Читать книгу Прекрасный Грейвс - Л. Дж. Шэн - Страница 9

Позднее в тот же день, как только я вернулась с работы, Нора была уже дома, но без Кольта. Это не должно меня так радовать. Ничего плохого в Кольте нет, он отличный парень. Но я все равно счастлива, что мы можем побыть с Норой наедине.

– Ну-ка. – Нора, закинув ноги на журнальный столик, устроилась поудобнее на нашем диване, видавшем лучшие времена. Локи у нее на коленях. Она поглаживает его по спине, чуть ближе к хвосту. Локи выгнулся дугой так, что его пятая точка оказалась прямо перед ее лицом. – Расскажи мне все о парне, у которого ты забрала сэра Многомяукающего.

Я бросаю рюкзак у входной двери и иду к Норе. Затем плюхаюсь на диван.

– Ему двадцать девять. Фельдшер. Супермилый, суперсекси, супер-полная-противоположность-мне-во-всех-смыслах… Он еще и пригласил меня на свидание. Из-за всего этого я сейчас в шоке.

– Да ладно! – Нора резко выпрямляется, взвизгивая. От резкого движения Локи соскакивает с ее колен на пол. – Когда идете? Что наденешь? Вычислила фамилию, чтобы мы могли провести кибератаку?

Я смеюсь, мотая головой.

– Я только сказала, что он пригласил меня на свидание, но не говорила, что согласилась.

– Ну еще б ты согласилась. – Она разочарованно опускает плечи. – Почему ты этого не сделала? Почему?

В этом Нора походит чем-то на Пиппу – забавная, чудаковатая, оптимистичная девушка, у которой всегда стакан наполовину полон, а не пуст. Только она не настолько сумасшедшая, импульсивная и дерзкая, как моя бывшая лучшая подруга. Уже вижу, как они вдвоем находят общий язык, и мне становится грустно, что они никогда не узнают друг друга. Несмотря на кипучую, общительную натуру Норы, то, чем она зарабатывает на жизнь, требует больших усилий. Она – визажист в морге. Работает Нора в похоронном бюро Святой Марии. Однажды я спросила ее, почему она выбрала именно эту профессию. Мне в тот момент необходимо было выяснить, не знает ли она историю моей двоюродной сестры Шоны, которая, возможно, перевернула и ее жизнь тоже.

Но она лишь пожала плечами и сказала: «Ничего особенного не произошло. Изначально я хотела пойти на курсы по подготовке косметологов. Потом мама поделилась со мной, что у нее есть знакомая в этой профессии и что та хоть и делает на этом хорошие деньги, но работает совсем мало. По сути, она просто помогает людям и вносит изменения. Это было именно то, что я хотела! К этой профессии тяготеют немногие, но кто-то же должен этим заниматься. Для меня большая честь провожать людей в их последний путь. Делать так, чтобы при последней встрече с ними близкие не столкнулись с ужасом, через который они прошли».

Она удивляет меня. Я не могу избавиться от ощущения, что смерть преследует меня, даже когда я пытаюсь убежать от нее.

– Ну? – вопрошающим тоном говорит Нора. – Ты так и не ответила на мой вопрос.

Пытаюсь вспомнить, о чем мы только что говорили. А, точно. О Доминике.

Пожимаю плечами.

– Ты же знаешь, что свидания – это не мое.

– Да ну, я же прекрасно помню, что ты все еще помешана на том придурке, с которым познакомилась на отдыхе шесть лет назад. Это безумие, Эвер! Даже несмотря на все, что произошло между вами, пора двигаться дальше. Чувствую, пора бы мне тебе помочь.

Она говорит все это то ли в шутку, то ли всерьез. Затем она встает с дивана и идет на кухню, откуда вскоре возвращается с нашей здоровой и питательной пищей – крендельками «Снайдерс» и двумя банками кока-колы лайт. Нора протягивает мне банку и усаживается рядом со мной. Хоть я и не знаю многих вещей о жизни, но мне точно известно, что нет ничего вкуснее, чем пересоленные крендельки и до жути ледяная кола.

– Все не так просто. – Я разламываю крендель на две части, обсасывая соль на нем до тех пор, пока он не станет мягким. – Нельзя о таком взять и забыть.

– Еще как можно, если постараешься.

Стараюсь. Целых шесть лет.

Но чем сильнее я пытаюсь о нем забыть, тем крепче Джо цепляется своими корнями за мое сердце. Семя его любви прорастает во мне, расцветает в полную силу, заполняя все больше и больше пространства. Оно уже проникло в мои конечности, легкие, мозг.

С каждым днем, месяцем, годом Джо все больше превращается в мамонта, в мифическое существо в моей голове, все более могущественное и бессмертное. Он не имеет ни начала, ни середины, ни конца. Он для меня все и в то же время ничего. Джо же и стал причиной самой большой трагедии в моей жизни, той, что привела меня сюда. И все же в глубине души я понимаю, что не могу винить его в том, что с нами произошло.

Самое печальное то, что я до сих пор не потеряла надежду отыскать его. По сей день я блуждаю по книжным магазинам, перелистывая книги в мягком переплете, ожидая увидеть в них его имя. Но Джо – такое распространенное имя. Я каждый день проклинаю себя за то, что не спросила его фамилию.

– Сколько это еще будет продолжаться, Эвер? Как долго ты собираешься тосковать по парню, которого никогда больше не встретишь? – с полной серьезностью спрашивает Нора. Она больше не притрагивается к кренделькам. Вместо этого она наклоняется вперед, отчаянно пытаясь поймать мой взгляд. Я понимаю, что она говорит не только о моей личной жизни. Ее это затрагивает тоже. Норе хочется, чтобы я тоже нашла себе кого-то, чтобы не чувствовать себя так плохо из-за ее переезда. Он навис над нами, как паршивый зеленый монстр, который так и норовит разорвать меня на куски.

Обсосав всю соль, я кладу размякший крендель на кофейный столик, затем кладу в рот следующий. После чего делаю глоток колы.

– Прости, но я не соглашусь с тем, что мне нужен рыцарь в сияющих доспехах, который спасет меня от самой же себя. Ты так говоришь, будто я должна клеиться к каждому парню, попадающемуся мне на глаза. Знаешь, если б я нашла кого-то, кто больше подходит…

– Чем тебе не подходит папик Локи? – перебивает меня Нора. Она не собирается опускать тему с Домиником.

Я устраиваюсь поудобнее.

– Ну, во-первых, он чрезвычайно красив для меня.

– Ах да, в партнере это всегда ужасно. – Нора сложила руки на груди. – Еще что?

– У нас с Домиником совершенно разные вкусы в фильмах, музыке и искусстве.

– Тогда хорошо, что вы не собираетесь создавать группу. Чем еще удивишь? – Она закатывает глаза.

Я всерьез задумываюсь над следующим ответом. Может, со мной и сложно в плане свиданий, но я действительно считаю, что мы с Домом не были бы идеальной парой.

– Дом – экстраверт. Он любит везде себя проявлять, я же – домоседка. Я больше чем уверена, что у меня аллергия на веселье.

– То есть ты боишься, что он вытащит тебя из зоны комфорта? Да что этот негодяй себе позволяет! – Она прижимает руки к груди. У меня такое чувство, что даже если я скажу ей, что Дом убивает щенков в свободное время, она бы объяснила это тем, что это, вероятно, для того, чтобы сшить теплые шубы для сирот. Нет смысла продолжать этот спор. Нора хотела высказать свою точку зрения – у нее это получилось. Моя жизнь проходит впустую, я упускаю шанс на счастливое будущее, и наверняка умру в этой квартире в полном одиночестве, а мое лицо сожрет Локи, прежде чем кто-нибудь меня найдет.

– Забей, Нор. Давай не будем об этом. С Домом я встречаться не собираюсь. – Встаю и иду на кухню, где начинаю прибираться только чтобы хоть чем-то занять руки.

– Ага. Так я и подумала. Я этим лишь хочу сказать, что в следующий раз – а он обязательно наступит (ты же все-таки красивая, веселая, умная и добрая) – позаботься о том, чтобы твоя душа была открыта. То, как ты живешь, ужасно. Ужасно понимать, что ты недостойна счастья в своей жизни.

Такое вполне может быть, но именно так я себя и чувствую.

* * *

Неделю спустя я размышляю о смерти Вирджинии Вульф.

Точнее, о том, как она набила карманы своего пальто камнями и вышла к реке напротив своего дома. Как вспомню, с каким упорством я боролась с течением в ту ночь, когда Джо спас меня на Гран-Канарии… и вот думаю, готова ли я была бы сделать с ним то же самое. Так много изменилось во мне с тех пор. Сейчас я как раз больше похожа на Вирджинию, чем на Эвер шестилетней давности. Вот что меня пугает.

В очередной раз я провожу экскурсию по Салему для кучки подростков и любителей истории. На этот раз состав непростой. Здесь несколько семей с детьми до двенадцати лет. Трое из ребят то и дело ноют родителям, что хотят в туалет, ждут не дождутся, когда закончится экскурсия, что я ужасно скучная и что никому нет дела до того, как там вообще Томас Джефферсон относился к судебным процессам, связанным с охотой на ведьм.

Мне удается протиснуться вперед, но с трудом. Во время посещения Первой Салемской церкви, где я рассказываю группе легенду о Леди в голубом, я огрызаюсь на подростка, который специально наступил на ногу одной девочке, чтобы довести ее до слез. Практически крича на него, я говорю, что второй забастовки не будет и его отстранят от всех туров навсегда. Только у меня на такое нет абсолютно никаких полномочий.

Как только экскурсия закончилась и ушли последние туристы, я забираюсь внутрь своего ржавого «Шевроле Малибу», с которым мы одного возраста. Закрываю глаза и делаю пару глубоких вдохов. Жаль, что у меня нет с собой воды или чего-нибудь сладкого, чтобы взбодриться. При всей моей любви к фастфуду я довольно часто забываю перекусить. Нора постоянно твердит мне, что терпеть не может людей, забывающих поесть. В отличие от забытого белья в стирке или оплаты счетов за квартиру, прием пищи – это единственное, о чем она в любую минуту вспомнит. Не очень хорошо, что я забываю подкрепиться. Ведь это говорит о полнейшем отсутствии заботы о себе.

Я достаю свой рюкзак и проверяю телефон, чего не делала уже целый день. Вижу несколько пропущенных звонков от отца. Странно. Папа в последнее время мне так часто не звонит. А если и звонит, то обращается со мной как с какой-нибудь клиенткой. По-деловому и официально.

Сердце тотчас же замерло. Неужели что-то случилось?

Перезваниваю ему, благодарная за то, что на Западном побережье еще не так поздно. Он берет трубку после первого гудка.

– Эверлинн, – его голос прозвучал сухо, холодно.

– Привет, пап. – Сама не знаю почему, но мне до сих пор хочется плакать каждый раз, когда я слышу его голос с того самого дня.

Наступает пауза. Похоже, он не ожидал, что я ему перезвоню. Меня сейчас стошнит от стыда. Неужто прошло столько времени с тех пор, как я в последний раз навещала его? Надо это исправлять. Буду звонить родным каждую неделю, посылать больше открыток и подарков. Одних дней рождения и Рождества недостаточно. Но я не могу отделаться от мысли, что, дистанцируясь от них, я оказываю им неоценимую помощь.

– Все в порядке? Увидела несколько пропущенных от тебя.

– В смысле? – папа звучит озадаченно, но также слышу в его голосе некую обеспокоенность. Затем издает неловкий смешок: – А-а, точно. Связь просто плохая. На какого бы оператора я ни перешел, все равно приходится перезванивать по нескольку раз, прежде чем дозвониться до кого-либо. Живи я в глуши, было бы логично рассуждать, почему у меня проблемы со связью. Только вот эти операторы твердят мне обратное. Говорят, что, поскольку я живу в городе, борьба за наибольшую зону покрытия сети выше. Говорят, это как-то связано с приоритетом мобильных данных. Представляешь, как сильно они хотят, чтобы я заплатил за премиум-подписку только ради качественного сигнала? – негодует он. Вот что ему сейчас важно. Связь. А не то, что у нас с ним никогда не складываются отношения.

– Возмутительно, – подхватываю я. – Надо обратно переходить на стационарные телефоны. Заодно продемонстрируем, куда им эти премиум-подписки засунуть, – повторяю то, о чем он постоянно читал нам лекции за ужином.

– Необязательно быть такой язвительной, – сразу посерьезнел он.

Ему невозможно угодить.

– Ты прав. Прости. Ты хотел со мной поговорить?

Папа прочистил горло.

– Да, есть кое-что, о чем я хочу с тобой поговорить.

– Сейчас самое подходящее время, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодро.

– Видишь ли, я подумал, что мы могли бы сделать это лицом к лицу. Но тебя давно не было дома.

– Не так уж и давно.

– Три года – это давно, Эвер.

Стыд снова захлестнул меня. Я каждый день скучаю по дому. Я в курсе, что многие люди живут вдали от родных. И эти люди потом специально поступают в колледжи и находят работу в других городах. Или же встречают людей, ради которых хочется переехать. Либо это просто их мечта – жить в другом месте да подальше от родных, где-нибудь у золотистых пляжей или в мегаполисах, которые пропитывают тебя целиком. Но у меня совсем другой случай. Я не просто переехала. Я сбежала.

Папа не звал меня к себе уже долгие годы, теперь мне интересно, что заставило его так резко передумать. Может, он… неизлечимо болен?

– Надеюсь, у вас все в порядке, – с беспокойством говорю я.

– В полном, – отрывисто произносит отец, – если ты о здоровье.

– Отлично, – я пытаюсь выиграть время, поскольку не особо горю желанием возвращаться домой. Я уверена, что как только вернусь туда, отец сообщит мне, что вычеркнул меня из завещания и хотел бы, чтобы я сменила фамилию, дабы не ставить нашу семью в неловкое положение. – В таком случае, почему бы тебе не…

– …не заехать на День благодарения? – перебивает меня отец. Он не очень любит проявлять какие-либо чувства. Ему всегда было удобнее излагать свои мысли в цифрах и таблицах, нежели высказываться людям. Так что если он зовет меня домой, я уже наверняка знаю, что за углом меня ждет нечто взрывное.

– Ты уверен, что все хорошо? – ласково спрашиваю я. – А то мало ли…

– Я уже сказал, что у нас все в норме, – говорит он немного нетерпеливо. Он сдержанный человек, но я-то знаю, что именно из-за меня он становится таким раздражительным. – Я просто хочу, чтобы ты была здесь на ужине в честь Дня благодарения. Билет в Сан-Франциско оплачу тебе сам.

– Дело не в билетах, – произношу я со вздохом. Ненавижу себя, ненавижу все это, ненавижу то, во что превратилась моя семья. – Навряд ли я смогу взять отгул на работе. «Сезон страшилок» – самое загруженное время в году. Мне нужно найти замену на обоих работах… а это случится не так быстро, как хотелось бы.

Хоть я и не говорю правду, но это навряд ли можно расценивать как ложь. Ведь не работа удерживает меня вдали от дома.

Отец замолчал. Я слышу, как где-то на заднем фоне Ренн рубится в видеоигры и веселится с друзьями. От этого сердце сжимается так, словно превращается в крошечную бабочку оригами, которая постепенно складывается сама в себя. Я скучаю по ленивым посиделкам с ним в воскресенье, когда мы играли в Halo и спорили о совершенно бессмысленных вещах, скажем, что лучше – «Как я встретил вашу маму» или «Теория большого взрыва» (конечно же, первое). Или о том, что все люди, кусающие хот-доги сбоку, самые что ни на есть психопаты (это и вправду так).

– Ясно, – ворчит папа, наконец. – Похоже, я не смогу тебя переубедить.

– Мы встретим Рождество вместе, – торопливо заверяю его. На этот раз я намерена сдержать свое обещание.

– Вот как увижу тебя дома, тогда и поверю, – говорит он.

Я делаю глубокий вдох и игнорирую его недовольство.

– Люблю тебя, пап.

Слова кажутся такими пустыми, такими пресными во рту. Не так выглядит любовь. Не так эта самая любовь чувствуется. Она, конечно, чувствовалась, лет шесть назад. Тогда мы устраивали еженедельные посиделки в любимой закусочной, каждый вечер среды проводили всей семьей за игрой в скраббл и не забывали о «Тако Вторниках».

Он бросил трубку, ничего не сказав в ответ.

Тебя собственная семья не любит. Пусть это на мгновение осядет в памяти.

Я в отчаянии бьюсь головой о руль. Но несильно. Бум-м-м… бум-м-м… бум-м-м. Так продолжается около десяти минут. Направляю остатки энергии на то, чтобы завести двигатель. Врубаю через Bluetooth Unfinished Symphony группы Massive Attack. Улицы буквально усеяны людьми. Все они смеются, целуются, обнимаются, живут своей жизнью. Я же еду бесцельно, куда глаза глядят. Просто себе еду, потому что знаю, что поджидает меня дома: Нора и Кольт лежат в обнимку на диване, словно инь и ян, смотрят какое-нибудь кино и мило воркуют друг с другом. Я веду машину до тех пор, пока красная линия на приборной панели не сообщает, что мне лучше отвезти свою задницу на заправку, пока моя машина не заглохла.

Останавливаюсь на первой попавшейся заправке и заливаю бензин. Бросаю взгляд на свои часы. Почти два ночи, а я еще ничего не ела. Нужно что-нибудь сладкое и успокаивающее. Не снимая бензонасос с бака, я захожу в 7-Eleven и направляюсь прямо в отдел сладостей. По другую сторону от него стоит высокий темноволосый мужчина. Мы сейчас стоим точно так же, как стояли с Джо в аптеке шесть лет назад. Дыхание перехватило. На мгновение у меня возникает желание сделать шаг в сторону, посмотреть, не Джо ли это. В следующую секунду в моей голове зазвучали слова Норы насчет него. Это не Джо. Не может быть, что это он. Ведь я никогда его больше не увижу. Пришла пора жить дальше.

Взяв с собой пачку Skittles, Oreo и черничный слаши «Биг Галп», я направляюсь к кассе. Приветливо киваю кассиру.

– Это все? – Он лопает мне жвачкой чуть ли не в лицо.

– Да.

– Чувак, у вас тут сэндвичи закончились, – чей-то голос исходит от холодильников с напитками, и я понимаю, что он принадлежит тому темненькому. Кроме нас троих, здесь больше никого.

– Бывает, бро. – Парень-кассир снова щелкает жвачкой, уже протягивая мне пластиковый пакет с едой и сдачу. – Там есть замороженные блюда, если совсем срочно надо. Или поешь чипсов, как все остальные в мире.

– Бывает? Это твой ответ? И я не хочу есть этот мусор, я хочу гребаный сэндвич. – Когда тот парень возникает из-за проходов, мои ноги подкашиваются. Это Дом. Фельдшер, который спас моего Локи. Одет в свою зеленую униформу. Он, конечно, и сам выглядит жутко. Жутко красиво, я имею в виду, но и так, будто он месяцами не спал. Его волосы беспорядочно свисают на лоб и вокруг ушей, глаза налиты кровью, кожа вокруг них темная и впалая.

– Дом, это ты? – спрашиваю я его.

Он замирает, качает головой, пока до него не доходит:

– О, Линн, привет.

Я скривилась от имени, которым он меня назвал. Однако сейчас не время говорить ему о том, как оно меня раздражает.

Мы стоим друг напротив друга, я с пластиковым пакетом, болтающимся на кончиках пальцев, и он с его душой, будто истекающей кровью на полу между нами.

– Все в норме? – Я вглядываюсь в его лицо.

– Да, я… – Он оглядывается вокруг, проводя пальцами по густым каштановым волосам. – Почти в норме. Ночка не задалась. Вот и все.

– Что-то случилось?

Я отдаю себе отчет в том, что на нас все еще смотрит кассир, но сейчас мне не до него.

Дом смотрит в сторону.

– Да так, ничего. – Он хватает пакет с чипсами и швыряет его на кассу. – Обычная человеческая жизнь. Вот. Беру я твои дурацкие чипсы. Доволен? – спрашивает он кассира.

– Нет, расскажи мне. – Я по-прежнему не сдвинулась с места. В этот раз я не позволю себе остаться ни с чем. И так уже папу расстроила. Не дам этому парню так легко от меня отделаться. Особенно после того, что он сделал для меня.

Уж тем более не тогда, когда я вспоминала судьбу Вирджинии Вульф и как она живет в каждом из нас. Как нам порой хочется набить карманы камнями, а потом просто взять и исчезнуть в озере.

Дом обводит меня взглядом. Улыбка зависает на его лице, как полумесяц, грустная и несовершенная.

– Сегодня я потерял пациентку. Ей было девять, – последнее слово едва слышно, так как голос Дома ломается. Я чувствую себя так, словно мое сердце раздувается до чудовищных размеров, а затем лопается прямо в груди. Хватаю Доминика за руку и оттаскиваю от кассира, от его жалкого пакета с чипсами и подальше от магазина. Прочь от этого места со скучным освещением и непонятно чем заляпанным линолеумом.

– Пойдем со мной.

– Кто теперь убийца с топором? – устало спрашивает он, но не сопротивляется. При всей крепости и мускулистости его рука в моей сейчас вялая и холодная. Он идет за мной.

– Пойдем накормлю тебя чем-нибудь другим, но не чипсами, а потом расскажешь мне о своей смене, хочу услышать от тебя все.

Я замираю на мгновение, а потом добавляю:

– А потом я убью тебя. Не волнуйся, я подброшу твое тело в какое-нибудь необычное место.

Он слабо смеется, потому что должен, но он все равно смеется, а это именно то, к чему я стремилась.

Сажаю его в свой «Шевроле», откручиваю бензонасос и начинаю движение. Делим с ним упаковку Oreo, и после этого я завожу легкий разговор. В каком колледже он учился? (Окончил он Северо-восточный университет для получения высшего образования, а Бостонский колледж – для получения диплома медработника.) Какой у него любимый цвет? (Пурпурный.) Если бы ему выпала возможность встречаться с одной любой знаменитостью, кто бы это был? (Возможно, с Кендалл Дженнер, хотя он допускает, что может переключиться на Зендею.)

На все мои вопросы Доминик отвечает подавленным голосом. Везу нас в Wendy’s, где покупаю ему бургер «Беконатор» с гарниром в виде картофеля фри, замороженный молочный десерт «Фрости» и соус чили. Так и быть, чили на самом деле для того, чтобы я смогла съесть крекеры, которые к нему прилагаются. Паркуюсь на прилегающей к заведению стоянке, достаю нашу еду и затем прислоняюсь к капоту машины. Дом присоединяется к трапезе. Передаю ему еду.

– Как долго она пробыла у вас? – спрашиваю я его.

Он прекрасно понимает, о ком я говорю. О той девятилетней девочке. Дом опускает голову и качает ею. Я не вижу его лица, но чувствую, что он плачет.

– Три месяца. Это было ужасно, Линн. Ей уже ничем было не помочь. Нечем было поддержать ее. А она была такой храброй. Такой энергичной, смелой, участливой во всем. Она пыталась бороться изо всех сил. Ты бы ее видела.

– Ох, Дом. – Меня несколько удивляет, насколько до глубины души мне жаль их обоих, хотя они оба для меня чужие люди. – Чертовски тебе сожалею. Пожалуйста, поешь. Продолжай, но и перекусывать не забывай.

Дом нерешительно надкусывает картошку фри, только чтобы успокоить меня. Его тусклые глаза буквально загораются, когда соленая картошка ударяет по его вкусовым рецепторам. Он берет еще две штучки и отправляет их в рот. Кажется, он постепенно поддается собственному голоду, а это хороший знак. Мне было бы очень неприятно узнать, что Дом, как и я, забывает поесть. Хотя представить себе это довольно сложно, судя по тому, каким здоровым и подтянутым он выглядит.

– Это было… она?.. – не знаю, как сформулировать вопрос. К счастью, Дом сразу понял, что я хочу спросить. Он отпивает чуть-чуть коктейля и передает его мне. Кладу соломинку в рот и пью, словно это в порядке вещей между нами. Как будто делиться секретами, напитками и слюной с красивыми мужчинами – для меня нечто обыденное.

– Нет. На самом деле она ничего не чувствовала. Она находилась в медикаментозной коме. Части ее организма одна за другой начали отключаться во второй половине дня. Худшая смена в моей жизни. Это как наблюдать за сжиганием церкви, где обваливается обломок за обломком, смотреть, как огонь поглощает все – Библии, скамьи, Иисуса на кресте.

Закрыв глаза, я представляю это. Холодок пробегает у меня по спине. И вовсе не надо быть верующим, чтобы почувствовать приступ тошноты.

Прислонившись спиной к капоту моей машины, Дом берет свой бургер и откусывает огромный кусок. Я поглаживаю его руку, понимая, что слова сейчас излишни.

Он отгрызает еще один кусок своего бургера. Его челюсть резко дергается при каждом укусе.

– И все, о чем я думал, пока наблюдал за этой битвой с болезнью, было то, что… в этом мире столько грязи, понимаешь? Вот прямо сейчас, в сию же секунду какой-нибудь бульварный обозреватель строчит мерзкую статью о той или иной поп-звезде просто потому, что он может себе это позволить. Потому что, видишь ли, в наше время круто – ненавидеть знаменитостей. Или, допустим, какой-нибудь политик замышляет погубить своего коллегу, который стоит у него на пути к президентству. Или девушка рыдает в подушку, потому что не может потратиться на сраную сумочку от Гуччи. А ведь в это время гибнут люди, которые готовы прожить без всяких там сумочек и высоких постов. Я в курсе, что не принято сводить проблемы других людей на нет, но, черт возьми, мне кажется, что в некоторых случаях лучше как раз так и поступить. Понимаешь? О да, оказаться в роли афганского беженца, пытающегося избежать ужасной участи, – это проблема куда посерьезнее, чем если бы тебя не пригласил на бал твой любимый. А я устал делать вид, что у всех беды одинаково равны, хотя это, черт возьми, неправда!

Равенство проблем. У Дома их в жизни хоть отбавляй. Теперь я понимаю, почему он одновременно ходит и в хор, и в книжный клуб, и занимается кроссфитом, и ходит в кино по два раза на неделе. Он лучше других знает, насколько хрупка человеческая жизнь.

– Никогда не жди, что жизнь будет к тебе справедлива. Всегда окажешься в проигрыше. То, чем ты занимаешься, – это потрясающе. И то, как ты помогаешь этим детям… не представляю, как можно себя такому подвергать. Но я безумно рада, что в этом мире существуют такие люди, как ты, Дом, – говорю я.

Он расправляется с бургером еще за три укуса и только потом запивает его молочным коктейлем. Его лицо наконец обрело естественный цвет. Он все еще выглядит грустным, но уже не таким болезненным.

– Все верно, но у меня не было выбора. – На лице его видится безысходность.

– Это ты сейчас о чем?

Он берет упаковки от еды и выбрасывает их в ближайший мусорный бак. Это дает мне время полюбоваться его телом в медицинском костюме. Я знаю, что сейчас не время о таком думать. Но в голове невольно просыпается желание узнать, что же скрывается под его униформой. Затем он снова расположился рядом со мной, приготовившись рассказать свою историю.

– Когда мне было пять лет, мне диагностировали острый лимфобластный лейкоз. Самый распространенный рак крови среди детей.

Этими словами меня будто ударили в живот. Я даже немного сгорбилась. У Доминика, красивого, большого, высокого и крепкого Доминика, была лейкемия? Как такое возможно?

– Мне жаль, – почти неслышно говорю я. А точнее, застенчиво. Что еще можно сказать в такой ситуации?

Он кивает.

– Все проходило, как по инструкции. История со счастливым концом, как несложно догадаться. Мне сразу же назначили химиотерапию. Ввели анестезию. Через четыре недели у меня началась ремиссия. Однако мы не могли избавиться от болезни в течение нескольких лет. Это был целый процесс. Промежуточное лечение, обследования, ожидание результатов каждый раз. Бессонные ночи. Слышал, как родители плакали в своей комнате, пока думали, что я сплю. Понимал, что мой младший брат сидит там и ждет, когда кто-нибудь бросит ему хоть крошку внимания, потому что все были слишком заняты заботой обо мне. Это было похоже на… слов не подобрать, чтобы описать, каково это.

– Могу представить. Ни один ребенок не должен проходить через это. – Моя рука снова касается его, и я понимаю, что такие жесты, уже набившие всем оскомину, существуют, просто потому что они правдивы. Ни один ребенок не должен проходить через это.

– Больше всего мне запомнились медсестры. Доктора. Люди, окружавшие меня, – продолжает Дом, – я чувствовал, что им действительно не все равно. Они звонили маме после работы, чтобы узнать, как мое самочувствие. Они дарили мне подарки, рассказывали истории и играли со мной. И те несколько человек из персонала, которые не были столь милыми, тоже были замечательными. Поэтому я для себя довольно рано решил, что хочу стать фельдшером. Хотел изменить мир к лучшему. Хотел, чтобы следующий Дом знал, что я всегда его прикрою. Вот почему я выбрал работу в отделении онкологии.

Мы еще немного поговорили о его детстве: о том, как оно было омрачено частыми напоминаниями о неизбежности его смерти. О том, как его младшего брата отдавали на попечение бабушке и дедушке, иногда на целые недели. Дом до сих пор испытывает чувство вины за то, через что он заставил пройти свою семью. Затем Дом делает глубокий вдох и говорит:

– А вас-то что привело в 7-Eleven в два часа ночи, миледи? Полагаю, ваша ночь была такой же паршивой, как и у меня.

– Уже не настолько, – тихонько усмехнулась я.

Он излил мне всю свою душу. Теперь я обязана поделиться хотя бы частью своей правды.

– Да так, с семьей пока все не очень хорошо, – отмахиваюсь я рукой. – Папа хотел, чтобы я приехала домой в Сан-Франциско на День благодарения. Я отказалась.

– Почему?

Решив, что не хочу рассказывать Дому обо всем и сразу, объясняю:

– Не могу снова смотреть в глаза семье после того, как разбила ее на миллион кусочков.

– Значит, не меня одного сегодня одолело чувство вины. Интересно. И как же ты ее разбила? – терпеливо спрашивает он. У меня такое чувство, что он искренне хочет обо всем узнать. Будто я для него сейчас центр вселенной.

Неожиданно, но очень приятно.

Я нервно шевелю пальцами ног в своих сапогах, хмуро уставившись на них.

– У меня… умерла мама.

Тишина охватывает нас со всех сторон.

Наконец, Дом говорит:

– Мне ужасно жаль, Линн. Но ты-то здесь при чем?

– Как раз-таки при чем. Уж поверь мне. Долго рассказывать, но это действительно так, – и я не преувеличиваю. Всему причиной и правда я. И знаю, что папа и Ренн тоже так думают. Это то, с чем мне придется жить до конца своих дней.

– Погоди, дай мне во всем разобраться. – Он потирает подбородок, задумавшись. – Ты считаешь, что именно из-за тебя умерла мама, но при этом тебя не посадили в тюрьму. Следовательно, можно предположить, что это был несчастный случай. Твое решение – лишить свою семью дочери и сестры в одном флаконе?

Понимаю, что в этом есть доля правды, но если бы все было настолько просто. Не могу спокойно смотреть в лицо папе и Ренну, не чувствуя себя при этом Мрачным Жнецом, который пробрался в щель их двери и похитил их радость. Более того, не похоже, что они так уж охотно поддерживают со мной связь. Ренн, по крайней мере, проявляет ледяную вежливость в общении со мной. В основном он напрочь отрицает мое существование. Папа относится ко мне как к дальнему родственнику, с которым он считает себя обязанным переписываться время от времени.

Покачав головой, я отстраняюсь от капота и огибаю машину, возвращаясь к водительскому месту. Дом уловил намек и делает то же самое. Обратная дорога до 7-Eleven, где он оставил машину, проходит в безмолвии, но не в дискомфорте. Такое ощущение, что мы оба перевариваем сказанное за сегодня.

Я паркуюсь за его красным кабриолетом Mazda MX-5 Miata. Эта машина настолько соответствует натуре Доминика, что меня чуть ли не разбирает смех. Ему нравятся большие блестящие вещи ярких цветов. Частичка Дома навсегда останется тем пятилетним ребенком, который однажды чуть не погиб.

В это время солнце начинает подниматься, окрашивая наш исторический город в синевато-оранжевые тона. Дом отстегивает ремень безопасности и поворачивается ко мне.

– Спасибо за компанию. За бургер в том числе.

– Сначала пончики, теперь бургер. Может, это мое призвание – кормить тебя? – Подмигиваю ему, пытаясь сохранить легкость. – Надеюсь, сегодня ты почувствовал себя лучше.

– Даже если нет, то я могу всегда сходить на пару занятий по фитнесу, плюс брат предложил зайти ко мне на пару кружек пива и посмотреть матч. В лучшем случае, найду чем развлечься.

Я тянусь, чтобы сжать его руку в своей. Не хочу отпускать его, но и не хочу устраивать с Домом никакой романтики. Просто хочется, чтобы мы соседствовали в одном мире, чтобы были рядом друг с другом. Мне так не хватало человека, который бы выслушал меня. Так что на этот раз я смело приму отказ. Выставляю себя за дверь, так сказать.

– Эй, Дом, не хочешь… обменяться номерами? Я очень хотела бы стать твоим другом.

Дом улыбается, сжимая мою руку в ответ:

– Спасибо за предложение, Линн, но я не могу быть твоим другом. Я бы постоянно тосковал по тебе, и это было бы действительно очень жалкое существование.

А потом, прежде чем я успеваю сказать что-то еще, и до того, как начинаю говорить ему, что Нора убьет меня, если проболтаюсь про нашу очередную встречу и что я снова не взяла его номер, он тянется ко мне, нежно целует меня в щечку и уходит.