Читать книгу Хочу увидеть твои глаза - Кучкар Наркабил - Страница 6

Я проснулся во время ужина. Ровно половина роты выстроилась во дворе. В казарме командир взвода Ермилин дергал остальных, чтобы вывести во двор.

– Эй, твою мать! Давай быстрей, шевелись!

Хватаясь за шапки, не успев засунуть руку в рукав гимнастерки, молодые солдаты выбегали впопыхах наружу. Воодушевившись своим голосом, командир повысил его еще на пару тембров.

– Давай быстрее! На курорте, что ли, отдыхаете у матери? Только бдительность потеряешь, как все на голову перевернете. Пулей на улицу! Считаю до трех. Раз, два, два с половиной…

Я неторопливо встал с места и вышел помыться. Ермилин бросил на меня взгляд и продолжал кричать на недавних призывников. Некоторые деды еще дрыхли на кроватях. Ермилин всю злость выплескивал на «чижиков». Я помылся. Разбудил Рината. В это время уже все деды выходили из казармы. Мы должны были выстроиться, чтобы пойти на ужин, потому что проверял сам командир роты. Ждали до тех пор, пока к строю не присоединился последний солдат. Другие роты давно уже сидели в столовой, а мы были «наказаны» не из-за капризов командира, а за то, что абсолютно нарушили порядок и дисциплину. Рота вошла в столовую спустя полчаса. Командир наблюдал за нами, когда мы ели. Никто не смел смотреть на чужой стол. Никто никого не бил по голове половником или тарелкой… Потому что на голодных давил тяжелый взгляд командира… После ужина рота снова выстроилась перед казармой. Командир объявил о том, что завтра выходим в бой. Приказал, чтобы все снаряжение было готово, «а иначе никто этой ночью не будет спать». Его слова, конечно, вызвали бурю гнева у многих, но все же он заставил выполнить распоряжение. Командир роты Стоногин был искренним и храбрым человеком. Солдаты его любили. Как бы на войне смелые, сильные волей офицеры ни казались строгими и безжалостными, все ими восхищались, их уважало большинство. А для офицера нет большей награды, чем быть примером для подчиненных…

В казарме начался бардак… Солдаты стали готовиться к бою. Кроме того, они должны были успеть поспать до утра. Те, кто подготовился, положив под кровать бронежилет, автомат и каску, легли спать. Я вышел наружу, чтобы покурить. Небо было усыпано звездами. Луна неторопливо плавала в небе, иногда скрываясь за перистыми облаками. Она излучала молочно-белый ясный свет. Казалось, свет и тьма боролись друг с другом. В одно мгновенье наступала тьма, затем ярко выглядывала луна. В такие ясные ночи не хочется спать, хочется бодрствовать. Вдали с гор в небо летели сигнальные ракеты. Порой был слышен еле уловимый звук стрельбы из автоматов или пулеметов. Он доносился со всех сторон. Непонятно, кто стрелял: наши или душманы. Бесконечная стрельба в окрестностях не давала покоя людям. А в итоге погибало столько людей! Я попытался поднять себе настроение и не отвлекаться на нелепые мысли. Мне необходимо отдохнуть, при этом не испортив себе настроения. Завтра надо рано вставать. С раннего утра выходим в путь. Поэтому голова должна быть ясной.

«Не дам никакой панике овладеть мной. Предоставлю все на волю Всевышнего. Ведь не в первый раз выхожу в бой, – подумал я. – Эх, сколько человек думает об этом, настолько им овладевает страх. Посмотри вокруг: лунная ночь, светло, небо таинственное, весенний воздух, аж жить хочется! Я еще раз закурю и пойду спать, а утром постараюсь пораньше проснуться. Подумаешь, два-три дня развеемся на воле. Сейчас, наверное, не так сильно стреляют. Гардез – не такое уж опасное место по сравнению с Чорикором. Эй, хватит, ты из-за этого разволновался. Успокойся. В твоем сердце не должно быть никакой паники. Вспомни, как в первый раз ты вышел в рейд. Ты чувствовал себя тогда как лев. Интересно, что ты ни о чем не беспокоился. Спешил тогда поскорее встретиться с врагом с глазу на глаз. Вот еще одну закурю, и все. “Охотничьи” – все-таки хорошие сигареты, а от “Донских” кружится голова. Рота еще долго не заснет. Может, обойти часть?.. А зачем? В такие вечера, если обойти родной кишлак, в окрестностях издалека виднеется свет ламп соседних кишлаков. Мормин, Хужасоат, Обшир, Чеп[15]. Такое ощущение, будто звезды повисли над этими кишлаками, а на самом деле это свет в домах жителей. Собаки непрерывно лают. Все спят крепким сном. Веет нежный ветерок, а ты гуляешь. Такую волшебную ночь, наверное, лучше всего проводить в родном кишлаке, рядом с родителями. Интересно, чем сейчас заняты мои? Отец, конечно же, спит. Бедняжка, устал, наверное, на работе. Мать, братья, бабушка еще не легли. О чем же они разговаривают? Может, вспоминают меня. Ведь я тоже думаю о них. Они, конечно же, беспокоятся обо мне. Здесь война. Ты можешь умереть. Но я ни за что не хочу умирать. Я вас не оставлю, мои родные. Мы еще встретимся. О Боже, сделай так, чтобы я не умер! Пусть я вернусь живым и из этого боя. Пусть мы не умрем, сделай так, чтобы меня не ранили. Боже, сохрани нас!..»

В раздумьях я оказался недалеко от женского модуля. Я застыл на месте. Снова закурил. Я отчетливо увидел дежурного перед дверью модуля. Интересно, чувствует ли он, что видеть женщин в тысячу раз тяжелее, чем идти в бой? В такую светлую ночь невозможно спрятаться. Даже с маленького расстояния (в несколько шагов) можно узнать, из какой роты этот дежурный. Интересно, а сколько лет он служит в Афгане? Если он дед, для него позорно дежурить в женском модуле. Даже под страхом смерти он не станет всю ночь караулить это место. Наверное, поставили кого-нибудь из «чижиков». Еще никто из нашей роты не дежурил в женском модуле. Боеспособных ребят никогда не ставят караулить женщин. Скорее всего, это один из «мальчиков на побегушках», не видевших ничего, кроме штаба. Им ведь все равно. Они готовы умереть, лишь бы не выйти в бой, не брезгуют никакой работой в части, лишь бы не воевать. Поэтому этих бесстыжих справедливо называют «штабскими курицами». Иначе бы они не были такими чистоплюями. Эти упитанные белоручки вдоволь спят, чисто одеваются, никогда в жизни не стреляли из автомата. Попробуйте сказать им, что они выйдут в бой, так они тут же наложат в штаны. Но они раньше всех в части слышат обо всех тайных приказах и заданиях. В отношении простых солдат они держатся высокомерно и благодарят Бога за то, что на войне им не приходится воевать. Солдаты некоторых из них ненавидят, потому что, не выходя из штаба, они каким-то образом носят на груди «Красную звезду» или «За отвагу». А ведь они приписывали себе заслуги солдат. Ясно, что эти награды предназначались для ребят, геройски воевавших на войне. И никто ни о чем не спросит, ибо, если ты воюешь в Афгане, то непременно должен быть героем. Э-эх, всюду бардак. Даже среди военных нет справедливости. Даже на войне они лгут друг другу.

У меня не было желания заходить в модуль, и ничто меня сейчас не могло бы отвлечь. Я чувствовал себя настолько жалким, что никого не хотел видеть. Вот бы сейчас оказаться в пространстве, где никого нет! Ничто не может помочь человеку, который жалок самому себе. Если бы меня сейчас спросили, чего я хочу, я бы точно не знал, что ответить. Потому что я был разбит. Я ненавидел всё и вся: и жизнь, и себя. Мне все надоело. Для того, чтобы показаться на глаза Лилии, я должен был полюбить себя, морально подготовиться к такой встрече. Если человек почувствует, что он исчез, и поверит в это, то он поймет, что лишился многого. Ладно, допустим, и что я ей скажу? Кривляясь, буду мямлить, что, мол, завтра я выхожу в бой? Попрошу у нее снисхождения и буду ласкаться? Как? Ведь я уже разорен изнутри!

Возвращаться было трудно, но я должен отдохнуть в казарме, ведь завтра тяжелый путь.

В казарме не стихал шум. Солдаты, устроившись группами по углам, кушали, курили. Другие готовились к бою. Сборы новых призывников продолжались до сих пор. Они клали в рюкзаки все, что под руку попадалось. Были слышны шутки, мат, а иногда из одной стороны казармы в другую летели кирзовые сапоги. Кто-то громко матерился, в это время поднимался смех. Многие, наклонившись над тумбами, строчили письма домой. Это была такая традиция – перед боем писать близким.

Я написал матери и лег спать. Завтрашний день беспокоил меня сильно. Я не мог заснуть. Я превратился в человека, колеблющегося между жизнью и смертью. Я был обречен на то, чтобы грезить и страдать. Хотелось бы знать: мои соратники по оружию, которые дышат вместе со мной в этой казарме (и, возможно, будут ранены завтра вместе со мной или погибнут) – они так ли мучаются, как я, не понимая себя? Интересно, если человек чувствует приближение смерти или беды, он попадает в мое положение? Ведь раньше у меня никогда не было такого состояния. Я встал и принес из оружейной толстый бронежилет, положил его в изголовье кровати. На всякий случай опустил в рюкзак шесть патронташей. Боеприпасов в машине было предостаточно. Взял у старшины десять пачек сигарет и тоже положил в рюкзак. Казалось, надо было еще кое-что сделать. Подозвав одного из «чижиков», велел ему пришить белый воротник к моей гимнастерке. А сам, пусть и насильно, должен был заставить себя спать.

Человек в любой ситуации иногда чувствует, что счастлив, хотя счастье – понятие относительное, но это значит, что впереди его еще ждут неполноценные, незавершенные, грустные дни. Казалось, мое счастье в ночи было при моей жизни. Человечество придумало понятия «счастье» и «несчастье», чтобы утешить себя. Чем больше расстояние между жизнью и смертью, тем быстрее человек готовится к беде и начинает привыкать к этому состоянию. А девиз «Жизнь – это счастье» становится смешным.

И все-таки я не мог заснуть. Солдаты теперь меньше сновали по казарме и не действовали на нервы. Ринат, поужинав в казарме четвертого взвода, подошел ко мне. Настроение у него было бодрое. Он успел и подтянуться.

– Почему не пришел к нам? – спросил друг, садясь на свою кровать. Но постепенно я заметил, что у него лицо было бледное, а глаза красные.

– Нет аппетита.

– Принесли отличное лекарство. Стоит закурить одну, вообще будешь как новенький.

– Ты все приготовил?

– Не волнуйся. Давно уже все готово. Ты же знаешь меня. Не в первый раз выходим. Хорошо, что вся армия будет участвовать на этот раз.

– А что, если вся армия участвует, то будет праздник? – сказал я раздраженно.

– Ну, все-таки чувствуется торжественность. Не думаю, что минуя всю технику и бесчисленное количество людей, пуля найдет именно тебя. А вообще-то, кто знает… Посмотрим. Враг теперешний – не наивный. Вчетвером они способны расправиться с целым полком.

– Конечно, афганцам легче, потому что они здесь родились и выросли, знают округу как свои пять пальцев. Поэтому и перевес на их стороне.

– Э, да, они забираются в какую-нибудь пещеру и изредка стреляют, да так, что попадают без промаха. А мы выходим с артиллерией и часами палим, затем отправляем самолеты, и под конец еще пехоту. И тогда они валят нас, как тутовник на дереве.

– Ринат, в этот раз я совсем не хочу выходить в бой. Ты же все равно будешь рядом со мной. Не дай бог случиться беде.

– Э, у всех бывает такое настроение. Мы сейчас зачем курили? Затем, чтобы, мать твою, забыть обо всем. Закурим?

– Ладно, давай. Только хорошенько скрути.

Ринат быстро высыпал содержимое «Донских» сигарет на ладонь и размолол его вместе с гашишом. Я стоял на шухере, чтобы офицеры не заметили. После того, как сигареты были готовы, мы вышли наружу.

– Для двоих этого многовато. Я много положил. Ты в углу подожди, а я позову Мумина и Юру, – сказал Ринат и зашел обратно.

Я ждал в углу казармы под лунным светом. Они вышли втроем, мы пошли в сторону модуля и там же стали курить. Воздух наполнил острый запах анаши. Он действительно оказался сильнодействующим. После первой затяжки у меня закружилась голова, лицо похолодело. С каждой секундой я превращался в абсолютно другого человека. Вторая затяжка вообще сбила меня с толку. У меня закрылись глаза, все вокруг закружилось. Я пытался сделать глотательное движение, но у меня закладывало уши. Не обращая внимания на приятелей, я побежал в казарму. Я был настолько легок, что, казалось, летел как птица. В душе не осталось и тени печали. Я почему-то засмеялся, а когда влетел в казарму, стало душно, я не мог дышать. Кое-как добрался до кровати и рухнул в постель.