Читать книгу Истоки современной политической мысли. Том 2. Эпоха Реформации - Квентин Скиннер - Страница 8

Переходя от обличения Лютером церковных злоупотреблений к фундаментальной критике, которой он подверг саму идею Церкви как юрисдикционной власти, мы вновь видим, что он повторяет ряд аргументов, которые были широко распространены в позднесредневековой мысли. Концепция Церкви как всего лишь congregatio fidelium была выражением серьезного недовольства папством как землевладельцем и сборщиком налогов, неприятия абсолютной власти папства над Церковью и его полномочий как независимой власти со своим собственным кодексом канонического права и, в противовес юрисдикции мирских властей, собственной системой судов. Все моменты этой критики уже высказывались с нарастающей враждебностью в период позднего Средневековья как оппонентами папской монархии среди теологов, так и их многочисленными союзниками, а также представителями светских властей.

Теологическая критика содержала элементы ереси, происходившей из давней традиции евангельского противостояния богатствам и юрисдикциям Церкви. В наиболее яркой форме она проявилась в движениях лоллардов и гуситов в конце XIV в., которые требовали возвращения к простой и апостольской форме христианства и призывали Церковь быть в меньшей степени юрисдикционной и в большей степени пастырской властью. Движение лоллардов началось в Англии с проповедей и сочинений Джона Уиклифа (ок. 1329–1384) и ряда его учеников в Оксфорде, включая Астона, Репингтона и Херефорда (McFarlane 1972, p. 78). Идеи лоллардов были услышаны не только в Англии, но и в Шотландии. Вскоре движение было поддержано мирянами. Когда в 1395 г. собрался парламент, группа сторонников лоллардов даже сумела представить палате общин манифест с нападками на церковную коррупцию и подчинение английской Церкви велениям Рима (p. 132). Апогеем и завершением этой народной фазы движения стал в 1414 г. неожиданно вспыхнувший и вскоре подавленный мятеж во главе с сэром Джоном Олдкастлом (Tomson 1965, pp. 5–19).

В ходе своей кампании Уиклиф выпустил множество еретических работ о юрисдикциях папства, включая написанный на национальном языке трактат 1384 г. под названием «Церковь и ее члены», который начинается с нападок на «положение и мирские блага» папы и осуждает все церковное сословие за то, что оно ведет себя как «самый жадный хапуга на всей земле» (Wyclif 1871, p. 347). Уиклиф отвергает притязания папы на право «казнить и миловать», настаивая, что «эта великая власть ему не принадлежит», а аргументы канонистов на сей счет «никуда не годятся» (p. 355). Вдобавок, грозно предупреждает он, папа «подвергается большой опасности», «создавая ложное представление о своей власти», поскольку ни одна из юрисдикций, на которые он притязает, на самом деле не «основана на Христе» (pp. 356–357). В завершение Уиклиф призывает «папу и его кардиналов и всех священников» отречься от «земной славы» и власти и «жить в христианской бедности», как словом и делом учил сам Христос (p. 359).

В Англии официальным ответом на эти еретические требования стал статут «О сожжении еретиков» (1401), создавший правовые основания для религиозных преследований (McFarlane 1972, p. 135). Шотландия была обеспокоена еще больше, и в 1413 г. для защиты ортодоксии был учрежден Сент-Эндрюсский университет. В 1425 г. парламент принял законы против лоллардов, и несколько сочувствовавших им деятелей было казнено. Первой жертвой в 1407 г. стал Джеймс Ресби (Duke 1937, pp. 110–111, 115). Тем не менее движение лоллардов не только продолжало существовать на всем протяжении XV в.[14], но и успешно экспортировало свои идеалы в Европу, где они были с энтузиазмом восприняты и развиты гуситами в Богемии. Ян Гус (ок. 1369–1415) признавал, что сочинения Уиклифа о Церкви во многом вдохновили его на собственные обличения церковной коррупции и супрематии папы (Spinka 1941, pp. 6–9). Несмотря на осуждение Гуса на Констанцском соборе и его казнь в 1415 г., его сторонники вскоре добились гораздо большего успеха, чем их предшественники лолларды, преобразовав свое идеи в четкую программу действий и сплотившись в борьбе за ее осуществление. Впервые они сформулировали свои требования в 1420 г. в «Пражских статьях», содержавших нападки на «непомерные мирские владения» и «незаконные полномочия» Церкви (Heymann 1955, p. 148). После этого была собрана армия под командованием выдающегося полководца Яна Жижки, которая в течение почти 15 лет сражалась за признание своей веры. Позиция, занятая гуситами и направленная против земельных владений и налоговых привилегий Церкви, оказалась настолько популярной, что им удавалось восполнять все военные потери, и в конце концов они доказали свою непобедимость. На Базельском соборе в 1433 г. гуситы вынудили папу и императора признать четыре пункта религиозной реформы, которую они ранее предлагали, в том числе требование частичного перераспределения церковных богатств (Heymann 1959, p. 247). После этого, в период между 1429 и 1471 гг., под неустанным и решительным руководством Яна Рокицаны им удалось отстоять свою антипапскую и евангелическую позицию и основать полуавтономную Чешскую национальную церковь (p. 243).

Наряду с этим еретическим движением традиция сопротивления ортодоксальной идее папства как абсолютной монархии существовала и в рамках самой Церкви. Она возникла в XII в. как реакция на централизацию папского правления, усилившуюся сразу после григорианских реформ[15]. У некоторых канонистов это вызвало беспокойство: что если папа, имеющий столь великую власть, впадет в ересь или станет недееспособным? Некоторые из них отвечали – закладывая фундамент концилиаристского движения, – что власть папы должна трактоваться как нижестоящая по отношению к власти Вселенского собора Церкви. Сам тезис был впервые полностью сформулирован в 1190-е гг. епископом Пизы Угуччио в комментарии к декреталиям. Угуччио выдвигает свою теорию, обсуждая мнение о том, что папа неподотчетен Церкви, «если только он не замечен в ереси» (nisi deprehendatur a fde devius)[16]. По мнению Угуччио, это означает, что Церковь как корпорация «выше» папы, по крайней мере в том смысле, что, если речь идет о ее благополучии, кардиналы должны иметь полномочия созывать Вселенский собор, а тот должен иметь полномочия судить папу. Угуччио добавляет, что существуют два рода случаев, когда это законно (Tierney 1955, pp. 58–65). Он признает общепринятое мнение, что, «если папа становится еретиком», это до такой степени вредно «не только для него самого, но для всего мира», что «он может быть осужден подданными» (Huguccio 1955, p. 248). Второе, гораздо более спорное и в высшей степени влиятельное мнение состоит в том, что, когда папа оказывается «отъявленным преступником», который продолжает совершать «тяжкие преступления» и позорит Церковь, он может быть смещен за неисполнение своих должностных обязанностей (p. 249). Ибо, заключает Угуччио, прикрывая шквалом риторических вопросов слабость своих доводов, «если папа позорит Церковь, разве это не равнозначно ереси?»

Следующая важная кампания против папского абсолютизма развернулась в начале XIV в. в ходе возобновившегося конфликта между папством и империей. В результате разногласий, возникших в 1314 г. в коллегии курфюрстов, появились два претендента на трон императора Священной Римской империи. Одним был Людовик IV Баварский, который, обеспечив себе поддержку в Германии, потребовал признания со стороны папы Иоанна XXII. Иоанн ответил в 1324 г. отлучением Людовика, а тот парировал три года спустя: совершил марш на Рим и короновал себя в качестве императора с помощью Николая V, которого поставил антипапой. В ходе ссоры, не стихавшей в течение следующих десяти лет, Людовик призвал на помощь публицистов антипапского направления. Среди тех, чьей поддержкой ему удалось заручиться, были два великих политических мыслителя – Уильям Оккам и Марсилий Падуанский, получившие убежище при дворе Людовика после своего отлучения Иоанном XXII. В результате старые идеи не просто возродились, но были отточены в спорах, а аргументы, использовавшиеся ранее против папской супрематии, получили новую формулировку.

Как мы видели, «Защитник мира» Марсилия, выдвигая два еретических тезиса, которые редко высказывались более поздними и более умеренными оппонентами папской plenitudo potestatis, также представлял собой недвусмысленную защиту концилиаризма. Первый тезис гласил, что папа не является главой Церкви по божественному праву, так что его притязание на «полноту власти над любым правителем, обществом или отдельным лицом» «неуместно и ошибочно», «выходит за рамки Священного Писания и человеческих аргументов, а скорее даже направлено против них» (Marsiglio of Padua 1956, p. 273). Другой еретический тезис Марсилия – хорошо известный в период Реформации – заключался в том, что всякая принудительная власть является по определению светской, и поэтому идея папы как лица, обладающего властью «начальствования, или принудительного суда, или юрисдикции» над «любым священником и не-священником», или любым «индивидом какого угодно звания», есть не что иное, как «порочный произвол», полностью разрушающий мир и спокойствие (pp. 113, 344).

Политические теории Марсилия и Оккама часто рассматривают вместе, но нет сомнений, что, как подчеркивается в ряде недавних исследований, по сравнению с Марсилием Оккам был более умеренным и даже консервативным мыслителем[17]. Его не слишком интересовал тезис концилиаризма, и в свой более поздний трактат «Власть императоров и пап» он даже включил модифицированную защиту папской монархии, доказывая, что «общество верующих должно подчиняться верховному главе и судии» и что «никто другой, кроме папы, не может быть таким главой» (William of Ockham 1927, p. 25; ср. Brampton 1927, p. ix). Тем не менее, признавал он в своем «Диалоге», «если папа отъявленный еретик», то «Вселенский собор может быть созван без его дозволения», чтобы «судить и сместить» его (William of Ockham 1954, pp. 399–400). В дополнение к этому общеизвестному положению концилиаризма Оккам выдвигает еще два аргумента, касающиеся полномочий папы, которые сыграли важнейшую роль в последующих нападках на папскую монархию.

Вначале Оккам пишет, что, хотя папа несомненно глава Церкви, власть дана ему не безусловно, а на том условии, что он будет применять ее на благо верующих. Папство, таким образом, рассматривается им как конституционная, а не абсолютная монархия (ср. McGrade 1974, pp. 161–164). Это подчеркивается в трактате «Краткое разъяснение о власти папы», завершенном между 1339 и 1341 гг. (Baudry 1937, p. vii). Нет сомнений, пишет Оккам, что папа, как считают некоторые его сторонники, «обладающий такой полнотой власти», «вправе делать абсолютно все» (William of Ockham 1937, p. 16). Но верховенство «дано ему не для него самого», а «только ради блага подданных» (p. 22). А «из этого следует», заключает Оккам, «что папа не имеет от Христа той полноты власти», которая ему обычно приписывается, поскольку «власть от Бога дана ему для сохранения, а не для разрушения» Церкви (p. 25).

Еще одно подрывное заявление Оккама касалось необходимости четкого разграничения сфер духовной и мирской юрисдикции (ср. McGrade 1974, pp. 134–140). Выводы из этого тезиса изложены в его позднем трактате «Власть императоров и пап». Оккам подчеркивает, что, «когда Христос поставил Петра во главе всех верующих», он «запретил ему и другим апостолам в каком-либо виде начальствовать над царями и народами» (William of Ockham 1927, p. 5). Петр полностью с этим согласился и, больше того, предостерегал своих преемников, чтобы они «избегали любого участия в повседневных делах» (p. 7). Эти наставления означают прежде всего, что «папская высшая власть, основанная Христом, ни в коем случае не должна включать в себя обычной юрисдикции над мирскими или деловыми вопросами» (p. 7). Оккам настаивает на том, что «если папа вмешивается в мирские дела», то он просто «ставит свой серп на чужой урожай» (p. 7). Наставления Христа также трактуются как имеющие в виду более еретическую мысль – уже высказанную Марсилием и позднее развитую Уиклифом и Гусом, – что «папская высшая власть» вообще не является «юрисдикционной или деспотической» (p. 14). «Бог создал принципаты для господства в мире», а «Христос сказал апостолам, что их принципат иной по своей природе» (pp. 15–16). Поэтому, заключает Оккам, папская так называемая высшая власть «должна называться властью служения», основанной «для спасения душ и водительства верующих», а не для каких-либо иных, более политических целей (p. 14).

Нападки на абсолютную власть папы значительно усилились после начала Великой схизмы в 1378 г. Одной из главных проблем того времени было разложение папства, выступавшего в качестве сборщика налогов и распорядителя бенефиций. Жан Жерсон (1363–1429), возможно, самый влиятельный из концилиаристов, в своем «Трактате о симонии», вышедшем тогда же, протестовал против обыкновения «вымогать деньги из бенефиций, называя это первыми плодами» (Gerson 1965c, p. 167). Жерсон также написал трактат «О реформации симонии», в котором излагал ряд предложений, нацеленных на то, чтобы прекратить раздачу церковных должностей, осуществляемую «с таким бесстыдством и со столь очевидной алчностью» (Gerson 1965b, p. 180)[18]. Подобно этому Николай Кузанский (1401–1464) посвятил несколько глав своего главного концилиаристского трактата «О всеобщей гармонии»[19] вопросу о безотлагательной необходимости борьбы с коррупцией. Он критикует церковных деятелей за «смешение духовного делания с мирским» и предостерегает их, повторяя слова св. Петра, от «каких-либо занятий земного или делового характера» (Nicolaus of Cusa 1963, pp. 265–266). Наконец, Николай прямо осуждает «роскошь и слепую алчность» пап и их склонность не думать ни о чем другом, кроме приумножения собственных владений и доходов (Nicolaus of Cusa 1963, p. 269; ср. Sigmund 1963, pp. 183–185).

Но величайшим скандалом в тот период была, конечно, сама схизма. После 1378 г. пап стало двое, а после 1404 г. трое, и каждый требовал признания себя законным наследником престола св. Петра (Flick 1930, I, pp. 262, 271, 312). Вскоре стало очевидно, что единственный путь преодоления схизмы – это смещение всех пап-соперников и проведение новых выборов. Не менее очевидной, однако, была необходимость, для достижения этого результата, созыва Вселенского собора и наделения его правом судить главу Церкви. Поэтому для преодоления схизмы кардиналы официально признали учение концилиаризма. В 1414 г. состоялся Констанцский собор, который объявил, что его власть выше власти папы, сместил двух претендентов на папский престол, убедил третьего отречься и избрал вместо них папу Мартина V (Flick 1930, I, pp. 312–313).

Первым высокопоставленным церковным деятелем, который выступил в защиту этой процедуры для прекращения схизмы, был кардинал Франческо Забарелла (1360–1417), завершивший свой трактат «О схизме» в 1408 г.[20] Но самые важные труды по концилиаристской теории были написаны в связи с заседаниями Констанцского собора в период между 1414 и 1418 гг. и Базельского собора в период между 1431 и 1437 гг. Кардинал Пьер д’Альи (1350–1420), один из видных оккамистов того времени, представил важный «Трактат о власти Церкви» в Констанце в 1416 г. (Roberts 1935, p. 132). Жан Жерсон, учившийся в Сорбонне у д’Альи и ставший его преемником на посту канцлера университета в 1395 г., зачитал свой еще более радикальный текст «О церковной власти» на заседании Собора в феврале 1417 г. (Morrall 1960, p. 100). А Николай Кузанский оставил, по-видимому, самое яркое краткое изложение концилиаристских идей в своем трактате «О всеобщей гармонии», законченном в 1433 г., а в следующем году предложенном вниманию Базельского собора (Sigmund 1963, pp. 35–36).

Правда, применяя к Церкви теорию народного суверенитета, авторы поначалу соблюдали осторожность (Tierry 1975, pp. 244–246), что особенно заметно у д’Альи и Забареллы, которые были обязаны своими кардинальскими титулами Иоанну XXIII – возможно, наиболее спорному из претендентов на папский престол. Поставив в «Трактате о власти Церкви» ключевой вопрос, «присуща ли полнота власти одному лишь римскому понтифику», д’Альи явно не способен ответить на него однозначно (d’Ailly 1706, col. 949). Вначале он заявляет, что полнота присуща «отделимо» от папы, но «неотделимо» от Церкви и «представительствуемо» в должным образом созванном Вселенском соборе (col. 950). Но затем добавляет, что, «собственно говоря, полнота присуща исключительно высшему понтифику как наследнику св. Петра» (col. 950). И завершает трактат признанием того, что «полнота только фигурально и в некотором роде двусмысленно находится во Вселенской церкви и представляющем ее Вселенском соборе» (d’Ailly 1706, col. 950; ср. Oakley 1964, pp. 114–129).

Однако в трактате Жерсона «О церковной власти» дается вполне четкая и очень влиятельная формулировка тезиса о том, что Собор обладает высшей властью над Церковью. Этот тезис был затем детально разработан на Базельском соборе Иоанном из Сеговии и Николаем Кузанским (Black 1970, pp. 34–44). Жерсон начинает в примирительном тоне с различения Церкви и политического общества, говоря, что по своему происхождению Церковь отличается «от всех других властей» (Gerson 1965a, pp. 211). В то время как другие формы власти «установлены от природы» и «регулируются природными или человеческими законами», Церковь является также «мистическим телом Христа» и обладает властью, которой Христос «сверхприродно, особым даром наделил своих апостолов, учеников и их законных преемников» (p. 211). Это означает, что в одном смысле – а именно в том, что папа является наследником мистического союза Церкви и ее основателя, – следует «признать вне всякого сомнения», что папа «обладает полнотой власти» и обладает ею «прямо от Бога» (p. 226). Но далее Жерсон настаивает, что в том виде, как она существует, Церковь должна также рассматриваться как политическое общество, и поэтому к ней применимы те же критерии легитимности, что и к обычным regnum или civitas. Он пишет далее, совершенно так же, как ранее утверждал его учитель Оккам, что, «несмотря на любые соображения» о божественном происхождении церковной власти, с этой точки зрения, если мы ее принимаем, очевидно, что «преемники св. Петра ставились и все еще ставятся людьми» на благо Церкви и «получают свою должность опосредованно – человеческим служением и соизволением» (Gerson 1965a, p. 226; ср. Morrall 1960, p. 104).

Это расчищает путь главному аргументу Жерсона. Если полномочия папы установлены «опосредованно» на том условии, чтобы «в своем правлении он преследовал цель общего блага», то папа никак не может быть «более великим, чем тело Церкви» – maior universis, как в характерной манере утверждали канонисты[21]. Подобно Оккаму, Жерсон считает, что папа может быть только конституционным монархом, служителем или должностным лицом Церкви, власть которого зиждется на его готовности заботиться о благе подданных. Поэтому, настаивает он, власть Церкви как universitas или корпорации «больше, чем власть папы», делая вывод, который затем обставляет возвышенной риторикой. Церковь – maior, «больше, чем папа», «в полноте и размахе благодаря непогрешимому руководству, больше как преобразующая власть в отношении и своего главы, и своих членов, больше в принудительной власти, больше в принятии всех важнейших решений по трудным вопросам веры и, наконец, просто больше по числу своих членов» (Gerson 1965a, p. 240).

Таким образом, оправдание Жерсоном папской plenitudo potestatis как прямого дара Божьего приводится в полное соответствие с его утверждением, что «высшей властью над Церковью располагает сама Церковь» и особенно «Вселенский собор, который в достаточной мере и законно ее представляет» (p. 232). Plenitudo, считает он, «лишь формально и материально принадлежит папе», в то время как за «ее регулирование и использование» продолжает отвечать Собор в качестве представительной ассамблеи Церкви (pp. 227–228, 232). Соответственно, когда Церковь наделяет папу plenitudo, она делает это не в форме отчуждения своих полномочий в пользу правителя, который становится legibus solutus, но лишь в виде уступки, передающей папе власть в пользование, но не в собственность (p. 228). Поэтому, заключает Жерсон, несмотря на кажущийся абсолютизм церковной власти, высшая власть в Церкви remanet in ecclesia – «остается во все времена в теле Церкви» (p. 233).

Наконец, образ Церкви как ограниченной монархии, функционирующей при помощи представительной ассамблеи, позволяет Жерсону сделать вывод, который используется им главным образом в полемических целях. Если папа всего лишь rector или minister и остается minor universis, «меньше всех вместе», из этого следует возможность созыва «Вселенского собора без папы», а также то, что «папа в некоторых случаях может быть судим Вселенским собором» (p. 229). Больше того, настаивает Жерсон, ересь – не единственная причина, по которой папа может быть осужден. Вселенский сбор «также может судить и смещать папу», если «тот упорствует в уничтожении Церкви» и тем самым не исполняет обязанностей, которые были возложены на него как условие назначения на эту должность (p. 233).

В годы, непосредственно предшествовавшие Реформации, нападки на папский абсолютизм были продолжены в самой радикальной форме рядом открытых сторонников д’Альи и Жерсона. Некоторые из них не боялись апеллировать даже к авторитету Марсилия Падуанского. В основе этого, как мы видели, лежал конфликт между папой Юлием II и королем Франции Людовиком XII по вопросу о распаде Камбрейской лиги в 1510 г. После победы годом ранее Людовика над венецианцами Юлий попытался разорвать союз, который он заключил с французами в 1508 г. В ответ Людовик обратился через голову папы к Вселенскому собору Церкви. Выступив от имени ряда недовольных кардиналов, он созвал Собор, который собрался в Пизе в мае 1511 г., и приказал папе принять в нем участие (La Brosse 1965, pp. 58–59). Папский престол обратился к Томмазо де Вио – позднее кардиналу Каэтану – с просьбой защитить его от концилиаризма французов, и в октябре 1511 г. тот ответил трактатом «Сравнение власти папы и власти Собора», в котором решительно отверг антипапскую позицию (Oakley 1965, p. 674). Не желая оставаться в долгу, Людовик XII немедленно представил «Сравнение» на суд Парижского университета, напомнив теологам, что «был всегда склонен поддерживать и защищать» Вселенский собор, и попросил составить для него письменный отзыв (Renaudet 1953, p. 546). В результате было опубликовано несколько систематических трудов по схоластической политической философии, в которых вопрос о Соборе рассматривался как часть более общего анализа понятия regnum и его надлежащих отношений с Церковью. Первым вышел трактат Жака Альмена (ок. 1480–1515), которому Сорбонна поручила составить официальный ответ королю. В 1512 г. Альмен подверг критике Каэтана в «Кратком разъяснении власти Церкви» (La Brosse 1965, pp. 73, 75). Эта задача была возложена на него, по-видимому, потому, что ранее, в 1512 г., он уже принимал участие в подобной дискуссии в своем трактате «Пересмотр вопроса о природной, светской и церковной власти», который позднее составил заключение к его «Изложению» «взглядов Уильяма Оккама, касающихся власти папы»[22]. «Краткое разъяснение» Альмена бросало весьма серьезный вызов Каэтану, и в ответ тот написал «Апологию», в которой повторил все свои антиконцилиаристские выводы (pp. 77–78). Это, в свою очередь, привело к появлению еще одного важного вклада в дискуссию: в 1512 г. был опубликован трактат Марка де Гранваля под названием «Наилучшая форма церковного и светского политического общества» (Renaudet 1953, p. 555 и прим.).

Несколько лет спустя концилиаристские идеи были повторены Джоном Майром, сорбоннским учителем и Альмена, и Гранваля. Майр был шотландцем, учился в Доме Божьем (позднее Крайстс-колледж) в Кембридже, затем получил степень магистра в Париже в 1495 г. и поступил в Коллеж де Монтегю, который в то время реформировался Стандонком. (Таким образом, в одно время с ним там находился Эразм.) Как мы видели, наиболее важная часть долгой и весьма успешной преподавательской карьеры Майра проходила в Сорбонне, которую он покинул всего один раз: в 1518 г. Майр вернулся в родную Шотландию, где преподавал сначала в Университете Глазго, а затем, вплоть до 1526 г., в Сент-Эндрюсском университете (Mackay 1892, p. lxvii). В Париже Майр вначале преподавал в Коллеж де Наварр, среди студентов которого веком ранее числились д’Альи и Жерсон и который, таким образом, продолжал традицию противостояния идее папского абсолютизма (Launoy 1682, pp. 97, 208). Майр не только признавал влияние своих учителей, но и считал себя последователем Оккама, политические аргументы которого он часто приводил в дополнение к своей собственной влиятельной интерпретации номинализма. В качестве учителя Майр повлиял на целый ряд знаменитых учеников. Трое из них – томист Пьер Крокерт, гуманист Джордж Бьюкенен и революционер Джон Нокс, возможно, самый непримиримый из всех врагов папы, – позднее развили его идеи в неожиданных направлениях (Renaudet 1953, pp. 457, 591–593; Mackay 1892, pp. lxvii, lxxii, cxxvii; Burns 1954, pp. 84–89, 93–94).