Читать книгу И все же… - Кристофер Хитченс - Страница 3

Еще задолго до осени 2001 года западные читатели и критики были заняты интенсивными поисками писателя-романиста, драгомана и проводника на Восток. Отчасти тогда (да и сейчас) это диктовалось стремлением в очередной раз увериться в своей правоте. Все рассчитывали (рассчитывают и сейчас) отыскать некий «голосовой ответчик», достаточно ироничный и рациональный, настроенный больше на повседневность, чем на сверхъестественное, который принимал бы сигналы от самокритичных американцев и европейцев и в доходчивой форме ретранслировал бы их по назначению. Отсюда и популярность египтянина Нагиба Махфуза[39], который в своем каирском «литкафе» видится почти что «одним из нас» – в особенности после того, как обезумевший фундаменталист пырнул его ножом в затылок. Куда меньше шума вокруг менее сговорчивых писателей секулярного толка, таких как Абдельрахман Mуниф, автор пенталогии «Соляные города» («Cities of Salt»), или проживающий в Израиле палестинский прозаик Эмиль Хабиби, чей роман «Саид-пессоптимист» («Saeed the Pessoptimist») стал любимой книгой многих палестинцев (и кто удостоился национальной премии Израиля за лучшее произведение на иврите). В некоторых аспектах эти двое – строго говоря, не совсем и мусульмане.

Орхан Памук – склонный к миросозерцанию уроженец Стамбула, три года проживший в Нью-Йорке, какое-то время уже обсуждался в качестве кандидатуры на пост двустороннего толкователя-ретранслятора. Турция географически и исторически испокон веку служила «мостиком» между Западом и Востоком, и хотелось бы мне прочесть в какой-нибудь западной газете статью, которая не использовала бы эту оптимистичную метафору. (Не могу, правда, с определенностью утверждать, сколько «восточных» газет и теле- и радиостанций ее используют). Предыдущим романом «Меня зовут Красный» сам Орхан Памук как бы официально закрепил эту позицию, подробно остановившись на интерпретации исламского и западного в «постмодернистском» стиле, то есть сделав упор на тексте и подаче образов. После 9 сентября Памук стал первым, на ком «Нью-Йорк ревью oф букс» остановила выбор по причине достаточно скромных, если не сказать бесцветных эссе, в которых их автор не скрывал потрясения от ужасов и жестокостей и увещевал Запад не забывать о презренных мира сего. В Турции он высказывался за права курдов, а однажды отказался от государственной литературной премии. Кое-кто из его коллег-секуляристов посчитал, что Памук слишком уж рьяно выражает готовность «уравновесить» критику в адрес кемалистов и военных, выступающих в роли гарантов секуляризма в Турции.

В речи Буша, в которой он обращается к новым членам НАТО, произнесенной в Стамбуле в июне[40], кто-то из спичрайтеров американского президента догадался вставить в его речь цитату Памука о том, что, мол, самый живописный вид на Стамбул открывается не с азиатского и не с европейского берега, а – конечно же – с моста, «эти берега соединяющего». И самое важное, продолжал президент Буш цитировать Памука, «не столкновение сторон, цивилизаций, культур Запада и Востока». Нет, нет, самое важное – признать, что «другие люди других континентов и цивилизаций» – «в точности такие же, как и ты сам». De te fabula narratur[41], короче говоря.

Разумеется, по сути своей люди схожи, и даже очень. Но этот эволюционный фактор сам по себе отнюдь не исключает разных по ожесточенности конфликтов, которые, скорее, являются правилом, чем исключением. «Помните о том, что вы принадлежите к роду человеческому, и забудьте обо всем остальном» – эту фразу приписывают Альберту Эйнштейну. Этот позволяющий двоякое толкование призыв к амнезии плохо переводится в некоторых культурах, где самого Эйнштейна относят к сатанинскому выродку, появившемуся на свет из отвратительного еврейского чрева.

В своем новом романе Памук недвусмысленно дает понять, что сам он не так уж непреклонно «за» все это белое и пушистое «мостостроение». Сюжет хоть и запутан, но позволяет сделать определенные выводы. В центр повествования автор, умело сочетая взгляд в будущее с ретроспекцией, поместил мятущегося молодого турка Керима Алакусоглу, поэта, страдающего от творческого застоя и сексуальной неудовлетворенности, переживающего душевный кризис, совпавший с политическим. Место действия – городок Карс на границе Турции с Арменией. Поэту ненавистно свое имя, поэтому он решает прибегнуть к сокращению – «КА». Приняв участие в пустом и жестоком по сути и содержанию студенческом движении марксистско-ленинского толка, разогнанного в 1980 году военными-путчистами и подобно многим его сотоварищам оказавшийся в эмиграции в Германии, КА являет собой пример человека конченого. Он убеждает себя в том, что должен отправиться в провинциальный городок для проведения журналистского расследования – незадолго до этого там несколько молодых девушек покончили c собой из-за того, что им не позволили надеть паранджу. КА предвкушает встречу с девушкой по имени Ипек – увлечением молодых лет. Сразу же после прибытия туда городок погружается во тьму вследствие серьезной аварии, вызванной сильнейшим снегопадом. Город отрезан от цивилизации. То есть причина тому – снег, или по-турецки kar. Напрашивается клише – действие как бы замирает, вмерзает в настоящее.

И вот эта замерзшая в настоящем времени мизансцена знакомит нас с сообществом людей, от случая к случаю подрабатывающих на неквалифицированных работах, людей, угодивших в шестерни неумолимой государственной машины. Также показано зарождение исламизма и конкуренция национальных меньшинств. В городе труппа странствующих актеров, состоявшая из любителей Брехта. Разыгрывается нечто вроде шокирующей «пьесы в пьесе», когда сцену завоевывает царящее вокруг насилие. Будучи втянутым в социальные и религиозные конфликты, КА мечется между «снегом» в его макрокосмическом видении – белая, холодная, неприветливая масса, и микрокосмическом – каждая снежинка в отдельности как неповторимый шедевр природы. Созерцание уникальных по форме снежинок возрождает в нем поэта: КА создает стихотворный цикл. Но записи стихов пропадают после того, как по возвращении во Франкфурт КА гибнет от пули в квартале «красных фонарей».