Читать книгу Волчьими тропами - Купава Огинская - Страница 1

Я спешила.

Бежала так, как не бегала даже на зачете по физкультуре, чтобы успеть до закрытия общежития.

Конечно, до одиннадцати часов было еще целых пятнадцать минут, и два года назад я бы спокойно прошлась по улице, огибая здания общежитий других факультетов, разбросанные по студенческому городку в каком-то неуловимом порядке, наслаждаясь приятной прохладой летней ночи, легкостью сумки, которая, по ощущениям, без зачетки весила на пару килограмм меньше, и непременно наткнулась бы на запертые двери.

Наш вахтер, несравненная Ефросинья Астафьевна, жила по своим внутренним часам, которые спешили минут на пять (а в особенно неудачные дни и на все десять), серьезно опережая реальное время.

Ночевать на лавочке под дверьми родного общежития мне не хотелось. Не для того я билет на самый ранний утренний поезд брала, чтобы на него опоздать, не успев собрать чемодан. Завтра меня ждала незабываемая поездка домой и целый месяц беззаботного веселья. Оптимистические планы счастливого человека.

На деле же меня ждал незакрытый канализационный люк, который я банально не заметила в темноте, и странный полет в не туда.

Просто нога не нашла опору, и я завалилась вперед, падая в темноту. Руки не смогли нащупать асфальт, ухватиться было не за что, а я просто ухнула в холодную пустоту, даже не взвизгнув, и единственной панической мыслью было короткое: «сейчас что-нибудь сломаю».

Лучше бы, конечно, все закончилось простым переломом. Если бы даже открытым, не страшно. Пережила бы как-нибудь.

Но нет, я упала на что-то большое и мохнатое, мчавшееся вперед и почти сразу попытавшееся скинуть меня с себя. Мозг еще отказывался воспринимать творящийся кошмар, а я уже ухватилась за густую длинную шерсть и до судороги сжала пальцы, желая только удержаться.

Бешеный топот за спиной и тяжелое дыхание напуганных животных заставляли простейшие инстинкты работать на полную мощность. Только благодаря чувству самосохранения я не оказалась под копытами и лапами обезумевших от страха животных.

Мозг все так же не подавал признаков жизни, я не понимала, что происходит, где я нахожусь, как все так получилось, и когда мы уже остановимся, но отчаянно цеплялась за единственное, что отделяло меня от незавидной участи стать раздавленной лепешкой.

Руки мелко дрожали от усталости, но я упрямо сжимала густую шерсть, стараясь не особо смотреть по сторонам. Стены тоннеля, в котором я оказалась, пронизанные фосфоресцирующими синими нитями, светились над головой; то там, то здесь открывались голубоватые трещины, из которых кто-нибудь выпадал.

Прямо перед оседланным мною монстром из одной такой трещины вывалилась какая-то тощая туша с рыбьим хвостом и была безжалостно затоптана. Очень мотивирующее зрелище, заставившее меня крепче сжать пальцы.

Камень стен стонал и мелко дрожал, а я начинала уже подумывать, что, кажется, слишком сильно ударилась головой при падении, и целостность моего рассудка под угрозой, когда впереди показалась светлая точка.

Как бы там ни было, мы приближались к выходу.

И именно в тот момент, когда я поверила, что самое страшное уже почти позади, нас подрезала длинная тощая кошка, с раскрытым жаберным воротником, какой я видела только на фотографиях у всяких экзотических ящериц.

Оседланный монстр, напоминающий хорошо обросшего быка, вильнул в сторону, правая рука подвела меня и разжалась. Проехавшись по его жесткому боку и больно ударившись пятками о землю, но не разжав левую руку, я продержалась так еще метров сто, отчаянно цепляясь за свое единственно спасение, пока каменный выступ не сорвал меня с быка окончательно.

Животные пробегали мимо, не обращая внимания на вжавшуюся в камень меня. Ладони горели, мышцы рук сводило болезненной судорогой, и ушибленная спина больно ныла, вторя отбитым пяткам.

Закрыв голову руками, я тихо радовалась, что утром решила надеть кроссовки вместо нежно любимых мною новеньких босоножек.

Других поводов для радости у меня не было.

Обезумевшая от страха копытно-когтистая волна схлынула, топот затихал вдали, отдаваясь в висках молоточками боли. Зажав уши и зажмурившись, я пережидала острый приступ неконтролируемой паники, скрипя зубами и понимая, что вот-вот заору. Творилось что-то совершенно ненормальное, невозможное и страшное до чертиков.

Стук крови в ушах заглушал хриплое, поверхностное дыхание и тихое, полубезумное поскуливание, вырывавшееся из моей груди. Я была на грани, чувствовала, что готова переступить ее, окунуться в спасительный холод какого-то страшного и безысходного состояния.

Когда передо мной появился странного вида человек, я не поняла. Была чуточку занята, стараясь удержать быстро рассыпающуюся на части реальность, и не сразу поняла, что вместо пульсирующего шума в ушах я слышу свое срывающееся дыхание. Ощущение чьего-то присутствия пришло с секундной заминкой.

Тонкий и белый, состоящий словно из одних костей, обтянутых кожей, он склонился надо мной прожигая взглядом белых, мерцающих глаз.

Он казался ужасным и чужим, но паника затухала под его взглядом, продолжая тлеть слабым, неопасным костерком, несравнимо малым на выгоревшем пепелище.

Здесь было довольно темно, светящиеся нити истончались, уходя вглубь породы, скрываясь от света, льющегося сквозь разлом, что я приняла за выход, но густой полумрак не мешал рассмотреть тонкие, резкие черты лица. Слабые серебристые линии, складывающиеся в рисунок, начинались под его глазами и сходили вниз по щекам и шее, теряясь между складок свободной, белой одежды. В нем было что-то невозможно знакомое и в то же время необычное, в одежде, в рисунках на белой коже, в широком браслете на белом запястье.

Серебро и малахит, предположила я, глядя не на бледные пальцы протянутой ко мне руки, а на вытесненные на широкой основе браслета символы. Такие же, что украшали его лицо.

Он что-то спросил, продолжая держать протянутую руку на весу. Резкие короткие слова, колкие звуки, взлетающие до почти дребезжащей звонкости и быстро спадающие до глухого шепота.

Осторожно покачав головой, я медленно проговорила:

– Не понимаю. – внутри черепной коробки шли ремонтные работы, я слабо вздрагивала от несуществующего стука отбойных молотков, разминавших мой мозг в кашицу, и беспомощно смотрела на него, совершенно точно понимая, что это не человек. Таких людей просто не бывает.

Первым делом на ум пришла восхитительная в своей бредовости мысль о пришельцах. Инопланетяне прилетели на землю. Ура!

Где моя шапочка из фольги?

Он повторил свои слова, на этот раз медленнее.

Я еще раз помотала головой, надеясь, что язык жестов у нас не сильно отличается, и мои потуги объяснить, что я ничего не понимаю, не окажутся в его представлении чем-то принципиально другим.

Он нахмурился, убрал руку и выпрямился. Прошелся по пещере от стены до стены, бормоча что-то себе под нос и перебирая бледными пальцами воздух. Вся его фигура словно светилась изнутри. Я уже ничего не понимала и готова была смириться с мыслью, что сошла с ума.

Придя к определенным выводам, он быстро приблизился. Во всех его движениях было что-то завораживающе неправильное. Неземное.

Мысли вновь начали соскальзывать в космические дебри. Вот вам и Звездные Войны. Получите, распишитесь. Кто там хотел стать джедаем? Прошу.

Склонившись надо мной, он коснулся холодными пальцами моей шеи, не обратив внимания ни на невольную дрожь, ни на попытку отстраниться. Даже бровью не повел, жестко перехватив мою кисть, когда я попыталась отцепить от себя его руку. Прохладная и гладкая ладонь казалась слишком реальной, чтобы быть всего лишь плодом моего поехавшего воображения.

Несколько коротких отрывистых слов – и белые глаза вспыхнули, а мою шею пронзила острая боль. Она расходилась по всему телу, захватывала каждый мускул, каждый нерв, окутывала меня изнутри, медленно подбираясь к мозгу. Будто того, что уже случилось, недостаточно, можно подумать, мне и так мало досталось.

В ушах что-то свистнуло и сухо щелкнуло. Словно кто-то переломил веточку. Или кость.

Он убрал руку, и я смогла ощупать свою шею. По ощущениям там был целый ожог, но пальцы ничего не находили.

– Ты из-за черты? – спросил он, когда я прекратила себя щупать и вертеть головой, ошалело прислушиваясь к ощущениям.

– Что? – его язык больше не казался мне странным, но что-то необычное в нем все же было. Казалось, что я все так же не понимаю ни слова, но кто-то третий переводит прямо в моей голове, очень упрощая смысл сказанного, облегчая все до моего уровня.

– Оттуда? – он показал на разлом.

Я покачала головой и указала на потолок:

– Оттуда.

Он нахмурился, выпрямился, и, казалось, утратил ко мне всякий интерес. Желание задать встречный вопрос и узнать, где я, завяло так толком и не сформировавшись в осмысленный порыв. Рука непроизвольно дернулась еще раз ощупать шею.

После недолгих раздумий и тяжелых взглядов я была озадачена еще одним странным вопросом:

– Ты не потеряешь себя?

– Чего?

Он постучал по виску и попытался пояснить:

– Не потеряешь себя? Из-за того, что случилось?

– Не свихнусь ли я? – вопрос был хороший, но ответа на него я не знала. Может быть и свихнусь, если мне кто-нибудь не объяснит куда я попала и что происходит. Я не справлялась с перегрузкой, почти чувствовала, как мой процессор дымится, и потому особенно забавной казалась прочно засевшая в мозгу мысль о том, что мама очень разозлится, если я опоздаю на завтрашний поезд. – Не знаю, но хочется верить, что нет.

Он еще немного помолчал. Было непонятно, пытается ли он осмыслить мои слова или думает о своем.

– Хорошо, – наконец-то отмерев, он указал на разлом, – тогда ты пойдешь туда, найдешь алара и будешь ждать.

– Алара?

– Те, кто живут там, – он еще раз указал на разлом.

– Так, а чего ждать? – светлячок, решила я, он очень похож на светлячка. Такого мутировавшего светлячка, жившего в Припяти девяностых годов.

– Когда мы придем. Ты будешь говорить. Чтобы нас слушали.

– А, может, я просто домой пойду?

– Не пойдешь, – мотнул головой он, – проход закрыт. Пути больше нет.

– Как нет? Должен быть, – я ему не верила.

– Врата открываются и впускают жертву. Потом врата закрываются. Жертва приносит с собой энергию, которая удерживает тропу открытой, позволяя пройти по ней охотникам, – он нахмурился и его сияние чуть померкло, – охотники – зло. Они несут много бед нашему миру и смерть миру аларов. Это нужно прекратить, но мы не слышим друг друга, нужен кто-то, кто сможет слышать.

Я молчала, как заведенная повторяя про себя «это все совершенно нормально», и чувствовала, как же близка к тому, чтобы «потерять себя».

– Ты поможешь.

– Ты же сначала спросил, не оттуда ли я, – мотнув головой в сторону разлома, я зло заправила волосы за уши. Они мешали, мне, как никогда раньше, нужна была резинка, но ее не было. Сумка со всеми вещами, включая расческу, мобильник и целых три резинки, сгинула где-то в глубине этого туннеля, – тебе нужен кто-то из местных.

– Это было бы хорошо, – кивнул он, – было бы проще. Его бы не стали убивать, но ты тоже подойдешь.

– Подожди-ка, не стали бы убивать? Меня там убить могут? – идти к этим аларам мне уже совсем не хотелось. Хорошенькое место, где несчастного потерявшегося человека могут убить.

– Могут, – кивнул он, и уточнил, пытаясь мотивировать меня на подвиг, – но если останешься здесь, тебя ждет только смерть. Никаких шансов.

– А почему бы тебе просто не пойти туда и не выбрать кого-нибудь из местных?

– Злое светило, – коротко ответил он, – мы еще не готовы вступить в его сияние.

– Прекрасно, инопланетяшки, болеющие порфирией.

Светлячок смотрел на меня и молчал, его ущербный переводчик споткнулся о непонятное слово.

– Забудь, – махнула рукой я, и этот простой жест отозвался иголочками боли во всем теле.

– Я прихожу сюда каждый раз, когда гора дышит, – коснувшись мелко дрожащей стены, он, кажется, решил последовать моему совету, – жду кого-нибудь с той стороны, но никто не приходит. Теперь есть ты, и ты должна пойти туда.

– Подожди-подожди, – я попыталась сесть поудобнее, но в моем состоянии это было невозможно, – а кто тебе сказал, что если я туда пойду, меня будут слушать? Сам же сказал, что убить могут. Что ты тогда будешь делать? Вот придешь ты к ним весь такой в солнцезащитном креме, а меня нет, алары эти тебя не поймут, убьют и все…

– В тебе моя сила, я почувствую твою смерть, – проговорил он уверенно, стягивая с пальца кольцо, тоже серебро и малахит. Тоненький ободок с треугольным зеленым камнем в простой оправе, – возьми. Это защита.

Брать кольцо я не спешила. На защиту оно совсем не походило, вот на симпатичную, но совершенно безобидную бижутерию – да, а на защиту – нет.

– Возьми, – с нажимом повторил он, и я сдалась. Протянула руку, приняла холодное, не согретое теплом живого тела кольцо и, сомневаясь в том, что оно мне подойдет, попыталась надеть. Пальцы у светлячка были длинными, но ужасно тонкими, и я вполне оправданно ждала, что кольцо окажется мне мало. Ошиблась.

Оно село как влитое, обхватив указательный палец, и совсем негармонично смотрелось с моим сиреневым маникюром.

– Теперь иди, – велел он и исчез, лунным светом растворившись в темноте. Ни попрощался, ни имени своего не назвал. Наговорил всякого и просто сбежал, оставив меня одну в непонятках.

Я медленно поднялась, глухо кряхтя и чувствуя себя непозволительно старой. Отряхнулась, глядя на выход.

Идти туда не хотелось. Там меня ждало что-то странное, страшное и смертельно опасное. Совсем не то, что было нужно среднестатистической девушке.

Решительно повернувшись спиной к проходу, я похромала вглубь тоннеля, планируя, во что бы то ни стало, найти путь домой. Как я буду его искать, как узнаю, если учесть, что там еще с десяток таких же проходов открывалось, я не думала. Мне казалось, что свой путь я обязательно узнаю.

Найду, выберусь отсюда и никогда, ни при каких условиях, никому не расскажу, что со мной приключилось. И, пожалуй, схожу к психологу. Лишним не будет.

Я шла, и шла, и шла, и уже начинала даже не паниковать, а тихо беситься. Никаких светящихся дырок не было видно ни вверху, ни по сторонам неровного туннеля, ни даже под ногами. Только фосфоресцирующие нити становились все толще и светились только ярче.

Затоптанную тушу с рыбьим хвостом я увидела минут через двадцать. Она лежала с размозженной головой, переломанными трехпалыми руками и неправдоподобно выгнутой спиной. Такая себе синекожая, лысая русалка с костяными наростами на пятнистой разбитой голове.

Дыры, из которой она вывалилась, нигде не было.

Меня подташнивало.

Из глубины туннеля послышался шорох, рык и быстрый стук лап и копыт по каменному полу.

– Только не опять, – простонала я, отступая назад.

Шум приближался, а я не то что бежать, я даже быстро идти была не в состоянии.

С потолка, где освещения почти не было, на меня спикировала огромная, мутировавшая летучая мышь, шипастые крылья задевали сужавшиеся книзу стены, но ее это не остановило. Мышка учуяла меня, записала в свои жертвы, и, больно вцепившись когтями в плечи, дернула вверх. Одна ее лапа очень удачно перехватила мое плечо и почти не поранила кожу, а вторая впилась когтями в плоть, распоров ее до крови.

Мы рывком поднялись в воздух, и я задохнулась от боли, задвинувшей на второй план даже страх высоты. Перед глазами новыми красками заиграли белые и красные точки, пульсируя в такт взмахам мышиных крыльев.

Мы взлетели, а под нами клыкасто-шипасто-рогатой волной бежали жуткого вида существа.

Мне почему-то сразу подумалось, что именно их светлячок назвал охотниками, но боль была слишком сильной, и за адекватность своих мыслей я ответственности не несла.

Сзади на нас налетела еще одна монстромышь, нисколько не стесняясь своего желания вырвать из лап соперницы такой замечательный трофей как я.

Трофей, вместе с поймавшей его мышью, впечатали в каменный свод, чуть не размазав по выступу.

Я не знала, что мыши, особенно летучие, умеют шипеть, впрочем, возможно, нормальные мышки и не умеют, но эти натурально шипели друг на друга, сражаясь за мое мясо. Или, быть может, за кровь. Кто знает, чем эти мутанты тут питаются.

Я моталась из стороны в сторону в когтях, меня мутило от страха и боли, а этот кошмар все не заканчивался.

Мыши шипели, бились об стены, били об стены меня, грызли друг друга, пропарывая острыми шипами нежную кожу крыльев, и, кажется, уже даже позабыли с чего все началось.

Потому что, помни они причину драки, вряд ли продолжили бы грызться, когда я полетела вниз. Меня уронили, и это было бы ужасно, не будь я сегодня такой везучей.

Хотя, наверное, странно говорить об удаче, когда ты попал в какое-то странное место и постоянно рискуешь совершенно не героически сдохнуть.

Но, тем не менее, я снова приземлилась на мохнатую спину. На этот раз повезло меньше. Мохнатая спина хоть и была широкой, но совершенно неудобной, и если бы я не умудрилась ухватиться за плоские рога на голове чудовища, то свалилась бы, не успев даже подумать, что мне повезло.

Мы неслись вперед, я, шалея от своей смелости, удобнее оседлала невольного скакуна, уже не так ощутимо отбивая попу об наросты на его спине, а он, офигевая от моей наглости, пару раз вильнул задом, стремясь скинуть ненужный груз, но чуть сам не свалился и перестал бузить, лишь изредка возмущенно взбрыкивая.

Так мы и пролетели проход, выскочив в теплый и солнечный летний день. Яркий свет резанул по глазам, и я чуть сама не свалилась, на радость рогатому, но каким-то чудом удержалась.

Отбитое, обессиленное тело из последних сил боролось за жизнь своей хозяйки.

Я уже ничего не понимала и действовала исключительно на инстинктах. Даже не удивившись почти, когда мы, вместе с еще несколькими мелкими чудищами, бросились в заросли, находившиеся сразу у каменистого плато, на которое нас выбросило из туннеля.

Основная ужасная рать неслась вперед по широкой дороге, целенаправленно куда-то спеша.

Я бы могла поклясться, что они спешили в город, туда, где много-много вкусного мяса. Если бы знала, как облечь свои подозрения в слова.

Рогатый уносил меня в лес, и я была ему за это очень благодарна. Первое время. Потом начала тихо ненавидеть.

Ветки били по лицу, цеплялись за волосы и футболку, стараясь сорвать меня с чудовища.

Я сопротивлялась минут десять, а потом силы меня покинули, и пальцы безвольно разжались.

Очередное падение уже не смогла впечатлить, все тело и так болело, ничего нового я не почувствовала.

Просто лежала в траве, раскинув руки, и чувствовала, как глухую боль от ушибов разбавляет едкое жжение царапин. Лицо, руки, бок, который я расцарапала при падении какой-то веткой, отбитые бока, пульсирующее горячей болью разодранное плечо. Я была одним цельным сгустком страданий.

И, пожалуй, только в этом было мое спасение. Боль мешала думать.

Я лежала, покачиваясь на горячих волнах, вдыхала запах разогретых на солнце трав и хотела стать облачком. Тем белым, пушистым облачком, скрывшим солнце. Чтобы во мне тоже было пару тысяч тонн, и я могла раздавить ко всем чертям и это гору, и эти перемещающие дыры, и неплохо было бы еще и светлячка раздавить. Скотина светящаяся.

В кровожадных мечтах, среди травы и умиротворяющего стрекота кузнечиков я провалялась долго. Пару часов, не меньше. Именно столько времени мне понадобилось, чтобы перевести дух, смириться с происходящим и, наконец-то, подняться.

Голова кружилась, хотелось пить или сдохнуть. Но, так как сдохнуть не получилось, хотя нельзя сказать, что попыток не было, я медленно побрела на поиски воды.

Воды не находилось. Еды, к сожалению, тоже. Вокруг было много знакомых еще с детства трав, которые я охотно помогла собирать бабушке для всяких ее оздоровительных рецептов, еще больше было незнакомых растений, и ничего съедобного. Я едва шла, почти не чувствовала своего тела, зато очень хорошо и во всех подробностях ощущала боль от ран и ушибов, что было довольно обидно.

Только ближе к вечеру, искусанная комарами, обессиленная, опасающаяся заражения крови, я набрела на родник.

Это был праздник лучше любого дня рождения.

Я напилась, промыла кое-как плечо, от души поплакала и с чистой совестью уснула, с трудом заставив себя заползти в ближайшие кусты.

Плечо болело значительно меньше, царапины и вовсе перестали напоминать о себе.

Я слишком устала, чтобы страдать, и мгновенно вырубилась, стоило только достаточно удобно расположиться в кустах.

Это были самые счастливые девять часов моей жизни в этом сумасшедшем месте.

А на исходе девятого часа мой покой был нарушен оглушительным пищанием и болезненным щелчком где-то внутри моей черепной коробки. Словно кто-то заржавевший тумблер переключил.

Я не вздрогнула, не дернулась, даже дыхание не сбилось, просто проснулась, не сразу сообразив, что происходит и почему так больно, а когда сообразила, то про себя помянула светлячка тихим злым словом.

Шею снова опалило огнем, как когда он ко мне прикоснулся, и я услышала невероятное – хорошо понятную, не напрягающую речь. На этот раз мне не казалось, что перевод запаздывает, как это было со светлячком. Слова накладывались на образы в моей голове и не пугали своей необычностью.

– А вдруг это, все-таки, дух леса? – озабоченный голос ворвался в мой нездоровый сон.

– От духа кровью бы не пахло, – ответили ему густым, тяжелым рычанием.

– А кто сказал, что это его кровь? – не унимался первый.

– Это выходец, – убежденно прорычал второй, – нужно добить.

– Спящего? – возмутился первый, и я возмущалась вместе с ним. Вот уж что-что, а умирать во сне я не хотела. У меня вообще смерть в планах не значилась. В моих планах жирным шрифтом большими буквами было написано всего два слова «вернуться домой».

И пусть я не знала, как это сделать, не представляла даже, где нахожусь, но сдаваться не собиралась.

– Тогда разбуди его, – предложил тот, чья речь больше походила на звериное рычание.

В меня бесцеремонно потыкали палкой.

– Эй ты.

Не раздумывая, что делаю, я ухватилась за древко, дернула его на себя и глухо взвыла от прострелившей все тело боли.

Палку, на деле оказавшуюся вполне пристойной рогатиной, из моих ослабевших пальцев вырвали.

– Он ранен! – долговязый, худой парень обвиняюще указал на меня рогатиной. – И похож на человека.

Если бы я уделила ему чуть больше внимания, то смогла бы разглядеть и светлые, неровно подстриженные волосы, и россыпь веснушек на носу, и зеленые глаза, и короткий шрам на щеке. Возможно, мне даже хватило бы сил, чтобы восхититься расшитой простой рубахой.

Но я на него не смотрела, и если бы горло не свело судорогой, уже самозабвенно визжала бы.

Рядом с парнем стоял медведь. Огромный бурый кадьяк.

– В-валерьянки мне, – простонала я, здоровой рукой хватаясь за сердце.

– Девчонка? – удивился парень и еще удивленнее добавил, – говорит по-нашему.

Чуть не ляпнув, что я теперь, кажется, по-всякому могу, прижалась лбом к траве, ругая себя за то, что голову подняла. Лучше бы мертвой прикинулась, может они бы меня в покое оставили.

Медведь зарычал, и в этом рычании я узнала голос того, кто хотел меня добить.

– Она не человек. Голова в огне.

Я невольно вскинула руку, прикрывая макушку. Рубиновый красный, замечательный цвет, стойкий, мне очень идет. Угробила на одну упаковку краски почти две тысячи рублей, а меня теперь из-за этого еще и убить хотят.

– Не в огне, – усмехнулся парень, – просто у волос цвет странный. Может она из дервичей? Говорят, у них встречаются красноголовые.

Медведь тяжело вздохнул.

Зажмурившись, я пыталась справиться с собой. Происходящее было настолько невозможным, что я серьезно обеспокоилась своим психическим здоровьем. Светящиеся инопланетяне и мутировавшие летучие мыши это одно, а вот говорящий медведь – верная дорога в дурку.

Меня даже не смущало то, что парень медведя тоже понимал. Все это казалось просто одним большим глюком моего производства.

Я не вникала в эмоциональный спор, касавшийся непосредственно моей персоны, просто легла так же, как лежала до их появления в моей непростой жизни, закрыла глаза и мгновенно вырубилась.

Сон мой, был больше похож на затяжной обморок, и в себя я приходила очень тяжело и болезненно.

А когда все же пришла, почти сразу поняла, что раньше все было еще вполне мило и даже адекватно, а вот сейчас, в это самое мгновение, на этой жесткой, но почему-то удобной кровати, я окончательно распрощалась с мыслью о своем психологическом здоровье. Не было у меня его, здоровья этого.

Плечо было перевязано, царапины на руках смазаны какой-то зеленоватой гадостью, которая успела впитаться, но оставила легкий налет на коже. Одежды – моей последней связи с реальностью, поблизости не было, а сама я одетая в длинную рубаху без рукавов, лежала под тонким покрывалом на низкой кровати. Хлопок, на ощупь определила я, только хлопок и больше ничего.

В смысле с меня не только порванные джинсы с футболкой стянули, но и нижнее белье куда-то дели. И кроссовки тоже.

Небольшая комната, светлая и уютная, пахла травами, что сушились под потолком, и звенела от птичьего пения, доносившегося с улицы. Окно было открыто, и ничего не мешало звукам проникать в помещение.

Со своего места я могла разглядеть большой шкаф, пристроившийся в углу, и стол, стоявший перед окном, в ногах моей кровати.

Стул стоял рядом со мной, словно совсем недавно на нем кто-то сидел.

Никаких личных вещей видно не было, я не знала куда попала, кто хозяин этой комнаты, этого дома, этой дебильной рубахи, в которую меня обрядили, и совсем не чувствовала благодарности за помощь.

В голове было пусто. Я старательно гнала от себя воспоминания о светлячке, об охотниках и говорящем медведе, трусливо не желая анализировать случившееся.

Встать удалось только с третьей попытки, первые две привели к тому, что я свалилась на пол, опрокинув стул и потревожив все свои многочисленные раны. Уже с пола, ядрено матерясь, я медленно поднялась сначала на четвереньки, а потом и на ноги, перемежая матюги с уговорами себя любимой потерпеть и подняться.

Если бы мамочка слышала, как я ругаюсь, дала бы ремня и не посмотрела, что дочь у нее уже взрослая. Но она не слышала и знать не знала, что ее непутевая кровиночка не спешит к ней на поезде, а сидит в непонятном месте и силится не разреветься.

Я крепилась, крепилась, а потом встала на ноги, пошатнулась и разревелась как последняя девочка, осев обратно на кровать.

Сильно, как никогда прежде, хотелось домой.

Дверь открылась тихо, без скрипа, и у моих рыданий появился свидетель.

– А я ему говорил, что добить ее нужно было. Ненормальная она. Не дай праматерь, одержимая, – прогудели от порога.

Я вздрогнула и выпрямилась, смаргивая слезы, мешавшие разглядеть столпившихся у двери. Их было двое, и доверия они не внушали. Ни высокий – белый и худой, ни большой – грузный и бородатый. Первый пугал блеском желтых звериных глаз на бледном, будто нечеловечьем лице, а второй просто пугал. Потому что это он сейчас сказал, и это был именно тот голос, что чудился мне в медвежьем рычании.

– Свер… – попытался что-то сказать бородатый, но белый цыкнул, не отводя от меня своих жутких глаз, и тот сразу замолчал.

Я икнула, вытирая рукавом мокрые щеки и исподлобья глядя на белого, не зная еще, что так нельзя делать.

– Глаза опусти, – велел он, и даже в его голосе было что-то звериное.

Я икнула еще раз и приказ проигнорировала.

– Говорю же, ненормальная, – проворчал бородатый.

– Берн, – одернул его белый, – Ашшу приведи.

Бородатый вздохнул, я еще раз икнула.

Когда за недружелюбным Берном закрылась дверь, а я с этим чудищем отдаленно человеческого вида осталась в комнате одна, желание оказаться дома стало почти нестерпимым.

Всхлип вырвался помимо воли.

– Не успокоилась еще? – недовольно спросил этот, которого, кажется, Свером звали, продолжая топтаться у двери.

Я была ему за это благодарна, но предпочла бы, чтобы он за дверью находился, желательно запертой. Изнутри.

В ответ я шмыгнула носом, не забывая на него таращиться. Почему-то казалось, стоит только отвести взгляд, отвернуться хоть на секунду, и он окажется рядом.

– Ты пришла с той стороны?

Сначала я не хотела отвечать, но после недолгих раздумий решила, что лучше не позволять ему додумывать ответы самостоятельно.

– Из туннеля, – хрипло подтвердила я, на всякий случай добавив, – сверху упала.

Свер поморщился.

– Жертва.

– Что?

Проигнорировав мою растерянность, он требовательно спросил:

– Что ты умеешь?

– Ну…

Читать, писать, вышивать крестиком. Что именно его интересует он не уточнил, а я боялась спросить.

– Охотиться умеешь? Травы знаешь?

– Травы, наверное, знаю, – неуверенно подтвердила я, – охотиться не умею.

– Хорошо. Наберешься сил, найдем тебе место в доме Йолы, будешь ей помогать, – окинув меня тяжелым взглядом, Свер поморщился, – если захочешь остаться.

Меня передернуло от его последних слов. Оставаться я не планировала, мне нужно было обратно в мой мир, восстанавливать расшатавшиеся нервы.

– Я бы хотела вернуться домой.

– Это невозможно. Если ты не с той стороны, хода, которым ты пришла сюда, больше не существует.

Сразу видно, он знает толк в утешениях.

Дверь приоткрылась, после весьма условного, дробного стука.

– Звал?

Первое, что я увидела, когда девушка вошла в комнату, были зеленоватые чешуйки на смуглых скулах. Они как-то очень естественно переливались глубокой зеленью, тонконосым клинышком поднимаясь к вискам и скрываясь в густых темных волосах. Зеленые глаза ее благодаря этому казались еще ярче и словно слегка светились. А может, и правда светились, я бы не стала этому удивляться.

Она улыбнулась мне, блеснув длинными, острыми клыками.

– Разберись с ней, – велел Свер, по его резкому лицу мимолетной судорогой прошлось брезгливое выражение, – успокой.

– Поняла.

Остаток дня я провела в компании улыбчивой Ашши, и это был на редкость бездарно проведенный день. На вопросы мои она отвечать не хотела и только дружелюбно повторяла, изредка срываясь на шипение, что мне нужно отдыхать и что домой я попасть уже не смогу, но здесь мне обязательно понравится. Где «здесь» – она не уточняла, раздражая своим убойно-позитивным настроем, и очень настаивала на том, что я в полной безопасности, и только это сейчас должно быть важно.

– Мано-Аль хорошо заботится о своих детях, – туманно сообщила она, – с тех пор, как вожаком стал Северин, в сражениях с выходцами погибло всего двадцать наших воинов.

– Впечатляюще, – кисло подтвердила я.

***

На то, чтобы пройти все стадии принятия неизбежного, мне понадобилось десять дней. Отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие…

Отрицать реальность происходящего мне не позволяли ноющие синяки и туго забинтованное плечо, эту стадию я проскочила быстро, всего за день.

Сложнее всего было с гневом. Я бродила по пустынным улицам, между каменными, несокрушимыми на вид домами, смотрела на малочисленных людей, которые в большинстве своем на людей похожи и не были, и едва сдерживала злость.

Они были дома, в привычном окружении привычного сумасшедшего мира, где есть оборотни, лесная нечисть и другой мир, проход в который открывается рандомно, без каких-то сопутствующих открытию знамений.

О том, что проход, через который я вылетела на одном из выходцев, закрылся в тот же день, когда я оказалась в этом мире, узнала от Ашши, ставшей моей своеобразной нянькой. На мои немногочисленные вопросы она отвечала неохотно, зато свои задавала в невозможных количествах и с горящими глазами ждала ответа. И я отвечала.

Откуда, как зовут, сколько лет, какой он, мой мир.

Первый допрос состоялся на тяжелой дубовой скамье, вбитой в землю под окнами дома Свера. Двухэтажный и вызывающе белый, он очень сильно выделялся среди своих серых соседей.

Как оказалось, я жила в доме вожака Северина – Белого Волка, как перевела для меня его имя Ашша, или Сверина – Князя Волков, или просто Свера.

Не польщенная оказанной мне честью, их белобрысого князя я избегала и благодарить не спешила. Его не устраивало, что я не опускаю глаз, когда он обращается ко мне, а меня бесило ощущение полной беспомощности, появляющееся в его присутствии.

Мы друг другу не нравились, но выгонять меня Свер не спешил, позволив жить у него столько, сколько мне нужно, чтобы принять свою новую судьбу.

– А зовут-то тебя как? – грубовато поинтересовался Берн, расположившись прямо на земле, рядом со скамьей. По поводу моего весьма преклонного возраста – девятнадцать лет, а еще в девках, какой кошмар – он уже с охотой прошелся, и пытался найти что-нибудь еще, к чему можно было бы придраться. Не знал бородатый, что всего через шесть дней мне должно было стукнуть двадцать, и говорить ему об этом я как-то не планировала.

– Ярослава.

– Яро… – он пожевал губами, – слава.

Переглянувшись с Ашшей, которая беззвучно шевелила губами, проговаривая мое имя про себя, он недовольно покачал головой.

– Слишком длинное. Такое позволено только вожаку. – он поморщился. – Была бы Яра, да хилая ты для такого имени.

– Чем это хилая? – возмутилась я, непроизвольно выпрямляясь. На самом деле становиться Ярой мне не очень-то и хотелось, я всю жизнь Славой проходила, но эта его снисходительность задела растревоженные чувства и заставила ощетиниться.

Берн хохотнул.

– Пусть Ярой будет, – мягко сказала Ашша, по обыкновению срываясь в шипение.

Так я лишилась не только вещей, сожженных сразу же, как меня принесли в это их звериное логово, зовущееся Пограничьем, но и имени.

В тот день, вечером, я впервые попыталась торговаться с судьбой, обещая непонятным духам и некой мифической праматери чуть ли не пожизненную благодарность, если меня вернут домой.

Обещания мои не заинтересовали суровую Волчицу, одинокую и прекрасную, как благоговейно говорила Ашша, вечно бегущую по небу в поисках своей стаи.

Здесь поклонялись Белой Волчице – Мано Аль. Созвездию, вспыхивавшему ярко лишь в дни полнолуния.

Дольше всего длился период отчаянной депрессии. Я ничего не хотела, не ела и почти не пила, три дня подряд просидела в своей комнате, под конец Ашше это надоело, и она пожаловалась на меня Берну, который не поленился подняться и предупредить, что если я не перестану дурить, то он лично затолкает в меня еду, а потом вытащит на улицу и выгуляет, даже если для этого ему придется надеть на меня ошейник, как на собаку.

Меня эта его угроза повеселила, и совсем уж добило непреклонное заявление, что я теперь часть стаи, пускай и самая неказистая.

– Возьми себя в руки, – напоследок рявкнул он, громко хлопнув на прощанье дверью.

И я последовала его совету. Решив прекращать рефлексировать и начать уже вливаться в эту безумную стайную жизнь – на этом моменте меня пробрал нервный смех, хотя решимость моя не пошатнулась – но не теряя надежды дождаться шанса вернуться домой, к родителям, своей привычной жизни, планам и старой комнате, цвета обоев которой я уже и не помнила, так обильно ее стены были обклеены всякой милой сердцу мелочью.