Читать книгу Дар прощения - Ксения Леонидовна Пашкова - Страница 7

За пару дней до игры мы со Стасом отправились в морской ресторан.

С трудом отыскав вход в здание-корабль, мы удивились тому, как сильно там ощущался запах моря. Закрыв глаза всего на несколько секунд, я чувствовала себя погруженной под воду.

Мы заняли наш круглый столик рядом с иллюминатором, посмотрев в который можно увидеть морское дно. Все выглядело так реалистично, будто мы находились на затонувшем корабле, за пределами которого сотни километров водного пространства.

К нам подошел официант в полосатом одеянии и, оставив на столе два меню, пообещал вернуться через несколько минут.

– Видел, как здесь называется картошка фри? – улыбнулась я. – «Пальчики морского дьявола».

– Мне нравится, очень даже оригинально, – кивнул Стас, изучая меню.

Я захотела выбрать напиток с очередным тематическим названием и перелистнула в самый конец меню. А когда оказалась на нужной странице, зацепилась взглядом за словосочетание «Последняя экспедиция», прочла его вслух и впала в незнакомое прежде оцепенение.

– Так говорят о плаванье, из которого уже не возвращаются, – подсказал Стас, заметив, как сильно я сбита с толку.

– Да, я знаю.

В ответ он лишь пожал плечами и вернулся к изучению блюд. Я постаралась сбросить с себя это странное состояние и подозвала официанта.

Когда все заказанное оказалось на нашем столе, я с трудом могла оторвать взгляд не от увиденного. Заказанный в форме морской звезды салат был покрыт гранатовыми зернами и под флуоресцентной лампой казался выложенным из драгоценных переливающихся камней, напоминающих рубины. Поданный в прозрачной тарелке суп с креветками и кальмарами напоминал морскую воду. А десерт "Морские ежи", покрытое карамельными иголками пирожное «картошка», буквально таял во рту.

Все шло хорошо, пока передо мной не поставили заказанный коктейль. Я смотрела на этот красный напиток в стакане с пиратским черепом и не решалась отпить. От накатившей тревоги стало жарко. Предчувствие чего-то плохого сидело под кожей и назойливо зудело. И как я не пыталась отвлечься, общаясь со Стасом, мне с трудом удавалось уловить суть нашего разговора.

– С тобой все нормально? – Он подсел ближе и коснулся моего колена. – Ты какая-то рассеянная.

– Сама не знаю, что со мной. В голове дурацкие мысли.

– Например? Я начинаю переживать. Пожалуйста, расскажи, что происходит.

Я всегда знала, что могу рассказать ему обо всем, что творится внутри. Даже могла поведать о кошмарном сне, снова посетившем меня прошлой ночью. Но разве справедливо портить столь прекрасный вечер своими странными, до одури пугающими, ощущениями? В голове крутился лишь один вопрос: может ли что-то действительно случиться, если я промолчу?

– Все нормально, правда. Это просто стресс, – решив ничего не говорить, я окончательно закрылась в себе. И от этого стало только хуже.

Молчание, бережно хранимое мной весь вечер, не помогло избавиться от навязчивого чувства – оно не исчезло даже дома. Ощущение было таким, словно кто-то играл на скрипке, струны которой заменили на мои нервы. Перед сном мой взгляд снова застыл на приглашении, лежащем на тумбе. И чем дольше я на него смотрела, тем хуже мне становилось.

– Удалось что-то вспомнить? – интересуется украдкой заглянувший в допросную младший следователь.

– Ничего из того, что поможет вам спасти этих людей, – я без конца возвращаюсь к идущей на экране трансляции и не могу перестать дрожать от мысли, что вот-вот случится нечто непоправимое.

– Мне кажется, – начинает он, маленькими шагами направляясь ко мне, – что ваша жизнь разделилась на «до» и «после» и сейчас вам трудно вспомнить о том, что было перед игрой. Гораздо проще зацепиться за пережитое потрясение и за последовавшую за ним трагедию.

– Наверно, – соглашаюсь я, кивнув. – Мне хочется помнить их живыми и счастливыми, но вы даже не представляете, как это сложно.

Впервые на могилах друзей я побывала спустя год после игры. В тот день я смотрела на передвижной календарь. Бегунок с окошком выделял дату – двадцать четвертое июля. Две недели я ждала этого момента, боясь позабыть, словно это вообще возможно.

Тогда я впервые задумалась, а удается ли хоть кому-то спокойно прожить день, в который они кого-то потеряли. Что чувствуют люди через пять или десять лет после чьей-то смерти? Забывают ли они хоть когда-то? Хотя бы случайно или потому, что слишком заняты? А если забывают, как сильно они после этого себя ненавидят?

На кладбище меня привез отец.

– Их похоронили рядом, – сообщил он мне, когда я уже схватилась за дверную ручку.

– Зачем?

– Так решили все остальные, – сухо ответил он, словно заранее готовился к этому неприятному вопросу.

Остальные. Те, к кому мы не имели отношения, потому что наша семья никого не потеряла. Вот только я лишилась трех близких людей. Меня затошнило от мысли, что мне не позволено считать себя частью этого горя только потому, что я до сих пор жива.

Найти целый ряд могил, заваленных венками, оказалось пугающе легко. Одинаковые гранитные надгробия с разными черно-белыми изображениями на них. Зернистые фотографии очень быстро начали плыть перед глазами, и я едва не потеряла сознание.

В себя меня привел неожиданно раздавшийся поблизости голос.

– Пришла позлорадствовать?

Обернувшись, я увидела отца Стаса. Его брезгливый взгляд будто говорил, что перед ним сейчас самое отвратительное существо на планете. Во многом благодаря этому моменту я очень быстро поняла, как смотрят на прокаженных, и что теперь – я одна из них.

Мне не хотелось возвращаться в состояние абсолютной ненависти к себе. Нельзя было допустить, чтобы меня в очередной раз сделали козлом отпущения. Но кто, если не я, виноват в том, что его сын лежит в земле?

Я думала о времени, когда его родители считали меня частью семьи и мечтали о нашей со Стасом свадьбе, и не понимала, почему именно я стала тем человеком, который разрушил их жизнь.

– Даже ничего не скажешь? – поинтересовался мужчина озлобленным голосом.

Казалось, он готов голыми руками вырыть могилу и, не задумываясь, бросить меня прямо в нее.

– Скажи же! – Неожиданно он сорвался на крик, а после упал передо мной на колени и начал рыдать. – Скажи хоть что-нибудь…

Он опустил голову на землю. И тогда я по-настоящему увидела, что сделала. Увидела, как выглядят вдребезги разбитые мной люди.

Я медленно опустилась на землю рядом с ним. Как бы мне не хотелось его успокоить, я так и не смогла дотронуться до его трясущегося от истерики тела.

С каждой минутой его всхлипы становились все тише и тише, а потом и вовсе прекратились. Он поднял голову и взглянул на меня красными от слез глазами. Его лицо оказалось перепачкано кладбищенской землей. Несмотря на страх быть отвергнутой, я достала из сумки влажную салфетку. Презрение в его глазах сменилось равнодушием. Он словно вообще позабыл, кто перед ним сидит.

– Спасибо.

Взяв салфетку, он наскоро обтер ей лицо, после чего поднялся на ноги и, в последний раз бросив взгляд на могилу Стаса, ушел.

Вернувшись к папе в машину, я думала, что самое худшее осталось позади, но тут у ворот кладбища появились родители Анжелики.

У обоих опущенные головы, сгорбленные спины и заплаканные лица. Они потеряли половину своих волос, а на оставшейся просматривалась седина.

Я бы хотела передать, что чувствовала в ту секунду, глядя на них, но у меня не получится. Бывает видишь сводку о трагедии в какой-нибудь неизвестной семье и думаешь: какое горе. Ходишь и причитаешь на каждом углу, сетуя на вселенскую несправедливость, из-за которой умирают хорошие люди. Но в тот день у меня просто не нашлось слов.

Я не могла пошевелиться. Во мне не оказалось смелости для того, чтобы выбраться из машины и выразить им свои соболезнования.

На самом деле, слово "скорбь" даже на каплю не выражает того, что я чувствовала и чувствую по сей день из-за этой утраты.