Читать книгу Собиратель реликвий - Кристофер Бакли - Страница 6

Часть первая
3. Альбрехт

Оглавление

– А! Мастер Дисмас, – приветствовал своего поставщика святынь двадцативосьмилетний Альбрехт, архиепископ Майнцский и Бранденбургский, в окружении свиты выплывая в лоджию.

На его длинноносом лице застыло серьезное выражение, из-под тяжелых век глядели угрюмые глаза, губы были укоризненно поджаты. Несмотря на молодость Альбрехта, его щеки уже обвисли первой, но явно не последней парой бульдожьих брылей.

К Дисмасу он обращался с преувеличенной вежливостью, в манере, свойственной аристократам при общении со своими поставщиками, следуя максиме «noblesse oblige»[2]. К этому Дисмас привык. Вот уже шесть лет Альбрехт был его заказчиком, из числа тех, кто никогда не устанет напоминать, как вам несказанно повезло иметь его заказчиком. Дисмас подыгрывал, хотя все это кривляние начинало его утомлять. Еще больше раздражали беспрестанные попытки Альбрехта разнюхать о приобретениях Фридриха. Дисмас отвечал туманно.

– Ваше преосвященство. – Дисмас с поклоном облобызал сапфир (размером с перепелиное яйцо) на указательном пальце Альбрехта.

Раскланиваясь со свитой, Дисмас приметил Пфефферкорна – агента Фуггера. Говорили, что Бранденбурги задумали укрепить благосостояние Альбрехта, на этот раз добыв ему кардинальскую шапку. Страшно представить, как дорого им это обойдется. Дважды архиепископ, курфюрст, а теперь еще и кардинал. Это сделает двадцативосьмилетнего Альбрехта примасом Германии, одним из самых могущественных людей в империи. Дисмас заметил про себя, что только аристократы знают свой точный возраст. О собственном он мог лишь догадываться.

Появился брат Тецель – с одутловатым лицом, совершенно лысый, за исключением седых волосинок на макушке, одиноким облачком зависших над отполированным куполом черепа. Тецель вел себя деловито, ему не терпелось исследовать базельские покупки Дисмаса, чтобы установить, сколько дней, месяцев или лет избавления от чистилища обеспечит каждая реликвия. Дисмас вспомнил Маркуса с его вопросами. Тот еще бизнес!

Свита состояла из стайки монсеньоров, клириков разбором помельче и разного чиновного люда. Над ними высилась голова Дрогобарда – верховного маршала Майнца. Альбрехту он служил в самых различных качествах: командующим кардинальской гвардии, главой шпионской резидентуры, помощником инквизитора, тюремным суперинтендантом, старшим палачом… Дивный набор должностей и еще более дивное жалованье.

Посреди соборной пощади темнело свежевыжженное пятно. Приготовления к следующему костру уже шли полным ходом. У Дисмаса не было оснований опасаться Дрогобарда, однако и пересечься с ним в его профессиональной ипостаси тоже не хотелось бы. На приветствие Дрогобард ответил сдержанным кивком.

А это еще что?

Среди сопровождавших Альбрехта Дисмас увидел двоих, чья павлинья экипировка была ему настолько же хорошо знакома, насколько неприятна: пестрые колеты, вышитые дублеты, широкополые шляпы с вычурным плюмажем. В руках щеголи держали алебарды, наточенные до бритвенной остроты.

Дисмас подавил вздох. Черт возьми. Германские наемники-ландскнехты. Что эта шваль делает в свите архиепископа?

Хоть одеваются они по-шутовски, шутки с ними плохи. В бытность наемником-райзляуфером Дисмасу не раз приходилось с ними сталкиваться. Отдавая должное их боевым качествам, он считал себя вправе презирать самих ландскнехтов. Варвары, неспособные покаяться в жестокости. Верные только собственному кошельку. За сходный гонорар они перерезали бы горло Иисусу, спящему в колыбели. Ирод нанял бы их для избиения младенцев.

На ледяной взгляд Дисмаса ландскнехты отвечали ухмылочками. «Знают ли они, кто я, – гадал Дисмас, – или же это типичная ландскнехтская наглость?»

Реликвии разложили на столах, расставленных вдоль парапета лоджии. Тецель поднес к глазам мирницу с багряным порошком и скривился:

– Это что?

– Кровь. Святого Киприяна.

– И какую же сумму его преосвященству предлагается за это выложить?

Высокомерие Тецеля не оскорбляло, а вызывало насмешку.

– Мне она обошлась в пятнадцать гульденов. Его преосвященству известно, что у него нет никаких обязательств касательно выкупа не только данной реликвии, но и всего, что здесь представлено, если их преосвященство посчитают, что это не отвечает стандартам качества.

– Ну, будет, будет, брат Иоганн, – осадил Тецеля Альбрехт. – Это все совершенно лишнее, совершенно. Мы с радостью принимаем карфагенского епископа-мученика на наше попечение. Дисмас, а что насчет святой Агаты и этой, как ее?.. святой…

– Афры. Вон на том столе, ваше преосвященство.

– Вот видите, Тецель? Очень хорошо, Дисмас, очень хорошо.

Альбрехт с Тецелем прошествовали к соседнему столу – осмотреть и обсудить. Тецель рассматривал обе реликвии на свет.

– Целомудренные. Мученицы. К тому же – от руки Диоклетиана…

Альбрехт, дожидаясь заключения Тецеля, нетерпеливо кивал. Тот вернул реликвии на стол и потер подбородок.

– За кольцо можно будет предлагать индульгенцию на десять лет или на двадцать, смотря по обстоятельствам. За мощи Афры… – Тецель раздраженно повернулся к Дисмасу, недовольный тем, что приходится самому выпытывать сведения, которые поставщику следовало предоставлять загодя. – Что это за кость?

– Пателла.

– Я не анатом, – фыркнул Тецель.

Дисмас указал на свою коленную чашечку.

– Ага! Та самая кость, на которую она опиралась, вознося молитву в миг принятия мученичества.

– Возможно, – отвечал Дисмас, – но нельзя сказать наверняка. Не так ли, брат Тецель? Известно лишь, что ее привязали к столбу и уморили дымом.

– Да, да, да… – досадливо отмахнулся Тецель и объявил Альбрехту: – Пятьдесят лет.

Архиепископ и продавец индульгенций переходили от стола к столу, определяя ценность каждой реликвии: платишь такую-то сумму за право поклониться такой-то реликвии – и с твоего срока в чистилище списывается определенное количество лет.

Они задержались у обломленной рукояти меча, усекшего голову святого Маврикия. Альбрехт жестом пригласил поучаствовать в оценке Пфефферкорна – Фуггерова агента.

Фуггер держал монополию на управление папскими финансами. Он посредничал в переговорах между Альбрехтом и Римом о том, какую долю от продажи индульгенций Альбрехт должен высылать в Рим. Помимо этого, он занимался и другими контрактами, связанными с индульгенциями.

К примеру, папа Лев запросил с Альбрехта двенадцать тысяч дукатов за право выдавать индульгенции по факту оплаченного поклонения мощам двенадцати апостолов. Просто грабеж! По тысяче дукатов за апостола?! Альбрехт сделал встречное предложение – семь тысяч. По числу смертных грехов. Сошлись на десяти. Злые языки болтали, что сумму контракта, скорее всего, привязали к числу заповедей.

Надо сказать, ценообразование при продаже индульгенций – сложный и специализированный процесс. Однако же в своем роде довольно объективный. Платить за отпущение грехов полагалось всем, даже королям и королевам. И архиепископам. Для них цена устанавливалась в двадцать пять золотых флоринов за каждую индульгенцию. Для аббатов, настоятелей соборов, графов, баронов и прочих аристократов – двадцать. Дворяне помельче платили по шесть флоринов. Бюргеры и купечество – по три. Люди скромного достатка платили флорин. А так как наш Отец Небесный постановил, что Царство Божье открыто и для бедноты, то неимущим предоставлялась возможность заработать индульгенцию постом и молитвой. Ведь молитва не стоит ничего! Крестьяне легко могли молиться во время работы, а поститься им и вовсе не составляло труда, ибо они и так всю жизнь постились в той или иной форме.

Альбрехт, Тецель и Пфефферкорн закончили обсуждать рукоять меча святого Маврикия. Тецель сказал, что представит реликвию в своем ближайшем шествии.

Не питая никаких симпатий к Тецелю, Дисмас понимал, что тот является внушительным «персонажем», как сказал бы Шенк. Разносторонняя личность: Великий инквизитор Польский, верховный уполномоченный по выдаче индульгенций в германских землях империи и, как и подобало монаху-доминиканцу, талантливый проповедник.

Технология Тецеля была такова: он входил в город во главе торжественной процессии, неся на вышитой подушке папскую буллу, санкционирующую выдачу индульгенций. Посреди городской площади устанавливали большой кованый сундук – бух! – и брат Тецель начинал проповедовать под звон монет. Он даже сочинил подходящую присказку, которая была широко известна:

Лишь денежка – дзынь! – в сей сундук упадет,

Душа из чистилища тут же взойдет.


Все это Дисмас не раз имел возможность наблюдать. То еще представление. Он даже мог вспомнить эту, прости господи, проповедь почти дословно:


Внемлите ныне! Господь и святой Петр взывают к вам! Задумайтесь о спасении душ своих и близких ваших, здравствующих и усопших. Ты, священник! ты, благородный муж! ты, торговец! ты, дева! ты, почтенная матрона! ты, юнец! ты, старик! – придите ныне к церкви вашей, к церкви Святого Апостола Петра. Покаянием, исповедью и лептой малой всяк обрящет полное отпущение всех прегрешений его. Внемлите голосам усопших ваших, голосам родных и друзей ваших, молящих вас, плачущих: «Сжалься, сжалься над нами! За лепту малую ты нас от страшных мук избавишь!»

Разве не хотите вы этого? Внемлите, внемлите голосу усопшего отца, взывающего к сыну, голосу усопшей матери, молящей дочь: «Мы выносили тебя, выходили, вскормили и взрастили, оставили тебе земные богатства наши. Как же можешь ты так жестоко и бессердечно оставить нас, когда лишь малая толика тех богатств дарует нам освобождение? Покинешь ли ты нас во пламени? Презришь ли случай всего за четверть флорина получить индульгенции, через которые наши бессмертные души обретут дорогу в райскую обитель свою?»


Помимо прочих талантов, Тецель весьма гибко управлялся с теологическим аппаратом, что позволило плуту ввести новый вид индульгенций. Их приобретение загодя давало покупателю полное отпущение еще не совершенных грехов. Сам Иисус подивился бы такой оборотистости! Подобная практика, правда, имела своих оппонентов, равно как и сенсационное заявление Тецеля, что папская индульгенция может вызволить человека из чистилища, даже если он – Господи, помилуй! – надругался над целомудрием Пресвятой Девы Марии.

Дисмас долго ломал голову, пытаясь разобраться в чисто технических аспектах. Ведь даже если допустить, что нашелся бы лиходей, способный помыслить о таком чудовищном злодеянии, то каким образом человек, живущий пятнадцать столетий после Христа, может вступить в плотские отношения с Непорочной Девой, учитывая к тому же, что после смерти Она во плоти вознеслась на Небеса? Дисмас решил больше не думать об этом: пусть богословы разбираются.

Альбрехт, Тецель и Пфефферкорн завершили аттестацию. Совокупная ценность 296 реликвий, привезенных Дисмасом из Базеля, составила 52 206 лет отпуска из чистилища и обещала его преосвященству неплохую прибыль на вложенный капитал.

Монсеньор Генк, смотритель соборной коллекции, объявил, что теперь собрание его преосвященства содержит более шести тысяч реликвий общей ценностью 9 520 478 лет досрочного освобождения из чистилища.

– Мы довольны вами, мастер Дисмас, – объявил Альбрехт, – и приглашаем вас разделить с нами скромную трапезу. Нам с вами надо многое обсудить.

Они сидели вдвоем в кабинете Альбрехта, под люстрой из оленьих рогов.

– Путешествие из Базеля прошло хорошо?

– Да, ваше преосвященство. По реке путешествовать легче. Прекрасное время года. Красиво. Листва и все такое.

– Да. Останавливались по дороге?

– Только на ночевку.

– Никаких… инцидентов?

– Обошлось без приключений. Слава Богу.

– Именно, – покивал Альбрехт. – Слава Богу. Тем более с таким грузом, как ваш. Мы поинтересовались, так как получили депешу. Из верховий.

– Вот как?

– Нападение. На храм.

– Хм. Как нехорошо.

– Очень. И представьте, это произошло, когда вы плыли по реке. А что, если бы напали на вас?

– Да… Но вот же я, жив-здоров, – улыбнулся Дисмас. – А позвольте осведомиться, какого рода нападение?

– Богомерзкое. Святотатственное осквернение.

Дисмас покачал головой:

– Ужасно.

– Поистине возмутительно. Из арбалета.

– Восхитительное вино, ваше преосвященство. С вашего виноградника?

– Мы рады, что вам нравится. Возьмете несколько бутылок с собой.

– Ваше преосвященство слишком добры.

– Дальше – в Виттенберг? К дядюшке Фридриху?

– Как ваше преосвященство видят, к вам я явился в первую голову.

– Мы этим польщены, Дисмас.

– Я почел это за честь, ваше преосвященство.

– Почему бы вам и нас не называть дядюшкой?

Ну вот, снова-здорово. Когда речь зашла об осквернении церкви, сердце Дисмаса забилось чаще. С легкой улыбкой он сказал:

– Как можно? Ваше преосвященство – князь церкви!

– Пока нет. Скоро. Бог даст.

– Курфюрст Фридрих значительно старше вашего преосвященства. Да коли на то пошло, я и сам старше вашего преосвященства. Мне было бы неловко называть вас дядюшкой.

– Тогда зовите нас кузеном, – сказал Альбрехт в нетерпении. – Заметьте, Дисмас, как мы изъявляем вам наше расположение.

– Милость ваша повергает меня в смятенье, ваше преосвя… кузен.

– Только не зовите меня кузеном на людях.

– Разумеется.

– А что вы везете дядюшке Фридриху?

– Об этом вам лучше его спросить, кузен.

– Но я-то спрашиваю вас.

– В таком случае, и на правах кузена, я должен искренне признаться, что мне неловко отвечать. В той же мере, в какой мне было бы неловко отвечать курфюрсту Фридриху, спроси он меня, что я привез вам. Это вопрос профессиональной этики.

– Ах, Дисмас. Вы сегодня чересчур швейцарец.

Дисмас улыбнулся уголками рта:

– Я заметил, мой кузен держит ландскнехтов?

– А? Ах, ну конечно! Вы же из райзляуферов! Мы и позабыли про эту кровную вражду между наемниками. Неужели ландскнехты действительно такие ужасные? Согласитесь, на вид они довольно милы. И просто обожают прихорашиваться! Дрогобард рассказывал мне, что все свое жалованье они спускают на наряды и безделушки. Прямо как швейцарские гвардейцы в Риме.

Дисмас невольно стиснул зубы, а потом сказал:

– При всем уважении, папские гвардейцы берут начало от райзляуферов, которые не имеют ничего общего с ландскнехтами, хвала Небесам.

– Ну же, ну же… И ландскнехты, и райзляуферы пользуются репутацией лучших наемных убийц во всей Европе. У вас много общего.

– Как будет угодно вашему преосвященству.

– Да не дуйтесь вы так, Дисмас. Гнев – смертный грех.

– Возможно, брат Тецель продаст мне индульгенцию.

– Ох, да что с вами такое сегодня? Выпейте еще вина, оно остудит вашу горячую гельветскую кровь. – Альбрехт наполнил кубок Дисмаса. – Между прочим, говорят, что в Базеле предлагали лодку – лодку Рыбаря. Это правда?

– Лодку предлагали. Но я очень сомневаюсь, что она когда-либо принадлежала святому Петру. Бессовестная подделка. Причем халтурная.

Альбрехт вздохнул:

– Она бы прекрасно смотрелась в клуатре, в центре двора. Поистине восхитительно.

– Неужели кузену хочется, чтобы я приобретал для него подделки?

– Нет, конечно. Но согласитесь, выглядело бы великолепно.

– Если когда-нибудь мне встретится истинная лодка святого Петра, я обязательно куплю ее для вашего преосвященства. Какую бы цену за нее ни просили.

Альбрехт смотрел в окно, разделенное пилястрами-средниками.

– Оставим лодки, Дисмас. Чего нам действительно не хватает – это плащаницы.

Дисмас подавил стон. Еще одна старая песня.

– Но не какой-то там плащаницы, – уточнил Альбрехт. – Мы, разумеется, имеем в виду ту самую плащаницу – истинный погребальный саван Господа нашего Иисуса. – Он перекрестился.

– Как я уже говорил кузену, я видел много «истинных» плащаниц. Нынче в Базеле я насчитал четырнадцать.

– И ни одна не… – грустно вздохнул Альбрехт.

Дисмас покачал головой. Ему стало почти жалко Альбрехта.

– Не подумайте, что я неотесанный мужлан, но в любую из них я бы, не задумываясь, высморкался. Нынешнее бесстыдство продавцов переходит всяческие границы. И как ни прискорбно, должен сказать, что это представляет серьезную угрозу вашему, равно как и курфюрста Фридриха, похвальному энтузиазму в отношении святынь. Совместно вы вдохнули новую жизнь в древнее ремесло. Но спрос опережает предложение. Цены растут. Появляются жулики. Фальсификаторы и надувалы. Это печально. Нет, возмутительно. В Базеле я говорил об этом с мастером Шенком. Вот увидите, Шенк, сказал я ему, если так будет продолжаться, люди потеряют всякое доверие к рынку. Мошенники выживут порядочных. И тогда что?

Дисмас говорил с таким чувством, что забылся и чуть было не ляпнул: «Если только сначала ваш Тецель не доконает нас своим позорищем».

Альбрехт не слушал. Мысли его витали где-то по ту сторону оконных пилястр.

– А вот у герцога Савойского плащаница есть.

– Есть. В Шамбери. Я ее видел. Давно.

– И?

– Из всех так называемых истинных погребальных плащаниц Господа нашего у этой – самое, так сказать, безупречное происхождение. Сперва она явилась в Лире, во Франции. В тысяча триста тридцать пятом году, если не ошибаюсь. Принадлежала она тогда кавалеру Жоффруа де Шарни – рыцарю с прекрасной репутацией. Но он был тамплиером, а когда речь идет о реликвиях, добытых тамплиерами в Святой земле, всегда следует быть настороже. Насколько я помню, эту плащаницу вскоре заклеймили как фальшивку. Местный епископ, некто Пьер д’Арси. Да вы и сами знаете, как это делается.

– Не знаю. Расскажите, как же это делается?

– За возможность увидеть плащаницу платили хорошие деньги. Поэтому, несмотря на обличения епископа, де Шарни продолжал ее выставлять. Столетие спустя его внучка Маргарита подарила плащаницу правителям Савойи, герцогам Савойским. Те выстроили для реликвии святилище – церковь Сен-Шапель в шамберийском замке. Там плащаница и пребывает по сей день.

– А что вы о ней думаете? – отрешенно спросил Альбрехт.

– Я бы сказал, что она более искусной работы, чем прочие виденные мной «истинные» плащаницы. На многих даже краска толком не высохла. Возможно, святыня и в самом деле настоящая, но у меня все же есть сомнения.

– Какие?

– Во времена Господа нашего Иисуса иудеи хоронили мертвых, оборачивая их в две холстины: одна – для тела, а другая – для головы. В Евангелии от Иоанна головная холстина упоминается как «плат». А Шамберийская плащаница состоит из цельного холста, на котором видно изображение тела с головы до ног.

– Не следует опираться только на Евангелие от Иоанна, – хмыкнул Альбрехт. – Нам кажется, Дисмас, тут вы ошибаетесь.

– Познания вашего преосвященства намного обширнее моих. Мне же приходится полагаться лишь на свой профессиональный опыт, да еще вот на… – Дисмас коснулся пальцем кончика носа.

– Согласится ли герцог ее продать?

– Маловероятно. Это же золотая жила… то есть стабильный источник дохода, – с заминкой объяснил он. – Савойя – герцогство небогатое, а деньги герцогу нужны. Он регулярно выставляет плащаницу напоказ. Паломники приходят. Монархи приезжают.

Альбрехт снова уставился в окно:

– Его прозвали Карлом Добрым. За что?

– Говорят, он хороший человек. Заботится о бедноте, не притесняет подданных. Ему и самому непросто, из-за постоянных вторжений французского короля.

– В таком случае его надо называть Карлом Многовторгаемым, – сказал Альбрехт. – А вашего дядюшку Фридриха прозвали Мудрым. Неужели он настолько мудр?

– Учености ему не занимать, это верно. Владеет пятью языками, помимо греческого и латыни, строит университет. По слухам, его главный богослов – большой ученый. Монах-августинец. Лютер. Якобы очень благочестивый человек.

– Я тоже владею пятью языками. Помимо греческого и латыни. Деда Фридриха звали Фридрихом Кротким, брат – Иоганн Постоянный, племянник – Иоганн Великодушный. Кто придумывает все эти прозвища? Там еще у него был взбалмошный кузен, как его? Георг Бородатый! – Альбрехт улыбнулся. – А как, Дисмас, станут называть нас?

– Альбрехт, кардинал Бранденбургский. А со временим, глядишь, и Его Святейшество папа Альбрехт.

– Папа из германцев? Да скорее Судный день настанет! Но вернемся к плащанице. Если евангелист Иоанн прав, говоря об иудеях и их погребальных платках (хотя чтобы жид да раскошелился на вторую холстинку – это уже чудо), значит Шамберийская плащаница – подделка.

– Именно так я и рассуждал.

– А из этого в свою очередь следует, что где-то есть и подлинная плащаница.

Дисмас наморщил лоб:

– Ну, может быть, но… Один вопрос: какова все-таки вероятность того, что Господь Бог вообще оставлял нам такой сувенир на память о себе?

– Большая. В доказательство того, что он восстал из мертвых. Разыщите нам ее, Дисмас. Разыщите, и мы озолотим вас. Вы же знаете, мы – ваш лучший заказчик.

– О таком заказчике, как ваше преосвященство, можно только мечтать.

– И вы слишком распыляетесь, Дисмас. Перебирайтесь-ка в Майнц и работайте эксклюзивно для нас. Видит Бог, у Фридриха уже довольно мощей – не замок, а костница. Перебирайтесь, Дисмас. Не пожалеете.

Эту увертюру Дисмас слышал не раз.

– Щедрость вашего преосвященства не умещается в границы разумения ничтожного грешника вроде меня.

– Вы испытываете наше терпение, Дисмас. Отправляйтесь в Виттенберг. Отправляйтесь к своему так называемому дядюшке Фридриху.

Альбрехт поднялся и протянул руку для лобызания.

В дверях Дисмас спросил:

– Кого сжигают?

Альбрехт уже что-то писал за столом.

– Хм? – сказал он, не поднимая головы.

– К столбу фашины сносят. На площади. Говорят, у вас в последнее время много сожжений.

Альбрехт продолжал писать.

– У нас снова была вспышка чумы. Дрогобард утверждает, что публичные казни способствуют поддержанию духовности. Жиды у нас почти закончились, поэтому в последнее время все больше ведьмы. Эти-то, Бог даст, не закончатся. Счастливого пути, Дисмас. Осторожнее в Тюрингенском лесу – там пошаливают разбойники. И кланяйтесь от нас дядюшке Фридриху. Мудрому.

2

«Положение обязывает» (фр.).

Собиратель реликвий

Подняться наверх