Читать книгу Американская история - Кристофер Прист - Страница 6

Мы с Жанной жили на маленьком острове во внутреннем море, заливе Ферт-оф-Клайд. Остров назывался Бьют, или, в его гэльском написании, Эйлин Бхойд. Единственный городок на острове, ранее именовавшийся Ротсей, вернул себе гэльское название: Байле Бхойд. После принятия Шотландией односторонней Декларации Независимости многие западные острова и небольшие поселения в Хайленде решили вернуть себе гэльские названия – своего рода реакция простого люда против технократического и навязчиво современного индустриального общества, менявшего страну до неузнаваемости. После короткого, но трудного переходного периода Шотландия присоединилась к ЕС в качестве отдельной страны. Старый вынужденный союз с Англией в ущерб интересам шотландцев закончился.

Для нас с Жанной это был лучший из всех вариантов: Жанна родилась в Эдинбурге, но большую часть взрослой жизни провела в Англии. Для нее это было возвращением домой. Я англичанин, родился в Лондоне, но мои дедушка и бабушка по материнской линии были шотландцами. Для меня это было исследованием моего личного исторического наследия. Наша миграция на север означала, что мы могли воспитывать наших мальчиков как шотландцев, как полноправных европейцев. До сих пор этот план работал хорошо.

В то утро я был в доме один и мог позволить себе поваляться в постели дольше обычного.

Жанна взяла детей и поехала навестить свою мать, которая жила в Морнингсайде, районе Эдинбурга. Я позволил себе безобидную временную слабость – спать с включенным радио у кровати, не задергивая на ночь штор, чтобы утром наслаждаться солнечным светом, падавшим на воды залива, иногда засыпая, слушая музыку и всегда выключая ее, полностью проснувшись. Мне нравились приглушенные голоса в ночи, классическая музыка, сводки новостей со всего мира. Большую часть всего этого я не слышал, поскольку спал, но мне было приятно знать, что они звучат в моей спальне. Радио помогало мне побороть чувство одиночества, ослабить его. Когда Жанны и детей не было, дом казался слишком неподвижным, слишком наполненным тишиной.

Я скучал по Жанне всякий раз, когда она отправлялась в одну из таких поездок, но поскольку в прошлом году здоровье ее матери начало резко ухудшаться, они стали ее постоянной обязанностью. В настоящее время в нашей жизни поселилось подспудное осознание того, что Люсинда, мать Жанны, больше не должна жить одна, что ей, возможно, придется переехать в Бхойд, чтобы быть с нами.

Ночью два автомобильных парома, соединявших остров с материком, пришвартовались у пирса недалеко от окна нашей спальни. В шесть часов утра экипаж возвращал первый из них к механической жизни: где-то в глубине машинного отделения начал, утробно урча, вращаться стартер главного генератора судна. Иногда он будил меня, но я нередко просыпался и ожидал, когда же прозвучит этот сигнал. Вскоре после этого оживали рулевые двигатели. Паромы были оснащены гребными винтами для навигации в мелководных гаванях, и всякий раз, когда судно принимало пассажиров и транспортные средства, эти двигатели были повернуты, плотно прижимая корпус парома к стене причала. Они испускали негромкий, но настойчивый рокот, достигавший меня через воды гавани, словно этакое довольное урчание большого отдыхающего животного.

Генератор оживлял все устройства и приборы парома. Я представил себе, как он заряжает батареи, запускает насосы, пробуждает инструменты, загружает навигационные компьютеры, поворачивает антенны радара, посылает поток электроэнергии в салон и каюты, вентилирует автомобильную палубу и грузовые трюмы.

Первый паром на материк, согласно расписанию, отчаливал в шесть двадцать пять. К этому времени ожидающие автомобили и грузовики уже въехали по пандусу на автомобильную палубу. Пешие пассажиры в это же самое время поднимались по трапу, зигзагу из наклонных металлических настилов, повисшему над пустотой между паромным терминалом и верхним салоном корабля.

Темные силуэты этих людей двигались за полупрозрачными окнами, загадочно освещенные сверху. Это почти наверняка были люди, которых я знал или по крайней мере узнал бы, увидев их на улицах Байле Бхойда. Скоро и я буду, шаркая ногами, подниматься по тем же наклонным трапам, когда сяду на более поздний по времени паром.

Было приятно лежать в постели, чувствуя, как город медленно оживает, вновь думая о Лил, вспоминая ее не мертвой, а такой, какой она была при жизни. Расстояние во времени избавляло от чувства вины. Эти воспоминания были приятны, но над ними всегда маячило то, как она встретила свой конец.

Жанна знала о Лил. Она знала о наших близких отношениях, планах и надеждах, которые у нас были. Она знала, как погибла Лил, какое травмирующее воздействие ее смерть оказала на меня. Мы с Жанной влюбились друг в дружку с первых нескольких дней знакомства, и я никогда не смог бы скрывать от нее эти вещи. Она почти сразу почувствовала, что я таил что-то из прошлого. Мне хотелось избавиться от бремени, но в то же время я не хотел навязывать ей свои переживания и потому пытался держать все в себе. Но Жанна умеет вызывать доверие, и в конце концов я рассказал ей о Лил все, что мог. Я ничего не утаил: и то, что привлекло меня к ней, и наши планы, и проблемы, которые мы пытались преодолеть. Я старался быть объективным, спокойным, практичным, искренним, чутким к чувствам Жанны, старался не упиваться жалостью к себе. Неизбежно наступил выброс эмоций, который я подавлял, но больше не мог контролировать. Жанна ничего не сказала, ничего не посоветовала, просто обняла меня и прижала к себе.

Но почему известие о смерти Татарова вызвало это воспоминание? Он прожил долгую и прекрасную жизнь – и умер два дня назад. Лил был тридцать один год, когда она умерла, и она наверняка прожила бы долгую или прекрасную жизнь, будь у нее выбор, но она умерла молодой, более двух десятилетий назад.