Читать книгу Собаки - Ксения Александровна Жигалина, Ксения Жигалина - Страница 5

Как и обещал, во вторник он зашёл к главе инициативного комитета, найдя его, разумеется, в кафе, на сей раз в одиночестве.

Ещё раз поздравив главу с открытием памятника, он поинтересовался статьёй в газете. Будет завтра, в среду, так сказали. Редакция под впечатлением. Ребят уже пригласили сотрудничать с районным краеведческим музеем. Но это семечки, он не считает? Он согласился. Но вполне неплохо для начала. Они же на досуге у себя там мастерят, всё на свои, для себя, на полку и ставят. Так что на небольшую выставку наберётся. Это надо показывать. Настоящие художники. Без образования, но по существу, в душе, это важнее. Всё так, всё так, покивал он, но… Он взглянул на главу, нахмурившись. Что, если после этой статьи сюда хлынет толпа любопытствующих? О, глава протестующе замахал на него руками, пусть даже не переживает по этому поводу. Да, возможно, в течение месяца или двух здесь побывает человек пять. Ну хорошо, хорошо. Шесть. Не больше. Таково это место, он понимает? Глава комитета поднял одну бровь и развёл руками. Да, он понимал. Странно это и необъяснимо, но так. И ведь это не для кого-то там сделано, по большому счёту. Показать – да, показали. Но, вообще-то, для себя, можно сказать. Да что там. Для ветра, можно сказать, вот что. Выразить ему общую признательность ведь невозможно. Ну, не жертвы же приносить, правильно? Но как-то своё отношение выразить ведь нужно, сообразно как-то. Как бы глупо это ни звучало. На последних словах глава комитета изучающе покосился на него. И он заметил, что нет, нисколько это не глупо. Вообще-то, он согласен. Глава утвердительно кивнул и повторил, что причин для беспокойства нет, бури заметка не вызовет, максимум еле заметную рябь. Он не почувствует, заверил его глава и на прощание с чувством удовлетворения от вновь подтверждённого единомышленничества потряс ему руку.

Сегодня ему нужно было в город. Он в последнее время разлюбил там бывать совсем. Тамошний воздух стал для него очками. Мутными, в пальцах, с посечёнными стёклами, одно из которых к тому же треснуло паучком, и с резиночкой на затылке. Их не получалось смахнуть, и от них скоро начинала болеть голова. Но съездить было надо. Снять денег на житьё-бытьё и ещё сходить в «Цветы» на станции. Это как-то примиряло его с сегодняшней поездкой.

Цветов в саду ему хватало, но прежние хозяева почему-то обошли стороной белые. Может, не нравились. А может, и нравились, и не обошли, но те сгинули без присмотра ещё до его приезда. В общем, он решил спросить там каких-нибудь белых цветов, не слишком капризных и многолетних.

Из «Цветов», выслушав его пожелания, его направили на рынок, где, если пройти то ли четыре, то ли пять первых рядов, а свернуть, соответственно, то ли в пятый, то ли в шестой, там будет почти посередине, по правую руку прилавок с семенами. Там сидит Светлана Пална. Светлана Пална даст квалифицированный совет, последовать которому можно там же, только дальше по ряду. Или в следующем… Тань, в том же или в следующем? Через один? Иди ты! Какой через один?! Там уже Константин! В общем, то ли в этом, то ли в следующем ряду, только подальше, сразу за удобрениями, у них ещё одна точка. Но там так, один Максик сидит, он ничерта не знает, только где это взять на складе. Вот к нему от Светланы Палны прийти, и он принесёт, что надо. Но всё равно это уже не сегодня, а завтра. А, скорее всего, даже послезавтра. Потому что сегодня поздно, а завтра среда. По средам Светланы Палны нет, она в леспромхозе. А Максик – тот так, говорю же. Да не за что. До свидания. Заходите, если в дом что надумаете. Вон, сегодня как раз приехали нолины и клёнчики. Ага.

Клёнчики ему не приглянулись, а на нолину даже и не хватило бы. Нолина оказалась в цене. Послезавтра так послезавтра. Потерпит. Светлана Пална, могущая дать дельный совет – это хорошо. Это полезно.

Послезавтра, в четверг, он, проводив собак, снова уехал в город. Найдя рынок, он нашёл все эти то ли четвёртые, то ли шестые, эти и те ряды.

Светлана Пална оказалась дамой малюсенькой и остроносой. Сдвинув огромные очки на цепочке на кончик носа, она сообщила ему, что, в принципе, поздновато немного уже, однако, она бы посоветовала, если на её вкус, купить волжанку. У них, кажется, ещё три штуки есть, если Максик никому их за вчерашний день не прообещал. Она тут же набрала этого Максика, и оказалось, что все три волжанки ждут свои добрые руки и пока никуда не ушли. Чрезвычайно, сказала Светлана Пална серьёзно, чрезвычайно декоративные кустарники. В этом году вряд ли будут цвести. Но в будущем непременно истинно преобразят его сад, непременно. В высшей степени декоративные кустарники. В высшей. Ему все три? Очки снова уехали на кончик носа. Он представил себе свой сад с тремя непонятно как выглядящими, но в высшей степени и чрезвычайно декоративными кустарниками с белыми цветами и немного грустным, как ему показалось, названием и согласился. Цена оказалась невелика. Он заранее не представлял себе, сколько может стоить садовое растение, а потому, ориентируясь на небольшие, но довольно ценные нолины, взял с собой гораздо больше. Мысленно он ещё вчера простился с этой суммой, поэтому решил купить наконец и скамью. Она была просто на совесть сколочена из толстенных сосновых досок. Кажется, даже не ошкурена. Будет чем заняться, решил он, довольный, и взял ещё набор наждачки и белое масло для покраски.

Вернувшиеся вечером собаки уважительно обнюхали посаженные им в трёх местах кустики и, с вежливым интересом уделив пару минут своего времени его энтузиазму со скамейкой, удалились под кухонный стол. А он оставался в саду, пока его совсем не одолели комары.

Проснулся он около четырёх. Эдак и в привычку войдёт, подумал он, спускаясь в кухню. Собаки и ухом не повели. Он вышел в сад и с удовольствием опустился на недошкуренную, пахнущую деревом скамейку. Вчерашний ветер уносил с собой последние следы сырой картошки. За повисшие минуты штиля он успел поразмышлять над тем, что сейчас, по идее, должно задуть картошкой жареной. Однако поднявшийся новый ветер был с ним не согласен. Ветер был порывистый, довольно сильный, хоть и тёплый. Он принёс с собой цветы. Таких цветов он ещё не встречал. Странный сладко-солёный аромат с какими-то листьями, корой, землёй. Он сидел долго, вдыхая незнакомый запах и думал о том, как хорошо будет провести день в саду, наполненном такими цветами. Да он счастливчик! С этой мыслью он поднялся и ушёл в дом.

Дом его стоял лицом на юг. Хотя и он, и собаки считали как раз наоборот. У них в ходу был сад, кухня и этот выход из дома, противоположный парадному.

Козырёк над дверью из кухни был большой. Бетонная площадка тоже. Скорее всего, здесь когда-то уже стояла скамья. И теперь это место будто получило недостающий кусочек, как пазл. Теперь он видел, что скамьи откровенно не хватало. Как он раньше этого не понимал?

Этим своим, истинным, лицом дом смотрел на север, поэтому солнце по утрам светило справа через куст чубушника, готовящегося вскорости зацвести. Теперь оно светило на скамейку. Это было просто невозможно игнорировать.

На завтрак он, по обыкновению, наделал тостов, намазав их сыром, и поделил на троих оставшийся с вечера и любимый с детства салат из консервированных кальмаров. Собаки согласились с ним с полуслова: завтрак на свежем воздухе, если тепло и не мокро – отличное начало дня.

Через неделю его скамейка была отшлифована. Волжанки благодарно восприняли поселение в выбранных им местах сада. Его сон за эту неделю ему ни разу не приснился. Но так уже бывало, и он не думал об этом.

Зато теперь можно было приступать к покрытию скамейки маслом. До этого с маслом для дерева он не сталкивался. Но тогда, на рынке, его вопрос у прилавка с лакокрасочными материалами вызвал локальную войнушку. Снаряды рвались самые разные – от трёхэтажного отечественного эсперанто до призывов не разводить схоластику. Ему оставалось, по возможности, уворачиваться от шашек и пуль и взвешивать сухой остаток. Кажется, когда он выбрал цвет масла, расплатился и уходил, победа в битве ни перед кем ещё даже не маячила.

Пока он покрывал скамью маслом, он думал о том, что вот будет он теперь сидеть в саду на скамейке с кружкой кофе. Он уже придумал и покрывало положить, и принести с дивана пару маленьких подушек. И завтракать тут можно. И не только завтракать, но и вообще обедать и ужинать. Жаль только, собаки не ужинают. И не обедают. И вообще, они здесь только утром чуть-чуть да вечером немного. Ночью не считается. Сидеть здесь с ним днём они не будут. Это жаль, да. Но утром и вечером они здесь с ним сидеть очень даже могут. Значит себе он положит две подушки – на чём сидеть и куда опираться. А им – сложенное в несколько покрывало. Вот так. Осталось только уговорить их сесть на скамейку. Завтракать на скамейке у них не получится, но это не беда. Поедят рядом с ней, а потом сядут. У него есть поднос, на их тарелки хватит. А себе он будет брать большую плоскую, чтобы на ней и кружка помещалась. Стоять она будет на их покрывале, а как поедят – он тарелку на поднос, а они на скамейку. А если сильный дождь? Если сильный – вообще поедят в доме, а потом придут сюда на пять минут. Интересно, вдруг прервал он свои рассуждения, а откуда у него поднос?

Скамейка была готова. Случилось это вечером. С собаками он загодя свои планы по повышению комфортности проживания не обсуждал, поэтому решил дождаться утра.

Рано. Ещё совсем рано. Но солнце уже высоко в небе, ведь уже почти лето. Он встаёт, одевается и спускается по тихому дому вниз. Выходит в сад. В саду тенисто. Солнце светит справа сквозь кусты. Он оглядывает скамью в солнечных бликах. Теперь не надо будет вытаскивать и заносить обратно стул из кухни. Эта мысль уходит, и тогда он замечает запах вокруг. Не цветов. Не травы. Запах ветра. Он замечает его вот так, сквозь всё остальное, не сразу. Он поднимает глаза в небо и видит бирюзовое сияние, разлитое над головой. Едва увидев его, он начинает замечать его повсюду, даже на скамейке. Этот ветер прежде он не встречал ни разу. На него похожи многие, а он не похож ни на один. И объяснить это сложно. Это не просто сырой ветер. Это ветер, гонящий волны мурашек, начиная с затылка. Ветер, вдыхая который, хочешь лететь, и кажется, что расправляются твои крылья. Он аж потягивается. В голове проясняется. Всё так. Всё правильно. Это за ним. Кажется, останься он просто сидеть в саду – он сойдёт с ума, или что-то надорвётся у него внутри. И он идёт по дорожке через сад, звякает калиткой и видит собак. Они ждут его на грунтовке. Они наконец берут его с собой. Он ликует, другого слова нет. Его время пришло.

Они идут через луг, пахнущий утренним солнцем. Дальше – лес. Сплошной бурелом. Он идёт за собаками, которые одни, наверное, знают фарватер. Из-за него они идут медленнее. И ему кажется, что они уже целую вечность пробираются через дебри, которые с каждой минутой становятся всё непролазнее. Вокруг почти на глазах темнеет. Вдруг собаки останавливаются. Идти дальше некуда. Он смотрит туда, куда смотрят собаки, и поначалу не видит ничего, кроме окружающей их тёмной чащи. Но затем он замечает ветер, что вывел его из дома. Прозрачный, едва уловимый поток струится мимо них вперёд. И он идёт туда, за ветром. Ноги сами ведут его. Он доходит до двух сосен, выходящих из одной точки в самое небо где-то над их головами. Поток ветра уходит туда, меж сосен. Тогда и он следует за потоком. Собаки за ним. Они оказываются по ту сторону и смотрят вперёд. Там светлее, там кончается лес. Бирюза устремляется туда. И они следом за ней.

Они выходят из леса так, словно лес бежит от них. Он даже оборачивается. Полоса леса уходит в обе стороны от них, на сколько хватает глаз. А перед ними грунтовая дорожка, за которой расстилается поле. Совсем как у его дома.

Он осматривается по сторонам и замечает вдали у леса ещё поток ветра, но другого цвета, белый. А совсем далеко от них он разглядывает сиреневую дымку. Все эти ветра вливаются в сияющее многоцветье, царящее впереди над полем. Им тоже туда, снова через поле. Он смотрит вперёд, и ему кажется, что там, за разноцветной завесой он что-то видит. Что-то темнеет там впереди. Что-то большое и, несомненно, важное. Но ветер так ярок, краски его гораздо насыщеннее, чем он обычно видит в деревне, и ему никак не удаётся разглядеть, что же это. Они продолжают идти вперёд, и ему уже кажется, что он почти угадывает очертания. Но образ снова и снова ускользает от него. Вот, кажется, ещё шаг, два, и он поймёт!

Он проснулся и от досады аж сел в постели. И тут же ему стало смешно от этого. Продолжение – уже хорошо. Но что же там? Что?

Он спустился вниз, сварил кофе, залил медовые хлопья в трёх тарелках тёплым молоком и вынес всё это из дома. Поставив поднос с мисками собак на бетон, он устроился в углу скамьи на подушке, совсем забыв переживать о том, как уговорить собак на скамейку. Он сидел, разглядывая ближнюю волжанку и думая о том, что же всё-таки такого может быть в поле, ради чего туда можно ходить каждый день.

Доев, миску он на автомате поставил на поднос, как и собирался, взял в руки кружку с кофе и откинулся на подушку. Посидев так несколько минут, он решил, что собаки, вероятно, уже должны идти. И тут только заметил, что собаки преспокойно сидят бок о бок с ним на скамейке и в самом мирном расположении духа предаются созерцанию сада. Заметив, что он на них смотрит, они как ни в чём не бывало помахали ему хвостами, спрыгнули и пошли к калитке. Он покачал головой и пошёл их провожать.

У калитки он отвесил им почти земной поклон, от чего большая фыркнула, а меньшая запрыгала на месте на всех четырёх. Чувство юмора у собак его порадовало.

Вечером он ждал их. Сидя в саду с чашкой давно остывшего мятного чая, он смотрел на закатное небо. Калитка звякнула, и собаки прошли по дорожке к дому. Он решил ничего не предпринимать и просто посмотреть, что будет дальше. Сам он был с чаем, поэтому справедливости ради заранее вынес их воду к скамейке.

Собаки молча попили и спокойно взобрались на скамейку. Как так и надо. Он решил подыграть. Вернувшись к закату, через минуту он покосился на меньшую:

– Как прошёл рабочий день?

Та сокрушённо повесила голову, и он сочувственно покивал:

– Понимаю.

Большая всё это время не отводила взгляд от горизонта. Сплошное присутствие духа и несгибаемая философичность натуры. Тут уже фыркнул он, от чего у большей дёрнулся уголок рта, но она снова сосредоточилась на линии горизонта и из образа не вышла.

Новое утреннее и вечернее времяпрепровождение было одобрено и принято безоговорочно, как в своё время октябрьский ужин по возвращении.

Наступившие первые летние сутки принесли с собой непогоду. Проснувшись около четырёх, он услышал шум дождя.

Когда здесь шёл дождь, его словно накрывало войлочным колпаком. Пока было темно, а сегодня темно будет дольше, это был даже колпак в палатке.

Он вышел в тёмный сад. Где-то там за тучами с минуты на минуту будет восход солнца. Он же вышел в своём колпаке из палатки и сел на скамью. Хороший козырёк, снова подумал он. Ему нравилось смотреть, как дождь идёт в его саду. Ему нравилось, что это его сад. Конечно, он его не планировал, не садил. И не он решил когда-то, что и где, рядом с чем и в какой последовательности. Он поселил здесь только три растения. Но он пришёл сюда заботиться о нём. Пришёл радоваться ему и радовать его. Так что это был его сад. Здесь он чувствовал себя дома. Причём именно вот здесь, именно в этом месте – на границе дома и сада.

Угольный ветер с графитовыми искрами унёсся прочь. Он вздохнул с облегчением. Что там начнётся сейчас – непонятно, но предыдущие сутки были тяжеловаты. В безветрии дождь остался за хозяина и зашумел громче. А он сидел и думал – хорошо. Вся прошедшая неделя и половина предыдущей прошли совсем без дождя. И сегодня точно ничего не надо будет поливать. Хотя это было несложно и нравилось ему, однако дождь он уважал не в пример больше водопровода в этом качестве.

Сад шелохнулся под первыми порывами нового ветра. Запахло вишней. Такой вишней-вишней, аж варенья захотелось. Его вишни исправно цвели с ним уже третий раз, он их собирал уже дважды, и в том году даже один раз сварил варенье. Тогда он потешался сам над собой. Зато сегодня он будет завтракать тостами с маслом и своим вишнёвым вареньем. Оставив дождь и вишнёвый ветер договариваться о том, кто в его саду главный, он ушёл спать.

К его удивлению, собаки совсем не против оказались позавтракать хлебом и вареньем. Он вообще не очень разбирался в собачьей еде. Но появившаяся в своё время реклама многочисленных собачьих кормов от лица медиа-кинологов всего мира внушала, что человеческая еда со стола для собак – сущий яд. А вон поди ж ты – уминают за все свои четыре собачьи щёки и варенье, и ореховую пасту, и пироги, и омлеты. Это, конечно, не показатель. Но, если судить по настроению, плохо видным ему зубам, лучше видным ему глазам, ушам и шерсти – всё отлично. И если ещё принять во внимание, что дома они ничего кроме и не едят, то пусть уж сами выбирают – или да, или нет. Если что – на корм ему хватит, хотя он не склонен был согласиться с тем, что его меню – яд для кого бы то ни было. Разве что для рыбок, и то не для всех. Чего-нибудь сварит им, если в один прекрасный день они решат, что больше не в силах выносить пытку блинами и пирогами из здешнего магазина.

Как он и предполагал, завтрак прошёл в кухне, но перед уходом собаки уселись на скамейку. Понравилось. Втроём они сидели и смотрели, слушали дождь в саду. Мир и покой. А вот собакам сейчас придётся идти через мокрую траву в мокрый лес, через мокрый лес в мокрую траву. Ох, знать бы – чего ради?!

Наступившее некоторое время назад уверенное спокойствие таяло с каждым сном, которые теперь и сдвигались как будто бы, но на какой-то миллиметр, и не приносили ровным счётом никакой ясности и определённости. Ничего нового. Нетерпение мало-помалу опять набирало вес. Он повернул голову и увидел, что собаки смотрят на него.

– Ну вот так, – развёл он руками. – Ничего не попишешь. Я ж не собака. Человек всего лишь.

Меньшая при этих словах улыбнулась. Или я уже поехал крышей от всего этого, решил он. Собаки спрыгнули на мокрую дорожку, и он, накинув не спасающий капюшон кофты, пошёл проводить.

Собаки по-прежнему предпочитали сами открывать и закрывать себе калитку и дверь в дом. Поэтому он, чаще всего, только присутствовал, махал рукой и принимал ответные махи хвостами. Или виляние, как сегодня.

Проводив собак, он задержал взгляд на калитке и решил её покрасить. Как обычно, тут же усмехнулся он. Когда болеешь – решаешь бегать и обливаться, когда объешься – задумываешься об ограничениях и разумном подходе. А когда с неба льёт – непременно надо покрасить калитку.

Сегодняшняя вишня в воздухе дополнялась бледно-розовым сиянием, благодаря которому непрекращающийся дождь казался вкусным и даже тёплым, особенно когда утренние сумерки уже сменились дневными. Поэтому он надел куртку и вышел из дому.

По пути ему почти никто не встретился, и площадь была пуста. Какая удача, он благодарно подставил дождю ладонь. Без солнечного света бирюзовые искры сверкали не так ослепительно, но всё равно сверкали, а в сочетании с бледной вишней получалось ещё красивее. Сегодня это уже была не просто горка для ветра, а настоящий аквапарк. Сколько раз он здесь бывал с момента открытия – каждый новый ветер с удовольствием скользил по металлическому шёлку шарфа, явно ускоряясь ближе к краю. Пока все не накатаются… Интересно, подумалось ему, а повторится ветер – так же будет резвиться или уже не так?

И не приедается, правда? Глава инициативного комитета, должно быть, обладал феноменальным чутьём. Он вот как раз выходил из кафе. И он ведь каждый раз, верите, каждый раз так и смотрит на памятник. Это шедевр, поистине. Глава сиял даже под дождём. А что ребята? Художники, добавил он. Ребята? О, у них выставка в городе. Да, в рамках какого-то там фестиваля по городам и весям. Он стартует в сентябре. Сейчас везде приготовления, а потом поедет автобус обозревателей и деятелей культуры и искусства через всю нашу необъятную Родину. Всё-всё посмотрят, всех-всех оценят, и потом, по итогам, в столице, в тамошнем Центральном Доме художника, будет гала-выставка. Вот там уже будет народу побольше. Думаю, наши ребята обязательно там засветятся. Он согласился и сказал, что на городской осенью побывает обязательно.

Вечером, поужинав, он сел на скамью. Когда он в последний раз проводил вечер перед телевизором? Вот, что неважно так неважно. Дождь некоторое время назад перестал, небо начинало проясняться, и верхушки деревьев уже подсыхали на показывающемся вечернем солнце. Скоро звякнула калитка, и на дорожке показались мокрые собаки. В некоторой нерешительности они, такие красивые, остановились перед скамейкой. Но он, не раздумывая, сделал приглашающий жест. Меньшая благодарно вздохнула, и они взобрались на свою половину. Он заметил, что собаки сесть – сели, но как-то выжидающе на него смотрят, а большая вообще пришла не с пустыми руками. Точнее, пастью. Он вопросительно мотнул головой, и тогда она положила ему на колени шишку. Он посмотрел на подношение и снова вопросительно уставился на большую. Собаки переглянулись и посмотрели на него так, как будто ждали чего-то. И, по-видимому, это что-то напрямую касалось этой шишки. Он взял шишку в руки покрутил перед глазами. Обычная. Сосновая. Сосновая? Ну да. Вроде, сосновая… Сосновая?!

– Это что?! Это что, от тех сосен?! Серьёзно?! – он не верил своим глазам и глядел то на сокровище в своих руках, то на собак.

Большая опустила голову. Кивнула? А меньшая истово завиляла хвостом.

– Но погодите, – вдруг спохватился он. – Но ведь сегодня вишня. Вишня? – он на всякий случай принюхался. – Ну да, вишня. А как же хозяйственное мыло?

Собаки переглянулись и снова уставились на него.

– Погодите, погодите. Сейчас, сейчас, – он стал соображать. – Шишка – шишкой, тут всё так. Но и мыло нужно, так? – собаки явно обрадовались. – То есть, это как пригласительный? Он же заранее вручается, вроде… – меньшая протиснулась между большей и спинкой скамьи и лизнула его в щёку. – Ого! – он был польщён. – Вот это признание! Ну хорошо. Спасибо вам, собаки, за шишку! – он церемонно поклонился, и они ответно завиляли хвостами. – Это ведь огого! Это ж… Это ж, подумать только… – он откинулся на подушку и стал разглядывает свой пригласительный. – Это ж ведь от тех сосен… Уму непостижимо.

Он верил. Он верил в свои сны. Он каждый день своими глазами видел подтверждение тому, что всё это – на самом деле. Но шишка, эта сосновая шишка была настоящим артефактом.

– А зачем вообще мыло? – вдруг оторвался он от своих размышлений.

Собаки уставились на него, потом переглянулись, и большая, фыркнув, залаяла. Пролаяв несколько раз, она склонила голову на бок и посмотрела на него с такой иронией в своих собачьих глазах, что он расхохотался.

– Понял. Это как задавать вопрос с разговорником. Хорошо. Мыло – нужно. Почему? Потому что… за ним и только за ним идёт путеводный ветер? – собаки завиляли хвостами. – Ну всё понятно. Хотя в данной ситуации это неуместный комментарий, – он улыбнулся и вернулся к подарку.

Собаки немного посидели, потом потоптались на скамье, откланиваясь, и, спрыгнув, удалились в дом.

Он посидел на улице ещё немного, пока комары не загнали в дом и его. А когда лёг, покрутил в темноте перед глазами сосновую шишку, положил её на тумбу у изголовья и закрыл глаза.

И открыл их в туман. Нет, строго говоря, это был не туман. Просто дуло столько ветров, таких разнообразных цветов и оттенков, таких ярких, что невозможно было толком ничего рассмотреть вокруг. И ему стало ясно – он там, на поле за лесом. На него обрушивалась целая лавина запахов. И он стоял один. Как он здесь оказался – было непонятно. И куда делись собаки – тоже. Было, в общем, светло, но совсем ничего не видно. Он попробовал идти вперёд. Конечно, у него это получилось, но куда он идёт – он не понимал. Он шёл и шёл, и вскоре по обе стороны от него, примерно на одинаковом и одинаково большом, как он полагал, расстоянии потемнело. Впереди и позади было всё так же светло. Вот сверху как будто бы немного темнело, но как-то неявно и ненадолго, да и не ясно поэтому – темнело ли. Видимо, подумал он, он оказался посередине между чем-то и чем-то. Это было похоже на тоннель. Только как-то, похоже, без потолка. А он всё шёл и шёл. И скоро темнота по бокам от него закончилась.

Он открыл глаза в своей комнате, у себя в доме. Наверное, было уже недалеко до утра. За окном снова шумел дождь. В комнате, а значит, и во всём доме, уже прочно обосновался запах сегодняшнего огуречного ветра. В общем, ему понравилось. Сквозь приятный свежий аромат, занявший его мысли, потихоньку начал всплывать сон. Он машинально потянулся к тумбочке, взял шишку и стал крутить в руках, вспоминая детали. Странно всё-таки. Он не просыпался, не встречался с собаками, не шёл лугом, не пробирался через лес. Просто – бац! – и поле с ветром. И какие они там яркие! Здесь он видит их не такими, а то было бы трудно. А во сне вон как – не видно из-за них ничего. А может, это от юбиляра? Чтобы он не обрадовался раньше времени. Он задумчиво поскрёб подбородок. Может, и от юбиляра. Он лёг обратно, вернул шишку на тумбочку и спал до утра без снов.

Завтракали снова в кухне. Дождь уходить пока не думал. Но пить кофе и сидеть на скамейке они всё-таки вышли.

– Странный мне сегодня сон был, – не поворачивая головы к собакам, проговорил он, разглядывая малиновые кусты вдоль забора.

Собаки промолчали, но краем глаза он уловил движение – они обернулись к нему. Тогда он тоже посмотрел на них и продолжил:

– Я вдруг оказался прямо там. Сразу. Безо всех обычных прелюдий.

Собаки ждали продолжения.

– Ну, это, собственно, всё. Не видно ничего.

Собаки отвернулись и стали рассматривать малину. Он тоже вернулся к ней.

Малина начинала зацветать. В сухую погоду в кустах уже стояло мерное жужжание. Сейчас, в дождь, она была особенно молчалива.

Когда они втроём двинулись под дождём к калитке, большая обернулась к нему и привычно уже фыркнула. Это было личное её развлечение – смотреть, как он ходит в дождь. Он старался не наступать на дождевых червей. И не то, чтобы он их как-то особенно нежно любил и выделял среди прочих обитателей сада, он бы так не сказал. Но просто как-то раз, уже довольно много лет назад, он шёл под дождём по дорожке через один парк. Долго шёл. И всё время за одним и тем же человеком, который ещё в самом начале дорожки наступил левым ботинком на червяка. Почти посередине. Половина червяка распласталась по подошве ботинка, основательно прилипнув к каблуку, а другая никуда не делась, осталась висеть. И вот этот человек шёл и всю дорогу поднимал на ботинке этого несчастного получервяка. Вверх-вниз, вверх-вниз. Взлетит – шмякнется, взлетит – шмякнется. Впечатление у него осталось глубокое. На рыбалке он бывал, копал, насаживал, скармливал рыбам. В саду, случалось, перерубал лопатой – не горевал. Но вот те полчервяка засели в памяти накрепко, и он в дождь всегда, если мог, смотрел под ноги и не наступал на них.

Посреди дня дождь внезапно перестал. Словно вылился весь. Раз – и всё. Полные водой облака ходили по небу ещё весь день, но солнце нет-нет да и выглядывало.

Вечером, сидя в саду, он смотрел на небо. Низкие тяжёлые облака открывали широкую полосу чистого голубого цвета над горизонтом. И он наблюдал, как в эту полосу постепенно опускается солнце. Он подумал, насколько всё приблизительно выходит на словах. Вот взять небо сейчас. Лиловое золото. А ведь так и есть. А из чего состоят облака? Из клоков, обрывков, кудрей, барашков… Всё это по краям отливало почти слепящим прозрачным каким-то золотом, сквозь которое угадывался цвет, следующий за ним – лиловый. А лиловый потом переходил в сизый. Как неуклюже и неповоротливо это звучит. А на самом деле – невероятная красота. Недолгая, ускользающе-переменчивая даже в своей почти полной неподвижности. Впереди и над ним облака и солнце нарисовали целый мир. Он встал со скамейки, чуть отошёл по дорожке от дома – так и есть, его дракон смотрит аккурат в лес. Вот почему ему кажется, что облака стоят на месте. Сев обратно, он вернулся к картине. Он увидел там реку, русло которой прихотливо петляло между холмов. Ему в голову пришли строчки из песни:

Красиво. Песня дальше шла довольно дурашливая, но начало было красивое. Справа между холмов река разливалась в огромное озеро, посреди которого был остров с городом и лесом вокруг него.

Стоило ему начать рассматривать какую-то увиденную деталь, как рядом он видел ещё и ещё, подробности появлялись одна за другой, словно на фотографии в ванночке с проявителем. Это занятие поглотило его совершенно. Вернувшиеся собаки подсели к нему на скамейку и в том же благостном настроении присоединились к разглядыванию небесной панорамы.

– Это невероятно, – покачал он головой.

Большая что-то солидарно проворчала, а меньшая, не отрываясь от неба, постукала хвостом по скамье.

– Не завтра? – вдруг спросил он, большая фыркнула, и он добавил: – Ну, не завтра так не завтра. Подождём послезавтра.

Солнце скрылось, и облака постепенно погасли. Все трое ушли в дом. Собаки протопали под стол, и он ушёл спать.

Улёгшись, он, однако, понял, что сна ни в одном глазу. Вот надо было ему спросить. Теперь каждый день будет спрашивать? Тикать, как часы. Ожидание, конечно, штука утомительная. Лучше всего – вообще не ждать. Как-нибудь так настроиться, что когда случится – тогда и случится. А то собаки перестанут с ним разговаривать, усмехнулся он в темноту.

Было уже далеко за полночь, когда он делал себе липовый чай, стараясь не шуметь в кухне. Потом он его пил у открытого окна. И снова думал о том, что как идёт – так пусть и идёт. Высоко протекает река. Пусть течёт. Он не станет поворачивать её вспять. Зачем? Да и кто он такой? Да и вообще, как будто это можно сделать, он улыбнулся. Вот и хорошо. Сейчас он полежит ещё немного, решил он, вертя в руках сосновый пригласительный, и пойдёт ждать новый ветер.

Проснулся он утром. От того, что что-то впилось ему в бок и колет нещадно. Он перекатился на спину и нашарил рукой… обломки шишки. Он аж сел. Вот осёл! Ну осёл, ну ё-моё! А если теперь всё пропало?!

Он сбежал вниз по лестнице, запыхавшись от волнения и спешки, вбежал в кухню – ещё здесь.

– Собаки! Собаки, я её сломал!

Его горестные вопли разбудили, наверное, даже соседских собак. А эти только приоткрыли по одному глазу. Он протянул им под стол раскрытую ладонь с обломками своего утраченного сокровища. Большая понюхала руку и постучала хвостом по полу, меньшая вообще закрыла проснувшийся было глаз.

– Что, это ничего страшного? – встревоженно спросил он уже обычным голосом.

Большая молча смотрела на него. Теперь уже меньшая, не открывая глаз, постучала хвостом о пол. Он замолчал, закрыл ладонь и сел на пол, прислонясь спиной к ножке стола. Значит всё нормально. Значит тут, видимо, важен сам факт, а не наличие в целости и сохранности. Предъявлять не придётся. Ну и хорошо. Нет, ну какая жалость! Ну какая жалость! Вот ведь он осёл! Вот осёл… Теперь уже обе собаки постучали хвостами по полу, как будто слышали, о чём он думает.

– Тосты будете? – понуро спросил он. – Больше нет ничего, соглашайтесь. Я сейчас.

Он вернулся к себе, привёл себя в порядок и спустился уже почти в норме.

– Точно ничего страшного? – в очередной раз пристал он к собакам, когда те уже хрустели в саду тостами с сыром.

Собаки на секунду замерли и вновь продолжили хрустеть. Он пил кофе, продолжая досадовать на себя. Собаки взобрались на скамейку, и большая укоризненно на него покосилась, призывая его заткнуть уже свой фонтан самобичевания, дать отдохнуть и фонтану. Всё нормально. Ну сломал. Ну подумаешь. Да, дело-то житейское, в тон ей вспомнил он Карлсона под её ореховым взглядом.

– Ну ладно, ладно, – покивал он. – Я понял.

Меньшая клацнула пастью по какой-то мушке, и они спрыгнули на землю. Пора.

Он проводил собак и, сверившись с расписанием автобусов в коридоре у зеркала, собрался – нужно было в город, снять пенсию, да и вообще.

Город, как обычно, тяжко навалился на него, мешая свободно дышать и принуждая его моргать чаще. Сняв деньги и расставшись тут же с их немалой частью в виде разнообразных ежемесячных платежей, он решил сходить-таки в парк. Убьёт двух зайцев. Даже трёх. Во-первых, есть время до автобуса. Расписание бесчеловечное – пять автобусов в день. Во-вторых, надо же всё-таки хоть раз там побывать, дать ему шанс, в конце концов, может, он того стоит. А в-третьих, если всё же не стоит, то в следующий раз, когда у главы инициативного комитета случится приступ негодования на почве городских плюсов, он хоть будет знать слова песни, а не просто рот открывать.

Парк был довольно большой. Всё-таки центральный городской. С аттракционами даже. Аллеи и аллейки, липы, дубы и сирени, клумбы и «по газонам не ходить», скамейки и три фонтана, один из которых мемориальный, с голубыми елями. Два кафе. Малюсенький прудик. Целая толпа детских уголков с карусельками и песочницами. В принципе, отдал он должное, горожанам, особенно живущим неподалёку, повезло. Но ему хотелось уйти. К тому моменту, как он поселился здесь, он успел набраться человеческой толпы под завязку. И до сих пор не отошёл от этого. А может, и не отойдёт. Его общение сейчас, помимо случайной вежливости в деревне, составляли нечастые встречи с главой комитета, немногословные вопросы-ответы с соседями, у которых он, договорившись в самом начале, покупал овощи и яйца. Ещё реже – продавцы. Ну, сотрудники банка. Всё. А ежедневное общение у него свелось к зеркалу, саду и – собакам. Самое душевное общение. В буквальном смысле. Они ведь не болтливы. И этот парк вызывал у него одно желание – сесть в автобус домой. Увы. Хотя шанс он парку дал честно и справедливо, на его взгляд. Он проходил там часа два, не меньше. Когда он понял, что толку не будет, время уже перевалило за обеденное, он пропустил очередной автобус и проголодался. В городе он обычно ел в блинной, здесь недалеко. Пока он ел, он наметил себе ещё поход на рынок и финишный рывок, раз уж он здесь – хозяйственные.

На рынке он зашёл к Светлане Палне, поскольку было ещё не слишком поздно и не среда. Он посоветовался с ней насчёт тли, получил название и побывал с ним у Максика. А потом отправился по хозяйственным с составленным в блинной небольшим списком.

Когда он прибыл на автостанцию, ему оставалось только ждать последний автобус, который, уже почти на закате, отвезёт его наконец домой.

Ожидая автобус, он вспомнил, что чуть не забыл орехи для пасты на утренние тосты. Ждать ещё месяц, а раньше он не намерен был здесь показываться, без ореховый пасты и ему, и собакам будет тоскливо. Поэтому он сходил ещё и за орехами.

Терпеливо проходив, таким образом, весь день по нелюбимому и нежеланному городу, он с радостью сел в автобус, показал пенсионное кондуктору и задремал. И снились ему глава инициативного комитета вместе со Светланой Палной, разносящие городской парк в щепки перед газетчиками, и Максик, служащий в банке дератизатором. При чём тут вообще крысы, изумлялся он, выходя с сумками из автобуса. Когда автобус тронулся, он заметил спешащего к нему главу. На ловца и зверь, подумал он и поздоровался. Глава снова сиял. Да ему прям везёт натыкаться на человека почти всегда в исключительно приподнятом настроении, усмехнулся он про себя. Глава сообщил, что назначена точная дата выставки в их городе. Поскольку фестиваль стартует, как он и говорил, в сентябре, а их город не первый в списке, то ребята будут выставляться не в сентябре, а в октябре. Открытие одиннадцатого числа! Символично, он не находит? Чует, чует его, главы, сердце, что они себя покажут достойно! На высоте они себя покажут! Тьфу-тьфу-тьфу! Глава комитета энергично заплевал себе через левое плечо, где, по счастью, никого не оказалось.

Пока они беседовали о выставке, глава, вызвавшийся помочь, довёл его до дома, вручил сумку, которую нёс, и, сообщив, что ещё не всех обошёл, умчался в закат. А он решил зайти с кухни. Покупки хозяйственные, орехи, да и вообще, там лучше.

Подумав о собаках, он, уже обойдя дом, увидел и их. На скамейке, где ж ещё. Надо же, обрадовался он, ждут его. Он припозднился, что есть, то есть. Но – ждут! Да, он обрадовался. А потом и вовсе чуть было не пустился в пляс – на его подушке рядом с ними лежали две сосновые шишки. Две. Значит каждая принесла по шишке, чтобы он не горевал. Он поставил сумки у двери, взял шишки в руки и сел рядом с собаками. Разглядывая шишки, он счастливо разулыбался:

– Спасибо вам, собаки! – собаки завиляли хвостами, смотря на него в каком-то радостном ожидании, будто в предвкушении, ещё подумалось ему. – А я вам орехов купил, – он соображал, что он упустил? Что-то ведь он, наверное, должен сделать, судя по их мордам.

Собаки переглянулись. Ему показалось, или они действительно выглядели сбитыми с толку? Что-то шевельнулось на краю его сознания. Собаки спрыгнули со скамьи и сели на дорожку напротив него. Он не понял. Где-то внутри снова что-то шевельнулось, какая-то почти догадка. Ещё немного, и он поймёт, перестанет тормозить. Большая подошла к нему и ткнула носом одну из шишек, лежавших у него на коленях. Он посмотрел вниз, потом на большую, на меньшую… Шишки, собаки… собаки, шишки… Мыло! Запах ударил ему в нос, как по лбу. Сегодняшний ветер – ветер хозяйственного мыла! Он ни разу, ни разу за день этого не почувствовал. Ирония судьбы. Он ждал его, ждал так, что почти начал, как он сам выразился, тикать. А когда этот ветер пришёл – он что сделал? Не заметил его! Сначала сломанная шишка, потом город, затем глава, снова шишки… И ночью он ведь так себя уговаривал не гнать, не лезть, не приставать. Вот, пожалуйста. Уговорил.

– Собаки, – прошептал он с круглыми глазами. – Собаки, я же теперь не засну!

Большая фыркнула.

– Хорошо тебе фыркать. Я серьёзно.

Большая переглянулась с меньшей, и они проследовали в кухню. Он тоже поднялся, надо ведь было разбирать сумки, покупки разложить. Завтра его ведь не будет целый день. Ох ты ж ёшкин кот…

Когда он вошёл в кухню, меньшая ждала его с букетиком сухих листков в зубах.

После позднего ужина он заварил себе собачьего чая, и они втроём вышли в сад. Обычно в это время собаки уже спали под столом. Но сегодняшний вечер был особенным, как ни крути. Не только ведь для него. В некотором смысле, он был их протеже. В общем, они тоже пока не спали, поэтому сопровождали его.

Чай он пил молча. О чём было говорить? Сказано было уже немало, вопросов он никаких не задаст, ответов не получит и не придумает. Да и зачем? Завтра он всё увидит собственными глазами. С ума сойти.

Наконец собаки улеглись, и он поднялся к себе. Едва его голова коснулась подушки, он уснул.