Читать книгу Собиратель реликвий - Кристофер Бакли - Страница 12

Спустя пять дней после вручения письма императорскому почтмейстеру Дисмас, тщательно упаковав сложенную в осьмушку плащаницу, неспешно направился в Виттенберг.

К середине второго дня пути, на подъезде к Байройту, за спиной Дисмаса раздался топот копыт. Шесть всадников, под началом Витца, лейтенанта Дрогобарда. Дисмас удовлетворенно отметил отсутствие ландскнехтов. Хороший знак. Альбрехт сообразил, что Дисмасу будет неприятно увидеть ландскнехтов в группе перехвата.

Дисмас с притворным удивлением оглядел отряд. Витц держался почтительно, однако же заявил, со всей мягкостью, на какую только способен солдафон, что архиепископ требует Дисмаса к себе. Безотлагательно.

– Зачем? – осведомился Дисмас.

Этого Витц сказать не мог. Дело государственной важности.

Дисмас изобразил замешательство. Он ведь направляется в Виттенберг. И тоже по делу государственной важности.

Витц стоял на своем. Не желая затягивать спектакль, Дисмас сказал, что раз дело и вправду такое срочное, то он, разумеется, согласен отправиться с ними к своему досточтимому покровителю.

После двух дней неустанной скачки они переправились через Рейн и устремились навстречу шпилям Майнца, сиявшим в лучах заката.

Дисмас гадал, чем Альбрехт объяснит свое бесцеремонное вмешательство в чужие планы. Вряд ли он, как обычно, воскликнет: «А, Дисмас!» – а потом заявит, что его шпионы перехватили послание Фридриху.

Во дворце архиепископа слуги спешно сгружали вещи с повозки Дисмаса. Кожаный футляр размером с большую Библию Дисмас оставил при себе. В футляре лежала плащаница.

– Дис-мас! Любезный кузен! Как мы рады вашему приезду! Вы не устали с дороги?

Дисмас опустился на колени, готовясь лобызнуть архиепископово кольцо.

– Бросьте, бросьте, все эти условности ни к чему, – сказал Альбрехт, поднимая его на ноги.

– Надеюсь, мой кузен в добром здравии? Лейтенант не смог объяснить, чем вызвана такая срочная необходимость в моем присутствии.

– Садитесь же! Вы, должно быть, утомились. Вина мастеру Дисмасу, – велел Альбрехт слуге.

Вино, и преотличное, немедленно подали и разлили по кубкам. Слуга удалился.

– Дисмас, до нас дошли сведения, что обнаружено кое-что интересное.

– Правда?

– Да. Плащаница.

– Неужели?

– С поистине великолепным провенансом, – улыбнулся Альбрехт.

– Любопытно.

– Судя по всему, ее происхождение относят к более ранней дате, чем появление Шамберийской плащаницы.

Дисмас с притворной неловкостью заерзал в кресле, хотя особенно притворяться и не приходилось.

– Невероятная новость. А позвольте полюбопытствовать, каким образом мой кузен добыл эти сведения?

– Ах, Дисмас, – снисходительно улыбнулся Альбрехт, – мы все-таки архиепископ Бранденбургский, Майнцский да еще и Гальберштадтский. Нам известно все, что происходит в наших владениях.

– Заботливый пастырь и впрямь должен приглядывать за паствой, – улыбнулся в ответ Дисмас. – Наверное, это очень утомительное занятие. Бескрайние угодья. Бесчисленные стада. Агнцы и козлища…

Альбрехт удивленно наморщил лоб:

– Неужели вас не взволновало это известие? Обнаружена священная реликвия, истинная погребальная пелена Господа нашего Иисуса Христа. – Альбрехт осенил себя крестным знамением.

Перекрестившись, Дисмас подтвердил:

– Разумеется, это потрясающая новость.

Теперь они смотрели друг на друга в упор.

– Бедный герцог Савойский, – вздохнул Дисмас.

– Почему это?

– Когда истинная плащаница будет явлена миру, то герцогская станет тем, чем и была с самого начала, – никчемным лоскутом. Кто же теперь потащится в Шамбери поклоняться отрезу холстины? Прощайте, паломники. Бедный герцог.

– Ага! Значит, мой кузен все-таки знает о новой плащанице?

Судя по смущенной гримасе на лице Дисмаса, он отчаянно старался не выдать тайну.

– Кузен, я попал в чрезвычайно щекотливое положение.

Альбрехт сочувственно кивнул:

– Ах, сын мой! Вы же знаете, что любовь наша к вам безгранична. Чем мы можем помочь? Доверьтесь нам, снимите бремя с души своей.

– Видите ли… упомянутая вами вещь… ну… Честно говоря, она при мне.

– Mirabile![3]

– Но, к сожалению, я должен уведомить моего кузена, что предмет этот просватан.

– Как это просватан?

– Обещан курфюрсту Фридриху.

Альбрехт впился глазами в кожаный футляр, покоившийся рядом с Дисмасом:

– Дисмас, нам до́лжно лицезреть ее.

– Может быть, вам лучше ее не видеть, кузен? Иначе вы только…

– Что?

– Я опасаюсь, что это воспалит в моем кузене алкание…

– Изъясняйтесь по-человечески.

– Жажду обладать ею. От нее исходит великая сила…

– Дисмас, мы настаиваем.

– Как будет угодно моему кузену, – вздохнул Дисмас.

У стены стоял длинный стол из монастырской трапезной. Дисмас обмахнул столешницу, бережно опустил на нее футляр, расстегнул ремешки и осенил себя крестным знамением. Альбрехт перекрестился следом. Дисмас благоговейно развернул плащаницу и отступил в сторону:

– Ecce homo[4].

Альбрехт ахнул.

Вечером они встретились за трапезой в покоях Альбрехта.

После осмотра плащаницы Дисмас, сославшись на усталость, оставил Альбрехта наедине со святыней, дабы распалить его алчбу.

Ужин подали превосходный. Изысканные яства следовали одно за другим, в сопровождении лучших вин из дворцовых погребов. Альбрехт то и дело наполнял кубок Дисмаса. Предвидя такой поворот событий, Дисмас загодя выпил плошку оливкового масла, чтобы умастить желудок и не опьянеть. Он притворился захмелевшим.

– Значит, плащаница обещана курфюрсту Фридриху?

– И да и нет. Да. Нет, – забормотал Дисмас. – То есть да. Можно сказать, обещана.

– Так да или нет?

Дисмас поднял кубок и заявил:

– А давайте выпьем? За Фридриха Мудрого, курфюрста Саксонии. За его здоровье, да будет оно долгим. И жизнь тоже.

– За Фридриха, – мрачно отозвался Альбрехт. – Так вот, плащаница. С какой стати она вдруг обещана Фридриху? Да и обещана ли? Мы не понимаем вас, Дисмас.

Дисмас на нетвердых ногах встал из-за стола, повернулся к плащанице и воздел кубок:

– А теперь за плащаницу… – Он сконфуженно осекся. – Кузен, а приличествует ли пить за саван Господа нашего Иисуса Христа? Вино достойное, спору нет…

– Да сядьте уже, Дисмас. – Альбрехт понемногу терял терпение. – Да-да, приличествует. За плащаницу. А скажите…

– Знаете, кузен, – перебил его Дисмас, – я всю свою мощедобытческую жизнь мечтал найти истинную плащаницу. И вот Всевышнему стало угодно, чтобы так оно и вышло. – Дисмас перекрестился. – И я предлагаю выпить за Господа Бога. Это приличествует, разумеется?

– Приличествует. Мы не сомневаемся, что Господь Бог возрадуется. А скажите, по какому праву Фридрих притязает на плащаницу?

– А ему всегда хотелось ее заполучить, – пожал плечами Дисмас и стукнул кулаком по столу. – И теперь он ее обретет! Винцо у вас превосходное, кузен.

– Я рад, что вам нравится. Вот, выпейте еще. Послушайте, вам ведь известно, что нам тоже всегда хотелось заполучить плащаницу. Совсем недавно мы просили вас договориться о приобретении шамберийской святыни.

– Совершенно верно. Просили. Да. Я помню. Да. – Он перегнулся через стол к архиепископу. – Вот что я вам скажу, кузен…

– Что?

– Как только я отвезу истинную плащаницу дядюшке Фридриху, то, если вам угодно, поеду в Шамбери, узнать, не согласится ли герцог Савойский расстаться со своей? – Дисмас рыгнул. – Ох, пардоньте. Сами понимаете, когда в Виттенберге выставят настоящую плащаницу, герцог Савойский сам захочет продать свою. – Дисмас погрозил пальцем. – Бьюсь об заклад, я сторгую ее за сходную цену. Скажу ему, мол, ваше савойство, теперь-то целый свет знает, что ваша плащаница – рухлядь, льняная тряпица, а настоящая – в Виттенберге. Нет, право, отличное винцо!

– Дисмас, послушайте нас. Нам не нужна савойская плащаница. Нам нужна вот эта. – Альбрехт указал на длинный стол.

– Знаю, знаю, – сочувственно вздохнул Дисмас. – Право же, мне жаль, что я пообещал ее дядюшке Фридриху, но теперь уж ничего не попишешь.

– Сколько он за нее предлагает?

– Дело-то не в цене, правда?

– Дисмас, я вас спрашиваю. Сколько?

– Ну, если спрашиваете, шесть сотен.

– Шесть сотен? – ошеломленно переспросил Альбрехт.

– Ага. Дукатов.

Альбрехт швырнул салфетку на стол:

– Фридрих согласился заплатить такую неслыханную цену?

– Угу, – кивнул Дисмас. – Плюс накладные расходы.

– Что за накладные расходы?

– Путь до Каппадокии и обратно – та еще одиссея. Знаете, сколько меркантильные венецианцы нынче дерут за место на корабле до Анатолии? А там надо платить караванщикам. И проводникам. Нанять охранника из мамлюков. И еще одного, чтобы охранял от первого. Жуткий край! Потом нужно платить каждому встречному и поперечному султану за разрешение…

– Да-да, мы понимаем, это, несомненно, затратное предприятие.

Альбрехт промокнул салфеткой испарину со лба, встал из-за стола и подошел к плащанице.

– Кузен, – робко окликнул его Дисмас.

– Что?

– Простите, но с вас пот ручьем…

– И что с того?

– Видите ли… Там же… святой саван Господень.

– Ох! – Альбрехт отступил подальше от стола. – Ладно. Пять сотен. И пятьдесят в счет накладных расходов.

Дисмас беспомощно всплеснул руками:

– Кузен, я же обещал ее Фридриху!

Альбрехт строго посмотрел на него:

– Кузен, вам известно, что творится в Виттенберге?

– Я же был в Каппадокии…

– С прискорбием сообщаю, что Виттенберг превратился в гнездилище ереси.

– Ох. Правда? Хм. Как скверно.

– Это чудовищно. Вынужден уведомить вас, что ваш дядюшка покрывает бесовского супостата нашей Святой Матери Церкви. Я имею в виду богомерзкого августинца брата Лютера, да смилуется Господь над его прокаженной душой.

– Да, я слыхал, что…

– Известно ли вам, Дисмас, что ваш дядюшка Фридрих отказался выдать Лютера братьям-доминиканцам для проведения дознания?

– Ай-яй-яй.

– Более того, он вообще отказывается выдать шельмеца кому-либо еще, хотя этого неоднократно требовали не только мы, но и его святейшество. Что вы на это скажете?

– Ну, я не теолог, но мне кажется это… некрасиво.

– И вы, Дисмас, собираетесь предать эту святейшую из реликвий в самое логово порока? – Альбрехт с благоговением взглянул на плащаницу и перекрестился.

Дисмас сконфуженно наморщил лоб. Затем лицо его просветлело.

– А вдруг она поможет очистить логово порока?

– Каким же образом?

– Ну, может, при виде плащаницы Лютер раскается. Или дядюшка Фридрих осознает свои заблуждения и выдаст Лютера вашим добрым братьям-доминиканцам.

– Мы не имеем права рисковать, Дисмас. И сейчас мы обращаемся к вам не как добрый кузен, а ex cathedra.

– Как это?

– Официально, Дисмас, по долгу служения. С нашей позиции архиепископа. Как полномочный представитель Святой Церкви.

– Вот оно что! Мне следует преклонить колена?

– В этом нет надобности. Слушайте, Дисмас. По совести мы не можем позволить вам увезти погребальную пелену Спасителя в Содом и Гоморру. Ни в коем случае. Таким образом, именем нашей Святой Матери Церкви мы, смиренный ее прислужник, вынуждены настоять на нашем праве владения этой святыней. Не беспокойтесь, с вами рассчитаются. Хотя, должен признать, пятьсот дукатов – воистину ошеломительная цена.

– Пятьсот пятьдесят. Там же накладные расходы.

– Как скажете. По рукам?

Дисмас неохотно кивнул:

– Что ж, грех ослушаться своего архиепископа. Так ведь?

– Тяжкий грех, – подтвердил Альбрехт.

– Значит, выбора у меня нет. Вот только что сказать дядюшке Фридриху?

– Господь всемогущий, наш Судия суровый, но правый, сам разберется с Фридрихом. А мы приложим все старания, дабы вернуть заблудшего агнца в лоно Святой Церкви.

– Бедный дядюшка Фридрих, – вздохнул Дисмас.

Альбрехт положил ему руку на плечо:

– Смиритесь. Плащанице предначертано остаться здесь. Господь вами очень доволен. Как сказано в Писании, отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу.

– Ну, тогда конечно… – кивнул Дисмас.