непоправимое поражение. Больше не будет утешения в яблочном обжорстве, не будет бегства в герметично запечатанную жизнь. Будет яркий прожектор взглядов доктора Розена и сотоварищей по группе, освещающий все недостатки, но никакой тайной пещеры, чтобы затолкать туда мои чувства. И поэтому я вывалила их прямо там, сидя в кресле: я рыдала о том, как мне одиноко и страшно, что моя жизнь никогда по-настоящему не изменится, или, того хуже, для настоящих перемен потребуется больше, чем я смогу дать. И если бы этот сеанс не закончился в девять, уверена: я могла бы проплакать до самого обеда.