Читать книгу Взгляд с высоты прожитых лет - Кузьма Васильевич Пашикин - Страница 6

Милая, добрая мама! Сколько трудностей, забот вынесла она на своих хрупких, женских плечах ради того, чтобы вырастить нас с сестренкой Зиной, поставить нас на ноги, не дать умереть в голодные послевоенные годы. Умела находить выход из самого, казалось бы, безвыходного положения. Вспомнить хотя бы те зеленые лепешки из лебеды и липовых листьев, которые она пекла, обходясь без муки.

Да и позже было не легче. Помню, как она еще затемно уходила зимой с санками в лес за дровами. Перед уходом просила меня встретить ее после школы, чтобы помочь дотащить домой санный «воз». Нарубала топором ольховых или ивовых жердин, укладывала их на санки, связывала веревкой. Эти деревья тогда разрешалось рубить, а вот за березовые и сосновые стволы могли оштрафовать.

И вот после занятий в школе я забегал домой лишь для того, чтобы оставить сумку с учебниками. И сразу чуть ли не бегом направлялся по снежной дороге навстречу маме. Еще издали видел знакомую фигурку матери, тянувшей санный воз.

– Молодец, сынок, помоги немножко, – ласково встречала она меня.

Я брался за запасную веревку, закидывал ее на плечо и, насколько хватало силенок, тащил рядом с мамой санки с дровами.

Уставшей, проголодавшейся маме даже некогда было передохнуть. Наскоро перекусив, она вновь бралась за топор и начинала рубить из привезенных жердей поленья, чтобы потом топить ими печку. Тонкие жердины она рубила топором, а более толстые мы с мамой пилили пилой. Пилить я научился к восьми годам.

Одного такого саночного воза хватало не более чем на три топки печи. А поэтому, чтобы не остаться без дров, приходилось ходить в лес по 2—3 раза в неделю. И я каждый раз встречал маму в поле и помогал ей. Тут надо сказать, что за дровами мама ходила более чем за пять километров.

Вообще мама была очень трудолюбива. На жатве ржи в колхозе ей не было равных. Серпом скашивала гектары ржи. Можно только представить, насколько измученной и уставшей возвращалась вечером с жатвы. Но при этом никогда не жаловалась на трудности. И никакой платы за такой труд она не получала. Работала, как тогда говорили, «за палочки», то есть за трудодни. А как красиво она укладывала стога сена или соломы! Ни один мужик не мог делать это так, как она. Люди на сеновале подавали ей снизу охапки сена длинными вилами, а она стояла наверху, получала очередную порцию сена и укладывала ее точно туда, куда считала нужным. Стог получался прямой, ровный, красивый.

Вместе с тем мама всегда оставалась большой скромницей. Помнится, наградили ее юбилейной медалью к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина. Медаль долго лежала на полочке за иконами. Спрашиваю однажды ее:

– Мама, почему ты медаль не носишь? Хотя бы по праздникам носила бы.

– А зачем, сынок? – ответила она.

Я с мамой

Так и пролежала медаль до самой смерти мамы, даже прозрачный чехольчик с нее так и не был снят. Теперь эту медаль и удостоверение к ней я берегу как самую дорогую реликвию в память о маме.

Да, в жизни у мамы было явно больше горестного, чем радостного. Даже праздник Женского дня 8 марта для нее обернулся мрачной датой. Ведь 8 марта 1943 года, как уже сказал я выше, погиб мой отец, ее муж. И когда я поздравлял маму с Женским днем и вручал ей подарок, она сначала улыбалась, а затем вдруг появлялись на глазах непрошенные слезы, она подносила к глазам платок. Вот так и сошлись для мамы в одной точке светлый праздник и мрачная дата.

Она всегда довольствовалась малым. Не помню, чтобы она пыталась купить себе дорогое красивое платье или модную обувь. Всегда одевалась и обувалась просто и буднично, даже в праздники. Трудная жизнь, постоянная борьба с нуждой словно отбили от нее всякое желание иметь красивую одежду и наряды.

И лишь в церковь она старалась пойти по возможности более принаряженной. Доставала из сундука белоснежный мордовский наряд с вышивками, надевала костюм, хромовые сапоги, шла в церковь. Она искренне, до глубины души верила в бога, ни разу не садилась за стол без молитвы и долгих перекрестий перед иконами.

Постепенно годы стали брать свое: глаза уже отказывались видеть, а уши – слышать. Я настойчиво просил ее поехать на проживание ко мне. Она долго отказывалась. Уверяла, что есть еще силенки, чтобы жить самостоятельно. Не хотела расставаться с родным домом. Так и говорила: «А кому дом оставлю?»

И когда уже стало ей невмоготу, когда я почувствовал, что оставлять маму одну просто не имею морального права, я все же уговорил ее поехать ко мне. Она согласилась. Я старался создать для мамы максимально комфортные условия, чтобы ей понравилось на новом месте. Выделили для нее с женой мягкую кровать с чистой постелью, окружили ее теплом и заботой.

Казалось бы, все для нее у меня было хорошо. И все же все чаще и чаще я замечал у мамы задумчивый грустный взгляд. По утрам она чаще говорила, что приснилось ей родное село Журавкино. Стало ясно, что сильно скучает по родному дому, родным местам. А однажды сказала: если помру, то похороните меня только на Журавкинском кладбище. Рядом с могилами родителей.

Наконец летом 2004 года она настойчиво попросила отвести ее хотя бы ненадолго в Журавкино. Уж очень захотелось ей повидать родное село, услышать родную мордовскую речь. Жена Раиса Павловна как раз была в то время в Журавкине. И я повез маму к ней. При этом пообещал ей, что примерно через месяц за ней приеду. А сам вернулся в Москву.

Через несколько дней дочка моей жены Светлана сообщила мне по телефону тревожную весть: «С мамой плохо». На другой же день я примчался в Журавкино. Мама была еще жива. Но сознание ее было явно затуманено, вместо связной речи она лишь бормотала что-то невнятное. Я со слезами на глазах чуть ли не кричал ей:

– Мама, мама! Ты слышишь меня? Это я, твой сын Кузьма!

В ответ – невнятные хриплые звуки. А еще через несколько часов она скончалась. Случилось это 1 августа 2004 года. Было маме 86 лет. Похоронил ее, как она сама заказывала, на Журавкинском кладбище, рядом с могилами ее матери, отца и брата.

И вот что поразительно: перед смертью она часто и четко произносила имя моего отца. Делала это с нежностью, любовью. «Васек, Васек» – повторяла она, словно увидев своего мужа.

Видно, очень соскучилась она за 60 с лишним лет разлуки с любимым мужем. И если есть загробный мир, они там встретятся. Но узнают ли они друг друга? Ведь отец погиб в возрасте 26 лет. А расстался он с любимой своей Акулиной, уходя на фронт, когда было ей 21 год. А в мир иной она ушла в возрасте 86 лет. Узнает ли отец свою бывшую 21-летнюю Акулину в этой дряхлой старушке?

И вот еще о чем я задумываюсь: что это за сигнал свыше так властно и неудержимо позвал маму в Журавкино незадолго до смерти? Видимо, так уж было суждено. Говорят, люди перед смертью вспоминают свои родные места, хотят их увидеть. Так случилось и с мамой. Она успела увидеть родной дом, родное село, поговорить с соседями по-мордовски.

После похорон мамы я заказал в местном сельсовете грузовую машину, съездил в поселок Потьма, что в 25 километрах от Журавкино. Там есть предприятие, которое изготавливает металлические оградки для могил. Купил и привез оградку, сам лично установил ее вокруг маминой могилки. Установил над могилой и памятную мраморную плиту с фотографией матери, с датами ее рождения и смерти.

И теперь каждый год непременно прихожу на это самое священное для меня место, поминаю маму. Пусть земля тебе будет пухом, моя милая, добрая мама! И еще раз прости меня, если когда-либо и в чем-либо я огорчил тебя.