Читать книгу На кончиках пальцев - Кристофер Ройш - Страница 4

Колокольчик над дверью тихо вздрогнул, а мягкая подошва кед коснулась потертого паркета, торопливой чередой теряясь между стеллажей. Старенький приемник урчал таким же старым джазом, лаская слух, а обоняние дразнил аромат древесины и немного пыли, что придавало этому месту особый шарм.

Ноа не любил книги, но почему-то именно в их окружении он чувствовал себя комфортно, находил на страницах, исписанных чернилами, вдохновение.

Медленно шагая между стеллажей, он проводил кончиками пальцев вдоль твердых корешков, совершенно гладких, лакированных, покрытых плотной тканью, что беспорядочной чередой сменяли друг друга. Словно клавиши фортепиано, длинные, тонкие, они создавали музыку, которую мог слышать только он, чувствовать, понимать. Кончики пальцев коснулись очередного корешка, а сам юноша остановился на месте. Очертил тонкий изгиб, тиснение латинских букв по самому центру и мягко потянул за верхушку корешка на себя, открывая первые страницы и блаженно прикрывая глаза.

В детстве Ноа был уверен, что так могут все, это казалось ему совершенно обыденным, понятным каждому. Он до сих пор помнит, как совсем ещё малышом с трепетом изучал окружающий его мир. Как твердая кора деревьев врезалась в пальцы, и как бабочки, что извечно клубились вокруг маминых цветов, чиркали нежными крыльями по его щекам, стоило только с разбегу вбежать в цветник, напоминая собой мягкие подушечки зефира. Первое осознанное знакомство с бумагой, на которой было так жаль рисовать; мягкий флисовый плед, который он нашел случайно, из любопытства трогая новые вещи в магазине, а после отказываясь отпускать именно это. Простая детская привязанность к приятному на ощупь материалу на первый взгляд, а на деле – это была другая вселенная. Мягкий мир, в котором, если закрыть глаза, можно было очутиться высоко-высоко, в самом небе, среди пушистых облаков или клубов сладкой ваты, – так он себе это представлял.

Ноа просто не понимал, что он особенный, не такой, как другие дети. Понимание этого пришло чуть позже, стоило пересечь порог первого школьного класса. Детское стремление завести друзей каждый раз заканчивалось провалом. Ноа не понимал, почему не может найти общий язык с детьми, почему они не понимают то, о чем он рассказывает, это же было так легко и очевидно. Все те волшебные миры, которые он чувствовал, – почему-то никто другой совершенно не имел о них никакого представления, и в конце концов он просто перестал пытаться объяснить другим то, что видит сам, оставаясь в чужих глазах «чудным», но сам мальчик совершенно не обращал на это внимания, как и его родители, пока об этом не забеспокоились учителя.

«Он часто уходит в свои мысли на занятиях, перестает реагировать на слова преподавателя, отвлекается на посторонние предметы, которые находит в кабинете или приносит с собой из дома. Ему тяжело концентрироваться, и, я думаю, вам стоит обратиться к детскому психологу, чтобы в будущем это не стало проблемой», – такова была рекомендация его первой учительницы, и вот тогда родители забеспокоились.

Совершенно спокойным оставался только Ноа, а после – и детский психолог, к которому обратились родители. Он в поведении ребенка никаких проблем не видел.

«Возможно, ему просто скучно в школе, – пожимал плечами специалист, – он умненький мальчик, смышленый, любопытный, задорно читает, решает простые арифметические задачки, у него нет проблем с концентрацией или вниманием», – эти слова позволили родителям выдохнуть, но учителя не переставали беспокоиться, и родители по инерции не переставали посещать психолога, к которому сам Ноа, кажется, начинал привыкать. Разве же это было плохо: три раза в неделю играть с тем, кто немного его понимал, кто задавал вопросы, на которые было интересно отвечать, и кому мальчик попробовал снова объяснить то, что не понимали дети в его классе. И вот тогда все понял психолог.

Понял его мир из облаков и сладкой ваты, понял маленький цветочный рай на заднем дворе их дома, в мамином цветнике, и понял, почему крылья бабочек похожи на кусочки зефира. Понял то, что для родителей было обычной детской фантазией: это ведь нормально, когда дети добавляют в повседневность немного волшебства, чтобы было интереснее. Вот только Ноа это волшебство не придумывал – он с ним родился, и теперь оно росло вместе с самим мальчиком.

«Все дело в его восприятии: оно немного отличается от нашего с вами. Это совсем не плохо, скорее наоборот – он в своем роде уникальный, – воодушевленно пояснял психолог встревоженным родителям, что пришли забрать малыша по завершении сеанса. – Все люди имеют несколько каналов восприятия окружающей среды: мы можем видеть, слышать и чувствовать мир вокруг нас. У кого-то больше развит зрительный канал восприятия, эти люди – визуалы: они лучше запоминают вещи, увидев их, придают большое значение картинке мира, любят глазами. Кто-то лучше воспринимает и запоминает новую информацию на слух, эти люди – аудиалы: для них важен мир звуков. А кто-то, как ваш сын, познает мир прикосновениями, для них очень важен физический контакт. Чаще всего все эти три канала развиты в человеке если не в равной степени, то очень близко к ней, но иногда один из них может сильно преобладать. У Ноа преобладает кинестетический, и очень сильно.

– И что нам делать?

– Ничего, совершенно ничего. Просто позволить ему делать так, как он сам чувствует. Он такой же, как и другие дети: у него нет проблем с развитием, вниманием или концентрацией, просто он узнает и запоминает вещи немного по-другому, и нельзя назвать это чем-то плохим. Да, он может отвлекаться и не обращать внимание на преподавателя – это не страшно, мало кто из детей этого не делает. Вам совершенно не о чем беспокоиться. Когда он станет старше, у него может не ладиться с какими-то предметами, и это тоже совершенно нормально: нет детей, преуспевших сразу и во всем. Единственное: я бы посоветовал вам отдать его в творческие кружки – рисование, танцы, музыка и даже спорт. Он будет очень подвижным и любопытным, и чем больше он попробует в детстве, тем проще ему будет найти свое, когда он станет старше».

Мягкая улыбка коснулась губ юноши, а слуха – тихий хлопок закрывшейся книги. «Новые сказки. Первый том. Вторая коллекция. Ганс Христиан Андерсен» – гласило тиснение на обложке, и улыбка невольно стала еще чуть шире. Эта книга заставила его окунуться в детство, столь беспардонно пробудив в воспоминаниях те дни, когда он, будучи совсем еще крошечным шестилетним мальчишкой, познавал мир и себя самого. Эти сказки читала ему мама, даже когда малыш подрос и мог бы делать это сам; они зачитывали небольшую толстую книжонку до дыр, сидя по вечерам в кровати, пока Ноа не засыпал на мамином плече.

Ностальгия окутывала приятным теплом, заставляя улыбаться, и, отставив книгу назад на полку, юноша двинулся дальше, обходя следующий стеллаж. Воспоминания о детстве всегда были особенно приятными. Любовь и тепло тесно следовали за ним на протяжении долгих лет, а сами родители поддерживали активного и непоседливого мальчишку во всех его начинаниях, прислушавшись к рекомендации психолога и отдавая мальчика на кружки, что хоть сколько-нибудь были ему интересны. Так, в шесть лет он начал ходить в художественную школу, и это, пожалуй, было первым из того немногого, что он смог закончить с дипломом. В девять лет внезапно появился интерес к музыке, правда, надолго запала не хватило, и, познав все тяготы сольфеджио, малыш сдался по завершении второго года обучения. Напоминанием с тех времен осталась тоненькая тетрадь с нотной грамотой и фортепиано, которое подарили воодушевленные бабушка с дедушкой и которому время от времени все же удавалось соблазнить взрослеющего юношу, чтобы он хотя бы не забывал то, что умел, иногда на слух наигрывая мелодии из любимых сериалов или фильмов. В двенадцать лет Ноа отважился заняться танцами, перепробовав с десяток различных направлений, пройдя даже школу балета, но, не задержавшись там надолго, остановился на более интересном и динамичном стиле – джазе. В то же время он ощутил дискомфорт оттого, что мальчики его возраста резко вытянулись в росте, а стоило только одноклассникам начать его дразнить из-за роста и увлечения танцами, мальчик изъявил желание заняться спортом, надеясь стимулировать этим собственный рост, и родители подыскали школу боевых искусств, отдав сына на хапкидо. Вырасти больше, чем это было предначертано природой, так и не получилось, но когда насмешки более высоких и крепких мальчишек переросли в издевательства, а сами они решили распустить руки, маленький Ноа смог не только защитить себя, но и ответить – да так, что больше обижать его никто и не думал, резко прекратив насмешки. Воодушевленный такими результатами, он настолько увлекся единоборствами, что спустя долгие годы занятий и тренировок смог получить третий дан, остановившись на этом, так как ему все еще недоставало возраста, чтобы добиться большего. А после интерес к спорту чуть угас, а на его место пришел новый.

В шестнадцать лет в его жизни появилась лепка. Совершенно случайно затесалась между художественной школой, которую он посещал несмотря на диплом об окончании, танцами и хапкидо. Виной этому была мама, что, наблюдая за своим ребенком, тоже захотела заняться чем-то для себя и выбрала гончарное ремесло. Идти в подобное место одной ей было просто неловко, и она попросила сына составить ей компанию, а Ноа не мог отказать. Одного занятия хватило, чтобы он смог понять: это именно то, где он сможет использовать весь свой потенциал, где обычно отвлекающая его особенность видеть прикосновениями станет его сильной стороной.

Так и случилось. Гончарное ремесло быстро сменилось на курсы скульптуры, а обостренная чувственность нашла выход в мягкой и податливой глине. Он нашел себя и не собирался отпускать. Желание посвятить этому всю жизнь было воспринято родителями с тревогой, ведь: как так, как он сможет обеспечить этим себя? Но юноша не сомневался ни минуты и был прав. Его видение мира завлекало, а его работы быстро стали востребованными еще задолго до получения диплома. Его талант и любовь к этому делу позволили ему самому выбирать путь, которым он хочет идти.

Огибая очередной стеллаж, Ноа не мог вернуться к реальности. Воспоминания детства заполонили собой все мысли, плавно перетекая в пору юношества. Кончики пальцев все так же скользили от корешка к корешку, но больше ни на чем не останавливались, все еще помня приятную рельефность книги со сказками и бархатные вставки на обложке.

В мыслях прочно укоренилось желание позвонить маме, а кончики пальцев замерли на очередном глянцевом корешке книги, немного более тонком, чем сам он привык. Без тиснения или же чуть выступающих букв. Безликая. Возможно, оттого и куда более интересная, чем кричащие о себе произведения классиков, что, хоть и были обернуты в шаблонные обложки, всегда имели маленькую изюминку.

Книга была совершенной новой, и дело было вовсе не в современном переиздании – сама история отдавала новизной. Идеально гладкие страницы не хранили в себе глубокие тайны, все еще будучи девственно чистыми, и это немного расстраивало, сбивало дымку волшебного флера, окутавшего тело, и возвращало в реальность.

Издание-современник возвращается на полку, а сам юноша торопится покинуть книжный, стараясь не оглядываться по сторонам и – особенно – не смотреть за короткий прилавок у входа.

Температура на улице упала ещё на пару градусов, опасно подходя к черте, граничащей с ранней зимой, и хоть синоптики обещали скорое потепление и вместе с ним «золотую» осень, Ноа особо не надеялся. Небо было пасмурным, хотя дождя не было уже несколько дней. Солнце все не решалось побаловать людей своим вниманием, но большинство с этим смирилось. Серое небо перетекало в серые здания, что утопали все в том же сером асфальте, а на улицах мельтешили все те же серые люди. И только Ноа, плотнее запахивая пальто и поправляя сползающую лямку рюкзака, спешно перебирал кедами по тротуару.

Он все пытался найти свое вдохновение, чтобы несчастный месяц отдыха от студийных заказов увенчался плодами на творческом поприще. Все чаще заглядывал в книжный, что был всегда не прочь поделиться с юным талантом своей волшебной атмосферой, навевая мысли, но который день подряд лишь окунал его в старые воспоминания. Это было приятно, несомненно, но совершенно не то, что ему было нужно.

Дома на станке так и стояла глиняная основа для портрета. Именно портрета, даже несмотря на то что его натура живёт глубоко в его собственных снах. Всё ещё нетронутая, не имеющая черт и характера, и с каждым днём она угнетала его все больше и больше.

Колокольчик над дверью тихо звенит, а Ноа, словно по привычке, влетает в кофейню с очередным порывом леденящего ветра. Его привычный маршрут на день: книжный и следом за ним – «dreamer», чтобы пропустить пару чашечек кофе или какао, а после вернуться домой, зачастую с пустой головой и таким же пустым блокнотом для набросков, просидеть вечер в компании «безликого» портрета и отправиться спать. Во снах он чувствовал себя куда счастливее: там вдохновение шло рука об руку с ним, а перед глазами был все тот же силуэт, что с каждой ночью, как кажется юноше, становился чуточку ближе. Приоткрывал завесу тайны – сизую дымку, – силясь увидеть немного больше, чем прошлой ночью. Точеный подбородок, острые скулы, чуть впавшие щеки, но дальше – все.

Сейчас он и сам с трудом может ответить на собственный вопрос: чем тебя так завлекает то, что ты даже не можешь разглядеть, то, чего не существует? Он просто знает, что это важно, что он должен это сделать, а причины – он найдет их позднее, когда завершит.

Занимая один из высоких стульев под самой стойкой, юноша мягко улыбается уже знакомой девушке бариста, заказывая американо с молоком и то самое, фирменное. На стойку опускается блокнот, а лямки рюкзака ложатся на низкую спинку стульчика; пальто находит ближайшую вешалку. Он терпеливо дожидается своего заказа, гипнотизируя чуть отстранённо чистый лист блокнота, и все не решается взять в руки карандаш.

Сколько уже было таких нелепых попыток возродить в памяти утопающий в дымке сна силуэт? Из раза в раз он прикрывает глаза, вспоминая то, что видел, казалось бы, собственными глазами. Грифель карандаша слабо скользил по бумаге, оставляя после себя едва заметный, почти прозрачный след. Неуверенный набросок обретал все больше деталей, становились заметными четкая линия подбородка, острые скулы, чуть торчащие уши – он не уверен, но, кажется, они были именно такими, а дальше… Дальше не было ничего. Дымка скрывала собой все самое важное. Разрез глаз, форма носа, губ – все казалось таким простым, понятным, но стоило только попробовать воспроизвести это – все растворялось перед глазами, таяло сладкой ватой на жарком солнце.

– Ноа, твой кофе, – мягко улыбнулась девушка, привлекая на секунду внимание к себе, что тут же переключилось на высокую чашку ароматного кофе и небольшое блюдце с печеньем, к которому охотно тянется парень, но замирает, так и не притронувшись.

– И латте к заказу добавьте, я оплачу, – раздается чуть со стороны и заставляет удивленно покоситься, чтобы понять, о нем ли это было, или, может, брошенная фраза касается кого-то другого, но нет.

На соседний с ним стул довольно ловко взбирается мужчина, на первый взгляд слегка старше самого Ноа. Высокий, что можно заметить даже так, с приподнятыми вверх черными волосами, открывающими лоб, и в пальто, отдаленно похожем на его собственное, только глубокого черного цвета. Он смотрел на юношу выжидающе, словно позволял изучить себя, мягко улыбаясь и глядя в ответ. Это немного смущало, и хотелось бы отвернуться, уткнуться носом в блокнот и заняться своими делами, но тонкая уединенная атмосфера была нарушена, а этот мужчина, если он все верно понял, вызвался оплатить его счет.

– Мы знакомы? – уже куда более смело юноша вглядывался в чужое лицо, силясь понять, встречались ли они раньше. Возможно, это давно забытый друг детства или один из сокурсников, которых он не видел уже несколько лет, но никаких ассоциаций не было. Совершенно. И дело даже не в плохой памяти на лица – ничего в нем не казалось Ноа знакомым.

– Нет, но это можно легко исправить. Нэйтан Элден, – мужчина протягивает ладонь с мягкой улыбкой на лице, дожидаясь, когда его рукопожатие примут, но юноша заметно медлит.

Окидывает взглядом ладонь, что даже выглядит ощутимо больше его собственной, и, взвесив все за и против, обхватывает руку в ответ, лишь подтверждая собственные предположения. Широкая и теплая, с сухой, немного грубоватой кожей, как то и подобает мужчинам, она была заметно больше тонкой ладони Ноа, чьи пальцы утопали в тепле рукопожатия. И тем не менее чужое прикосновение было приятным, согревающим, немного даже уютным, словно знакомым, и вместе с тем несущим в себе уверенность и силу. В памяти вновь всплыли воспоминания о детстве, прикосновения к сухой и такой же крепкой коре деревьев, что десятилетиями впитывали в себя силу, разрастаясь все больше и больше, заслоняя кронами само небо. Вспоминается прикосновение холодного, порывистого ветра к обнаженной коже, запах смятой травы, шелест листьев и солнечные зайчики, проскальзывающие между раскидистыми ветвями.

– Мы с вами уже встречались? – забывая о собственном имени, фактически обо всем, Ноа цепляется за одно-единственное чувство – чувство чего-то знакомого, маленького дежавю, задавая вопрос по-другому. Только сейчас разжимая ладонь и немного смущаясь оттого, что столь долго сжимал чужую руку, стараясь прочувствовать едва знакомое касание.

– А вы меня совсем не узнали? – улыбка на лице мужчины становится чуть лукавой, а сам он склоняет голову набок, словно дожидаясь, когда юношу осенит и он вспомнит, но Ноа вспомнить никак не мог, и ему пришлось помогать: – В нашу первую встречу вы держали в руках роман Джеймса Джойса, сегодня же от изучения сказок перешли к работе современного писателя.

Ноа требуется пара секунд, чтобы понять, о чем говорит Нэйтан Элден, и лицо озаряет удивление. И ведь как он мог забыть, хотя это ведь и не странно. Их первая встреча не менее чем с неделю назад была наполнена неловкостью, особенно для Ноа. Ноа, который слишком сильно ушел в собственные мысли, а после – просто сбежал, испугавшись внезапного прикосновения к себе так сильно, что даже не успел «распробовать» его, понять, что ничего страшного в нем и не было. И тем не менее память о нем осталась, слабая, совершенно не четкая, но она была, а теперь ветхое воспоминание заиграло новыми красками, ощущениями, что он не смог увидеть в тот раз, и тем не менее сейчас он был уверен, что бояться компании в лице мужчины не стоит.

– Ноа Бэккер, – уже куда тише, отчего-то еще более неловко он протянул в ответ, закрывая блокнот с очередным провальным наброском, понимая, что одним только приветствием дело не ограничится, а попытки нарисовать хоть что-то вряд ли увенчаются успехом.

– Если вы ищите себе интересную книгу, я бы не рекомендовал вам последнее, что вы держали сегодня в руках, – между тем мужчина продолжил, на секунду отвлекаясь на подоспевшую в суматохе девушку, что мягко опустила такую же высокую чашку ароматного кофе на стойку, возвращаясь к своим делам.

– Почему? – юноша задается вопросом, словно и в самом деле подбирал себе книгу. Словно его это вообще заботит. Но не может же он сказать, что не собирается даже читать их: как это будет выглядеть со стороны, если работники узнают его даже за пределами книжного? Что о нем подумают?

– Скучновата, – мужчина пожимает плечами, до этого занятый размешиванием сахара в чашечке, а теперь, тихо звякнув ложечкой о стеклянный край, отложил ее чуть в сторону, на уголок салфетки. – Персонажи много говорят и мало делают, да и, помимо всего прочего, в начале книги главный герой имеет романтическую привязанность к своему другу детства. Такое не всем по душе, знаете ли, – Ноа касается чужой робкий взгляд, словно исподтишка, пытливый, будто мужчина пытался разглядеть чужую реакцию на его слова, а сам юноша с трудом переваривает то, что слышит.

Содержание книги, если честно, волнует его меньше всего, оттого сосредоточиться на чужих словах особенно сложно. Он опускает взгляд на лакированную столешницу, а пальцы находят приятную на ощупь рельефную ручку. От этого уровень концентрации становится чуточку больше, но все еще недостаточно, чтобы в одно мгновение переварить чужие слова, а мужчина между тем уже куда более заинтересованно наблюдает за юношей и – что самое важное – все еще не видит неприязни на его лице.

– Видимо, автор считал иначе, раз написал именно так, – кое-как мысли обретают порядок, и наконец рождаются слова. Ноа отрывает взгляд от стойки, переводя его на мужчину, и на секунду тушуется, встречаясь с излишне пристальным, направленным на него. – Возможно, его книга написана именно для того, чтобы показать, что любовь не должна подвергаться гонению, какой бы она ни была.

Теперь уже плечами пожимает юноша, словно невольно отзеркаливая чужой жест. Толерантные мотивы в его словах вовсе не наиграны, не навеяны рамками приличия. Они едва ли знакомы, и если слова юноши окажутся ему не по душе… что ж, он может просто встать и уйти, закончив все это нелепое знакомство. Но мужчина молчит. Тянет время, вглядываясь в чужие глаза, окидывая всего юношу взглядом, словно надеясь увидеть напряжение и скованность от неприятной ему темы, но ничего подобного не было.

– Не думаю, что автор хотел сказать именно это, – наконец продолжает Нэйтан. Его губ касается мягкая, словно одобряющая, улыбка, а сам он вновь отводит взгляд к своему кофе, делая короткий глоток, прежде чем закончить мысль. – Книга отчасти автобиографическая, ее сюжет имеет немного другой характер и сосредоточен больше на принятии персонажем себя как личности на его тернистом жизненном пути.

– Кажется, вам она нравится, – Ноа не уверен наверняка, но у него создается именно такое впечатление, которым он спешит поделиться. Мужчина усмехается в ответ, роняет тихий смешок, словно сказанные юношей слова – глупость, но сам он отчего-то был все еще уверен в своих выводах.

– Не совсем, думаю, автор мог бы сделать ее куда интереснее. В ней множество недочетов, и с каждым новым прочтением их находится все больше, – чужой голос разбавляют нотки тоски и немного разочарования, и это лишь подтверждает догадки юноши.

– И все равно вы продолжаете ее перечитывать, – это чувство ему немного знакомо – разочарование и в то же время неуемная тяга. С похожей тоской он время от времени возвращается к работам, которые так и не довелось закончить, которые безобразной выставкой украшают широкие полки кладовой, подальше от света и чужих глаз, и сейчас он очень боится, что его личное кладбище скульптур пополнит еще одна работа.

– Я пытаюсь понять, где допустил ошибки, – мужчина усмехается все так же горько, с ноткой тоски, и вновь глядит в чужие отчего-то очень понимающие сейчас глаза. – Эта книга моя.

Ноа лишь едва заметно кивает, на деле испытывая легкий стыд. Мужчина, возможно, ожидал, что он его узнает. Он ведь держал его книгу в руках всего пару часов назад. Многие писатели привыкли к подобному – к популярности, что следует за подобными достижениями. Вот только Ноа не знал.

– Так неловко, – улыбка соответствует его словам, и сам он чувствует себя ровно так же. Признаваться, что он не имел даже понятия об этом, неловко, как и страх оскорбить своим незнанием слишком велик. – Вас, должно быть, многие узнают.

Мужчина тихо смеется вместо ответа, словно юноша сказал наибольшую глупость, и в одну секунду зарождается страх, что он мог обидеть своими словами, и ладонь сама, рефлекторно, тянется к руке мужчины, желая прикоснуться к теплой коже, взять за руку, просто чтобы самому разобраться в том, что чувствует собеседник, но юноша вовремя ее одергивает. Цепляется пальцами за рельефную ручку, просто чтобы отвлечься на секунду, занять чем-то руки и не вгонять мужчину в смущение, как и себя.