Читать книгу Письмо из прошлого - Ксения Хиж - Страница 5

Следующий месяц пролетел стремительно.

Подходящих вариантов нового жилья не наблюдалось, зато мрачная квартира, полная загадок и старой рухляди с каждым днем становилась все ближе. И риелтор не отступал. Звонил каждый день, ворковал с матерью, пока, к моему удивлению не оказалось, что они уже перешли на совсем иные, личные темы. А там уже и первое свидание – я даже не нашлась что сказать, увидев его на пороге нашего дома с цветами, а потом и покупка той самой квартиры. Мне уже было все равно, первые негативные впечатления притупились, на работе образовался завал, да и мама, наконец, смирилась с наследством.

Прошла еще неделя. Документы на новую квартиру оформлены – из прежних хозяев, как и я, предполагала, никто не приехал на подписание, и мы въехали в новое жилище. Ремонт начали с коридора и кухни. Нанятая бригада из пяти человек работала днем, пока мы отсутствовали и, в общем-то, быстро справилась со своей задачей. Через месяц кухня, большая комната, коридор и ванная были готовы, и оставалось лишь дело за малым – отремонтировать мою комнату.

Я видела, как наконец-то расслабилась мать, как она расцвела и даже помолодела. И то, что она все свое внимание сконцентрировала на Сергее, меня даже устраивало. Не нужно было вести разговоры о наследстве, вспоминать загадочную тетку.

Да я и сама была не прочь порадоваться, но насладиться этой эмоцией в полной мере мне все же что-то мешало. И это непонятное чувство тревожило по ночам, заставляло испуганно всматриваться в глубину комнаты в ночной тишине, когда кот вдруг подпрыгивал с кровати и с шипением водил глазами по сторонам. В эти минуты, кажущиеся вечностью, сердце замирало, и проваливалось вниз. Тело немело, и происходящее казалось нереальным. Все чаще я стала оставлять на ночь включенный торшер, но даже во сне что-то неизведанное и тайное тревожило меня. Иногда, я просыпалась посреди ночи от того, что слышала музыку – кто-то играл на гитаре. Но открыв глаза, понимала – это просто сон. А иногда сквозь зыбкое облако сна, на самой границе сновидений и реальности я слышала женский плач. И тогда из темноты на меня смотрели глаза – темные и заплаканные. И от созерцания чужой тоски становилось больно. Я вскакивала на кровати, боль не физическая – душевная. И после одной из таких ночей, я, проснувшись, не выспавшаяся и разбитая, прошла на кухню, где уже завтракала перед работой мать.

– Доброе утро. Что-то ты сегодня рано проснулась. – Мама улыбнулась, мечтательно посмотрела в окно, поправляя прическу, кивнула на чайник: – Наливай чай, пока не остыл.

Я села за стол, устало подперла рукой подбородок, окинула мать оценивающим взглядом – сиреневое трикотажное платье очень шло к ее светлым глазам, а волосы, накрученные на бигуди и уложенные в прическу, освежали ее образ.

– Сегодня снова встречаешься с Сергеем? – Я, улыбнулась, когда она испуганно вскинула голову, покраснела, как натворившая дел школьница. – Да ладно тебе, я видела вчера, как ты выходила из его машины напротив нашего дома.

Она смущенно посмотрела на меня:

– Все-то ты увидишь.

– Я рада за тебя, наконец-то у тебя появился поклонник.

Мать снова улыбнулась, но распространяться на эту тему не спешила, лишь пожала плечами и посмотрела на настенные часы.

– А ты не спрашивала у него про бывших хозяев?

– Нет, – она мотнула головой. – Зачем? Забудь уже про них.

– Не могу. – Я поежилась, вспоминая свои сны.

– Все потому, что ты живешь в не отремонтированной комнате. Я же тебе говорила, скорей определяйся с расцветкой обоев, и начнем ремонт.

– Васька по ночам шипит.

– Он же кот. – Мать посмотрелась в зеркало, убрала со стола чашку.

– Да, но коты просто так не шипят в темноту, он что-то чувствует.

– Анют. – Она по-доброму усмехнулась, подошла ко мне. – Забудь уже про старых жильцов. Ты же мечтала о новой квартире – мечта сбылась.

– Ты права, мам. – Я улыбнулась и обняла ее. Хоть на мгновение, но стало спокойней и легче.

– Вот и хорошо, отдыхай, а мне пора, опаздываю уже. – Мама выпорхнула в коридор, зашуршала там пакетами, я же, не сделав и глотка чая, вышла следом.

– Хорошего дня.

Проводив ее на работу, я, вновь поставив чайник на плиту, взяла кота на руки и подошла к окну – мама перебежала улицу, обернулась, махнув рукой, свернула за угол; несколько старух разговаривали у подъезда и вдруг одна из них, вскинула голову и посмотрела прямо на меня. От неожиданности я вздрогнула и отпрянула. Кот зашипел, вырвался из рук и выбежал с кухни. Я испуганно обернулась, посмотрела на дверь, на виднеющуюся часть коридора и как будто снова ощутила этот жуткий запах духоты, что царил в квартире долгие годы до моего появления.

– Все хорошо, успокойся. – Сказала я вслух, улыбнулась сама себе, попробовала взять себя в руки и, чтобы как-то отвлечься, решила заняться не разобранными вещами.

Говорят переезд страшнее пожара. Я бы добавила – страшнее всего на свете! Я зашла в свою комнату – вдоль шкафа стояли запакованные коробки, разобрать которые не доходили руки. Я подхватила одну из них, отодвинула дверцу шкафа и попыталась поставить ее на верхнюю полку, но та оказалась слишком тяжелой, накренилась на бок, и ворох бумаг и документов посыпался на меня сверху. Я попыталась остановить этот бумажный водопад, но это оказалось мне не под силу. Бумаги рассыпались по полу, яркими кляксами выделились два цветных конверта – синий и красный. Я удивленно нахмурилась – у меня таких точно не было.

Я с минуту стояла неподвижно – неприятные предчувствия колючими мурашками рассыпались по телу. Затем опустилась на колени и посмотрела вокруг. Судя по валяющимся документам о наследстве, конверты выпали из той же папки. Странно, раньше я их словно не замечала, но, наткнувшись взглядом на копию завещания, смутно припомнила: от родственницы было послание. Посмертное. От женщины, которую я даже не знала.

В тот день, когда нотариус огорошил меня известием о наследстве, я не стала акцентировать внимания на цветном конверте и небрежно бросила его в сумку, откуда оно, видимо, и перекочевало в коробку при переезде. «А это лично вам в руки, – раздался голос пожилого исполнителя воли покойной в моей голове. – Письмо от заявителя, вашей тетушки. Личное».

Я подняла один из конвертов с пола – синий с печатями и надписями, недоверчиво посмотрела на красный – без печатей и каких-либо отметок; ощутила смутное беспокойство – отчего-то мне совсем не хотелось открывать его и заглядывать внутрь. Я половину жизни жила в загадках и сомнения по поводу личности своего отца и сейчас, хоть какая-то информация о нем или о его родственниках – даже той самой тетушки, могла разрушить мои иллюзии и самое страшное – подпитать страхи. Поэтому, ощутив как стали влажными мои ладони, я поспешно подняла с пола красный конверт и спрятала его в стопке белья в комоде. Не сейчас, еще не время открывать его.

А вот конверт от родственницы, я решила вскрыть. Волнение захлестнуло меня, накрывая словно волной. Я села на кровать и закусив губы, развернула вдвое сложенный листок. Крупные, чуть наклоненные влево буквы, размашистые хвостики буквы «У».

«Аннушка, дитя наше».

Я прикрыла на мгновение глаза. Начало не предвещало ничего хорошего. Впрочем, каким бы не было содержимое письма, меня бы оно не утроило. А потому, вздохнув, я продолжила чтение.

«Пишу тебе и не знаю, какой ты выросла, кем стала и как выглядишь. Перед глазами ты милый кукленок, года от роду, розовощекая, зеленоглазая, как твой покойный отец. Собственно о нем и речь: он был хорошим человеком. Никому никогда не верь».

Дрожащими руками я отбросила конверт, шумно выдохнула, пытаясь унять сбившееся дыхание. По правде сказать, ничего плохого не произошло – ну поделилась неизвестная мне тетушка мыслью о моем отце, но последняя фраза вызвала внутри бурю негодования. Не верить? Чему я должна не верить? Я скомкала письмо. Никаких подробностей его жизни я знать не желала, а все потому, что в графе места моего рождения значился тридцатый километр – поселок в котором я родилась двадцать четыре года назад и в котором прожила лишь первый год своей жизни. Моя мать бежала оттуда со мной на руках. От чего или от кого – неизвестно. Об этом не принято говорить, но я, кажется, и сама знаю. Тридцатый километр – место среди горных речушек, протоков и устьев, скрытое по периметру от чужих глаз высокими заросшими холмами; место, где за год до моего рождения и до дня, когда мне исполнился первый год – исчезло двадцать две девушки. Половина из них были найдены мертвыми, о судьбе остальных остается только догадываться. Маньяк. Серийный убийца. На одной единственной фотографии в интернете у него цвет и разрез моих глаз и такая же чуть продолговатая линия рта. Мой отец? Видимо да и я на него очень похожа. Надеюсь, только внешне.

Я облизнула пересохшие губы, откидываясь на спину, полежала немного в тишине, и едва спокойствие вернулось ко мне, как в дверь позвонили. На пороге стояла та самая старушка, которую я недавно видела в окно.

– Добрый день, – поздоровалась та скрипучим старушечьим голосом. – Я соседка ваша, Анна Кузьминична.

Бабуля улыбнулась беззубым ртом, попыталась заглянуть за мою спину, рассматривая незамысловатый интерьер.

– Здравствуйте. – Я улыбнулась. Подбежавший кот довольно заурчал, начал тереться об ноги гостьи, облаченные в вязаные полосатые гетры и домашние тапки. – Я просто Анна. Проходите.

Я посторонилась. Женщина довольно кивнула, перешагнула порог, остановилась посреди коридора, осматриваясь.

– Ремонт сделали? – гостья одобрительно кивнула головой. – С новосельем вас.

– Да, спасибо.

– А я думала, уже никто здесь никогда не обоснуется. – Гостья вновь обвела взглядом небольшой коридор, посмотрела на дверь кухни. – Давненько я здесь не была.

– Давненько – это сколько? – улыбнулась я, чувствуя, что соседка знает о нашей квартире намного больше, чем риелтор Сергей. – А вы, из какой квартиры?

– Я из квартиры напротив. – Сказала гостья, добавила, задумчиво: – Лет десять точно прошло, а то и больше, как Машка пропала, так я и не была здесь с тех пор.

Я напряглась, но вида не подала. Мы прошли на кухню, я разлила по кружкам кипяток и только когда соседка села за стол, спросила:

– А Машка это кто? Девушка, что жила здесь?

– Жила когда-то, бедолага. – Анна Кузьминична подняла глаза к потолку и перекрестилась. Я удивленно замерла с сахарницей в руке.

– Вы перекрестились? Зачем?

Она обвела кухню бесцветными глазами, ответила, пожав плечами.

– У Котовас то мебель так же стояла когда-то. Вспомнилось что-то.

– У кого?

– Котовас, – старушка сощурилась. – Это фамилия бывших жильцов.

Я кивнула. По телу разлился жар от возбуждения, кажется, кое-кто сейчас удовлетворит мое любопытство.

– Расскажите о прежних жильцах? – спросила я с улыбкой, старательно скрывая охватившее меня волнение.

Соседка смерила меня долгим взглядом. Я поджала губы, выстукивая дробь пальцами по столу.

– Так, а что о них рассказывать…

Я пожала плечами.

– Не знаю. Они уехали, не взяв с собой ни мебели, ни вещей. Не знаете, отчего так?

– Так, а зачем им вещи на том свете?

Звон упавшей на пол чайной ложечки коснулся моего уха. Я поперхнулась. Натянутая внутри, долгими догадками, струна нервов – лопнула.

– Что? – по спине, нагретой от солнечных лучей, проникающих сквозь окно, пробежался могильный холод.

– Так померли они от пьянки своей, а девчонка их сгинула.

– Как померли? – Я сжалась. – Как сгинула?

– Пропала. – Анна Кузьминична пожала плечами, улыбнулась беззубым ртом. – Да, ты не пугайся, давно это было. Квартиру освятили, сам батюшка из церкви приходил.

Я облизнула пересохшие губы.

– Нам говорили, что квартиру освещали, но из-за чего не сказали. Что здесь произошло, что понадобилась помощь церкви?

– Да, все прошло уже, к чему вспоминать. – Соседка вновь махнула рукой, подозрительно посмотрела на абажур над моей головой. – Неблагополучные они были, пьянство и бедность.

Я хмыкнула, сказала, мотнув головой:

– Моя комната до сих пор без изменений – наследие от прежних жильцов. В эту субботу начинаем ремонт.

– А посмотреть можно? – вдруг спросила Анна Кузьминична и я, пожав плечами, повела соседку на смотрины.

Васька обогнал нас в коридоре, прошмыгнул первым в приоткрытую дверь, но тотчас вылетел обратно, громко зашипев. Я нахмурилась и толкнула дверь.

– Ох! – Анна Кузьминична замерла на пороге и снова перекрестилась. – И кровать твоя стоит на том же месте, что у Машки когда-то. А обои то да, сменить надо, совсем выцвели, точно цветы на погосте.

– Анна Кузьминична, ну у вас и сравнения. – Я поежилась. По ногам словно потянуло холодом, по рукам побежали мурашки. – Мне если честно и так не по себе, а вы жути нагоняете.

– Что, не спокойно здесь? – Соседка сощурилась, заглядывая в мои глаза. Серые, почти выцветшие они смотрели пронзительно, и казалось, видели меня насквозь. – Правда, ведь?

Я вздохнула, поспешно отворачиваясь, обвела взглядом комнату. Что она хочет услышать от меня? На какую правду рассчитывает? Я села на кровать, предложив гостье присесть в кресло. Посмотрела на нее и в одночасье решилась:

– Вы правы. Меня что-то тревожит, словно… Иногда кажется, что бывшие жильцы никуда не уходили. Я даже не знаю, как объяснить. – Я тряхнула головой, подошла к окну, отдернула белоснежный тюль, смотрящийся нелепо на пожелтевших от времени рамах.

– Вот и Маша любила у окна стоять. – Прошелестела соседка за моей спиной. – Бывало, часами сидела на этом подоконнике и смотрела в окно.

– Серьезно? – Я обернулась, провела рукой по волосам, снова торчащим в разные стороны. – Кажется, я слышу ее голос по ночам.

Я замерла, ожидая увидеть усмешку на ее лице, но та, казалось, ничуть не удивилась.

– И пение слышу и звуки гитары. Скажите, она любила петь?

Анна Кузьминична пожала плечами:

– Отец ее хорошо пел и на гитаре играл, а девчонка… Да Бог ее знает, что она любила, никому же дела до нее не было.

– Я хочу узнать что-нибудь о ней, возможно, только тогда я смогу спокойно здесь жить, а до тех пор, она не оставит меня в покое.

Анна Кузьминична сощурилась и немного подумав, прошептала еле слышно:

– Есть у меня кое-что. Думала выкинуть, да рука не поднялась. Тетрадь нашла Машкину, когда вы мебель отсюда выносили.

– Мы не выносили. – Я нахмурилась, но быстро спохватилась: – Это риелторы перед продажей, видимо. В первый мой визит здесь действительно было полно мебели.

– Так вот выпала из тумбочки тетрадка эта, на ступеньках в подъезде лежала, а я взяла.

– Что за тетрадь? – внутри все сжалось от предвкушения.

– Могу тебе отдать. – Слова прозвучали твердо, но блеклые глаза старухи все же забегали в сомнении. – Это дневник ее.

– Дневник?! Вы имеете в виду дневник не школьный, конечно же, так ведь?

– Конечно, нет. – Анна Кузьминична вздохнула, посмотрела на меня с прищуром. – Только вот не знаю, надо ли тебе знать о том, как жилось ей здесь и что случилось здесь десять лет назад.

Я замерла, сглотнула подступивший к горлу ком, а соседка вновь в сомнении покачала головой.

– Ладно, отдам, мне она все равно ни к чему.

Я, затаив дыхание, отправилась вместе с Анной Кузьминичной в квартиру напротив, но дальше коридора не прошла, осталась ждать у порога, в то время как сутулая спина старушки скрылась в недрах квартиры. Вернувшись, Анна Кузьминична небрежно бросила на тумбу толстую тетрадь в пошарпанной обложке.

– Забирай. И знаешь, написано так интересно, не как обычно дневник ведут, а как рассказ со стороны, почти как книга.

– Так может, выдумки это все? Просто ее фантазии? – Я взяла тетрадь и с сомнением пролистала несколько страниц.

– Нет, что ты! – махнула рукой соседка. – Все, правда. Все о них и о ней, я же знаю, всю жизнь они на моих глазах жили. И жизнь, и смерть – все здесь.

Я перестала хмуриться, покосилась на увесистую тетрадь со слегка пожелтевшими страницами, вновь пролистала ее и, вдруг почувствовала, как трепет и волнение заполняют каждую клеточку моего тела. Кивнув в знак благодарности, я поспешила домой, чтобы, наконец, все узнать.