Читать книгу Что хотят женщины - Л. Мари Аделайн - Страница 6

Воскресное утро я провела в лени, читая газеты, попивая кофе в постели, а Гас устроился у меня в ногах, развлекаясь видеоиграми, хотя обычно я не позволяла ему использовать для этого мой телевизор. Я даже сама немного поиграла с ним в виртуальный теннис.

– Ты неправильно держишь эту штуку, – заявил Гас, тыча пальцем в мой пульт. – Но в общем-то, это не важно. Все по-своему держат.

Что тут скажешь? Мы потеряли представление о времени, чего со мной обычно не бывает, и, когда приблизился полдень, я уже в бешеном темпе рылась в гардеробной, хватая туфли и блузки и швыряя их на кровать огромной пестрой кучей. Я опаздывала! Снова!

На воскресенье была назначена рекламная фотосессия, поскольку только этот день мог уделить нам потрясающий новый фотограф. Я, конечно, была недовольна тем, что приходилось работать в выходной, но, если честно, позирование перед фотокамерой едва ли было самой трудной частью моей работы. Хорошо еще, что съемка должна была состояться в районе Уэрхаус, где жил Джулиус, и я предполагала по пути забросить к нему Гаса. Джулиус предложил оставить сына у себя на ночь и на следующий день отвезти в школу. Обычно я возражала, но на этот раз позволила Джулиусу некоторые излишества. А почему бы и нет, сказала я себе. Он ведь этого хочет. Вот и ладно.

За недели, прошедшие после сексуального дня с искусным мастером, я расслабилась, как никогда в жизни. Время от времени я погружалась в фантазии, но в такие, которые касались моего тела, а не ума. Порой я ловила себя на том, что иду по коридору к редакторскому отделу так, словно в моей голове звучит ритмичная сексуальная музыка. Мои каблуки постукивают, бедра покачиваются… В моем теле как будто укоренились некие новые ритмы; в бытность студенткой, я постоянно испытывала нечто подобное.

Я вдруг замечала, что, оказавшись одна в лифте, я напеваю, что слегка раскачиваюсь, набирая воду в ванну, наливая вино в бокал… и я вижу перед собой хлопья пены, покрывающие руки и бедра Доминика, мои собственные руки и бедра. Боже правый! У меня был отличный секс, и я могла иметь его еще больше, в любое время, и от этой мысли меня щекотало предвкушение. Что могло быть лучше? Мне не нужно было трудиться ради этого. Не нужно было прихорашиваться и флиртовать, не нужно было терпеть чудовищно скучные свидания или рисковать своей репутацией, и мне не грозил отказ. Не нужно было знакомить сына с кем-то новым, чужим, а вот это было значительно важнее. Все это было только для меня, Грозной Соланж Фарадей.

– Мам! Ты же опоздаешь!

Это Гас ворвался в очередной сон наяву.

– Я уже почти готова, детка! – ответила я, хватая еще несколько блузок в гардеробной и бросая их на кровать.

Район Уэрхаус был одним из моих любимых в Новом Орлеане. Я всегда думала, что, когда Гас уедет учиться в колледж (если, конечно, он не выберет Университет Лойолы или Тулейнский университет), я продам свой дом и переберусь в какой-нибудь прохладный лофт, но Джулиус меня опередил. Четыре года назад он отремонтировал две с половиной тысячи квадратных футов на четвертом этаже старой веревочной фабрики. Поначалу я беспокоилась, что там не будет двора или зеленых лужаек, где мог бы играть Гас. Потом тревожилась из-за огромных окон с раздвижными рамами, из тех, что обычно падают на чересчур любопытных мальчишек. Но все мои страхи растаяли, когда я увидела, что Джулиус устроил на этом огромном пространстве: спортивный зал с канатами для лазанья и матами. К тому же места было довольно для того, чтобы Гас мог научиться ездить на велосипеде прямо под крышей. И после множества кругов по полу на отцовском чердаке Гас уже чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы гонять на велосипеде по дорожкам парка. Я была благодарна Джулиусу за то, что он взял на себя самую трудную часть работы. Мне оставалось лишь бегать вслед за Гасом в парке и кричать, чтобы он был поосторожнее.

Я окинула взглядом гору одежды на кровати. Яркие краски очень нравятся объективам камер, поэтому мой гардероб выглядел как собрание флагов перед ООН. Но я должна была найти такой вариант, который подходил бы для группового снимка – я вместе с другими четырьмя нашими ведущими и Маршей Ланг.

Марша была звездой новостей, а заодно моей наставницей и подругой. Как первая в Новом Орлеане афроамериканка, ведущая выпуски новостей, Марша получила премию Пибоди за сюжет о свидетельских показаниях Аниты Хиллз на слушании дела Кларенса Томаса. Но ей было уже хорошо за шестьдесят, и она постоянно говорила, что слышит, как истекает время ее карьеры, однако при этом была далека от того, чтобы смотреть на меня как на соперницу, наоборот, она сразу взяла меня под свое крыло и считала преемницей.

Каждый год я надевала для такого снимка черную юбку и черные туфли, которых у меня было не меньше одиннадцати пар, на каблуках разной высоты; одни были с острыми носами, другие – с закругленными, в общем, на все случаи жизни. Каблуки высотой в четыре дюйма я надевала, когда вела субботний выпуск, сидя за столом с прозрачной стеклянной столешницей, туфли на трехдюймовой платформе – когда вела репортаж от какого-нибудь официального здания, а туфли на каблуках в два дюйма, с круглыми носами были предназначены для того, чтобы гоняться за обвиняемыми в чем-нибудь членами городского совета или за луизианскими законодателями.

– Мама! – снова окликнул меня Гас.

– Послушай, парень, я знаю! – крикнула я в ответ. – Почему бы тебе не подойти и не помочь мне выбрать одежду для рабочего снимка?

Почему Гас так волновался, что я могу опоздать? Он вообще был беспокойным мальчиком. Джулиус говорил, что в детстве он был таким же, и это меня слегка успокоило. Но один из учителей Гаса как-то сказал мне, что Гас уж слишком серьезный малыш, на что я ответила: «Но разве это что-то значит? Может, у него просто такой характер!»

Но меня постоянно преследовал страх, что я плохая мать и что все это видят и обсуждают.

Гас сунул голову в мою комнату:

– Ты говорила – в полдень, а уже без четверти!

Когда Джулиус в последний раз водил Гаса в парикмахерскую, мастер перестарался и подстриг мальчика слишком коротко. Волосы только начали отрастать, и до сих пор не ясно было, какая именно прическа подразумевалась. Афро? Или нечто более стильное, ведь окружение Гаса становилось все более продвинутым, все более подпадало под ужасное и прекрасное влияние поп-культуры. Я решила, пусть с этим разбирается Джулиус.

– Как ты думаешь? – спросила я, поднимая красную блузку с бантом и золотистую с глубоким декольте.

– Ну… мне кажется, красная.

– Но я надевала красное в прошлом году.

– Тогда золотая, – решил Гас, и в его голосе прозвучало отцовское нетерпение.

– Я возьму их все, – сказала я, бросая с дюжину блузок в специальную сумку для одежды, и добавила к куче несколько пар черных туфель.

– Я отнесу это вниз, – заявил Гас.

– Она тяжелая.

– Ничего, – бросил мой сын, вешая сумку на плечо.

Черт, мое сердце все еще сжималось при виде шеи моего десятилетнего мальчика – она выглядела такой ранимой, такой хрупкой и тонкой… Я представила, как его спина обрастет мускулами, достаточно сильными для того, чтобы не только нести сумку с одеждой, но и выдерживать груз всех тех мыслей и тревог, что свойственны обычному чернокожему в этом городе. Но его тревоги и в сравнение не идут с тревогами его родителей…

* * *

Когда я остановила машину перед лофтом Джулиуса, Гас выскочил из машины, крича через плечо:

– Пока, мам!

Прежде, перед тем как отпустить сына, я осыпала поцелуями его серьезное личико. Но он уже начал увертываться от моих объятий, и мне приходилось уступать. Гас больше не был младенцем, и я даже припомнить не могла, когда он в последний раз рассеянно хватался за мою руку на улице. Но размышления о том, что мой мальчик растет, могли напугать меня на весь день, так что я встряхнула головой и поехала дальше.

Студия фотографа располагалась всего в двух кварталах от жилища Джулиуса; по виду окон с цветными стеклами и двойной двери в стиле ар-деко видно было, что здание подверглось роскошному ремонту. Наша редакция впервые отказалась от услуг обычного коммерческого фотографа. Руководство наняло для ежегодной фотосессии некоего парня по имени Эрик Бандо, имевшего множество премий фотохудожника-портретиста, который работал также и на журнал «Нэшнл географик». Мы с Маршей посмотрели его фотографии в «Гугле» за неделю до сессии, и на нас они произвели сильное впечатление. Марша решила, что наша с ним встреча – это некий знак; мы ведь постоянно держались на третьем месте в городском рейтинге.

– Не представляю, как обычные рабочие снимки могут повысить наш рейтинг, – сказала я.

– Наше дело – не спрашивать как и почему, – заметила Марша. – Наше дело – улыбаться и позировать.

Помощница фотографа – ледяного вида блондинка в огромных очках в красной оправе – встретила меня в холле и забрала из моих рук сумку с одеждой.

– Извините за опоздание, – сказала я.

– Ох, не беспокойтесь, у вас целый день впереди, – ответила блондинка, нажимая кнопку лифта.

Я уставилась на нее:

– Вот как? Мне казалось, речь шла о трех часах.

– Ну, я хочу сказать, вы можете… устраивать передышки…

Ладно, пусть так. Пока мы поднимались наверх, ассистентка молчала, глядя прямо перед собой.

Наверху двери лифта плавно открылись в эффектную студию, раза в два больше зала Джулиуса. В ней было не меньше пяти тысяч квадратных футов кирпичных и деревянных полов из широких досок. Бо́льшая часть стен была выкрашена белым; кое-где пространство перебивалось небольшими перегородками, выделявшими тематические зоны, и это создавало впечатление лабиринта; одни зоны были с низкими диванами, другие – с яркими задниками от потолка до пола. Я услышала шум какой-то деятельности в ярко освещенном углу, где возле широченных окон стоял однотонный зеленый задник. Вдоль наружной стены я увидела фотографии прекрасных суровых ландшафтов и снимки тех ужасов, которые творит война с природой и людьми, они притягивали взгляд, а еще там были ошеломительные природные панорамы, и все эти фотографии явно требовали огромного искусства и бесстрашия.

Все та же блондинка перевела мое внимание со снимков на вращающиеся кресла в другой стороне; в одном из них уже сидела Марша, а возле нее хлопотала гримерша. Я села в соседнее кресло.

– Полдень, дорогая, – сказала Марша, не отрывая взгляда от своего смартфона. – Ты слышала? Похоже, Мадонна решила сменить стиль одежды. И еще она учится стилю бути поп, что бы это ни значило, черт побери! – Марша показала мне изображение поп-звезды на экране ее смартфона.

– Понятно. Ну… что бы ни придумала эта немолодая белая красотка, по крайней мере, мой Гас ею не увлечется.

Марша улыбнулась, надевая очки.

– Ну ладно, я пошла, – сказала она, поднимаясь из кресла. – Завтра увидимся.

– Погоди! Я думала… Разве мы не должны сняться все вместе? И где Джефф и Тэд? Где Ринк, черт побери?

– Пришли и ушли. Прелести «Фотошопа». Нам незачем позировать всем вместе, чтобы выглядеть как одна большая счастливая семья.

– А мы не такие?

– Такие, уж точно, – ответила Марша, подмигивая мне.

– А ты обратила внимание на работы Эрика на той стене? – спросила я. – Присмотрись на обратном пути. Потрясающие образы.

– Знаю. А самого Эрика ты видела? – пробормотала Марша, кивая в сторону мужчины могучего сложения, ростом не меньше шести футов и четырех дюймов, который разговаривал со светловолосой ассистенткой.

– Ух… Такого мы в «Гугле» не видели, – прошептала я, отмечая волнистые каштановые волосы мужчины, почти такого же цвета, как и его кожа.

Даже через весь зал было заметно, как играют мышцы его крепких, как у альпиниста, рук, когда он тщательно протирал большие линзы фотокамер.

– Он родился в Кении. Его отец был наполовину японцем, наполовину швейцарцем, служил в дипломатическом ведомстве, а его мать – что-то вроде африканской принцессы. Это был грандиозный скандал. Он вырос в Париже, – шепотом сообщила мне Марша, поглядывая на меня поверх очков. – Никогда не был женат. Занял пятое место в Олимпийских играх девяносто восьмого года. Биатлон. Это такой вид спорта, моя дорогая, когда ты несешься на лыжах с каким-нибудь долбаным ружьем. Он выступал за Швейцарию.

– Где ты все это раздобыла?

– Почти всю прошлую зиму он провел на севере Афганистана, документировал приграничные перестрелки. Те снимки на стене? Да их номинировали на Пулицеровскую премию! Он говорит на фарси. И кстати, он Лев по гороскопу.

– Могу поспорить, ему и в голову не пришло, что ты журналистка!

– Ох, боже, да будь я на двадцать лет моложе… да хоть на десять!

– Марша! Ты что, лично им заинтересовалась?

– Именно.

– Но ты же всегда говоришь, что это против наших правил!

– Да. Абсолютно против всего того, на чем мы стоим, – кивнула Марша, негромко посмеиваясь. А потом повернулась ко мне. – Знаешь, Соланж, что происходит с твоим восприятием правил приличия и пониманием пристойности, когда тебе уже больше шестидесяти?

– Нет, не знаю.

– Я тоже, да и знать не хочу. Ладно, приятного вечера. И попробуй вон те канапе. Очень вкусные.

Блондинка сунула мне в руку бокал шампанского:

– Это для вас. Поможет расслабиться.

– Нет, спасибо, – ответила я, аккуратно ставя бокал на гримерный столик. – Я и так вполне расслаблена.

Марша бросила взгляд на шампанское, потом на меня:

– Ох, я сейчас зарыдаю! – На прощание она поцеловала меня в щеку, резко развернулась и направилась к выходу.

– Позвольте познакомить вас с Эриком, – сказала блондинка, ведя меня под локоток через весь зал; другие помощники знаменитости расступились передо мной, как морские волны, когда я приблизилась к орбите Эрика.

– Эрик, это Соланж Фарадей. Ведущая субботних новостей.

В это время он давал указания осветителю, стоявшему на стремянке, и мышцы его рук напряглись, а голос звучал резко и низко.

– Влево и вниз. Я хочу, чтобы луч светил прямо… вон туда, где экран спускается на пол.

– Если сейчас неподходящее время… – начала я.

– Чушь! – ответил он, поворачиваясь лицом ко мне и оглядывая с головы до ног. – Для меня честь и удовольствие познакомиться с вами.

Бог мой! У меня буквально перехватило дыхание. Вблизи фотограф выглядел как некое африканско-азиатско-нордическое божество, и хотя я терпеть не могла слово «экзотический», ничего другого не приходило на ум, чтобы описать его миндалевидные серые глаза с крапинками, густые каштановые волосы, дерзкую полуулыбку, коричневую кожу, которая, казалось, отчасти была такой от природы, а отчасти приобрела свой цвет в результате каких-то смертельно опасных приключений, благодаря которым он оказывался слишком близко к солнцу. Эрик был ближе мне по возрасту, чем я сначала подумала, и я испытала огромное облегчение, хотя и сама не понимала, какое это может иметь значение. Когда со мной началось такое? Когда я стала сравнивать возраст мужчин со своим? После того, как мне исполнилось сорок? После того, как меня перестали замечать те, кому сорока еще нет?

– Привет. Э-э… Так где… где я могу переодеться? – спросила я, неожиданно почувствовав себя школьницей.

Да уж, рядом с этим мужчиной я ощущала себя почти крохотной, даже хрупкой. Возьми себя в руки, Соланж! Думай, что ты делаешь важный и опасный репортаж.

– Пройдите в мою спальню. – Эрик показал на гладкую дверь в белой стене.

– Вы здесь живете? – удивилась я.

– Я здесь сплю, – уточнил он.

Эрик уже снова улыбался, демонстрируя щербинку между передними зубами; такой недостаток всегда казался мне ужасно сексуальным. Я почувствовала, как у меня загорается лицо.

Спальня Эрика была просторной и полной воздуха, с окнами от пола до потолка, в металлических рамах, выкрашенных в яркий белый цвет. Стены тоже белые, и туалетный стол с матовыми стеклами в дверцах. Королевских размеров матрас на дубовой платформе был накрыт белым одеялом, а по нему разбросаны подушки. Эта комната была из тех, где только и делают, что занимаются сексом, из тех, куда определенно не следует пускать детей.

Моя одежда была развешана на напольной вешалке в середине комнаты. Я решила выбрать золотистую блузку не потому, что обычно надевала что-то такое на работу, поскольку она все-таки была слишком броской, просто у меня возникло ощущение, не знаю почему, что меня заметили. Что он меня заметил.

Когда я снова вышла в рабочую часть студии, там было тихо; ни осветителя, ни ассистентов… лишь блондинка-помощница аккуратно раскладывала перед зеркалом ярко освещенного гримерного столика кисти для нанесения макияжа.

Я села в кресло и скрестила ноги.

– Думаю, мы сосредоточимся в основном на глазах, – сказала блондинка, рассматривая меня в зеркале. – Сделаем их ярче. А больше вы ни в чем не нуждаетесь. Вы и так светитесь изнутри.

Она говорила обо мне, но не со мной, и все равно я покраснела.

– А эта блузка подходит? – спросила я помощницу, внезапно почувствовав волнение и неловкость, как будто декольте блузки было слишком низким или, может быть, недостаточно низким.

– Она чудесная, – ответила блондинка, перебирая кисти.

Похоже, она не слишком хорошо владела своим ремеслом, не говоря уже о том, что плохо чувствовала цвет. Вскоре я стала выглядеть несколько кричаще. Когда блондинка зловеще схватилась за тюбик с тушью для ресниц, мне пришлось остановить ее.

– Послушайте, я знаю, что для объектива необходимо чуть больше косметики, чем обычно, но не уверена, что эта помада мне к лицу.

Лицо блондинки вытянулось. Она явно нервничала.

– Обычно я сама подкрашиваюсь перед эфиром, – сказала я. – Вы не возражаете?

– Да! То есть я хочу сказать, не возражаю. Мы просто хотим, чтобы вы чувствовали себя абсолютно спокойной и сексуальной. – Блондинка глубоко вздохнула, явно испытывая облегчение.

– Но я просто… я хочу выглядеть как всегда, быть собой.

– Верно, отлично, – кивнула блондинка, отступая в сторону.

А я стерла часть плодов ее энергичных усилий и заново наложила косметику, на свой лад.

Почему такой человек, как Эрик, держит столь непрофессиональную гримершу? И почему мне показалась зловещей возникшая вокруг тишина? Я вскочила с вращающегося кресла и заглянула за перегородки, ища Эрика или хоть кого-нибудь. Эрика я нашла изучающим свет на большом зеленом экране, таком же, какой всегда имеется в студии новостей; на него проецируют городские пейзажи.

– А, вот и вы, – сказал Эрик. – Можем начинать?

Эрик с профессиональной уверенностью расположил меня так, как я должна была выглядеть на рекламном фото: я сидела на табурете, а локтем опиралась на какую-то подставку. Эрик ничуть не смущался, он клал руки мне на плечи, поворачивая меня так и эдак. А я… я наслаждалась этим. Я воспринимала все как нечто… почти расслабляющее.

– Вот так хорошо. Правильная поза. Да, отлично, – пробормотал Эрик в видоискатель. – Теперь сложите руки, ага, так. Плечо на меня. Чудесно. То, что надо. Чудесно. Просто чудесно. Весьма. Весьма.

Я позировала перед его объективом так же, как делала это миллион раз прежде, и в то же время я позировала… ну, немножко для Эрика. Он как будто пробуждал во мне некую чувственность и отвагу.

– Замечательно, Соланж. Попробуем другой наряд.

– Да. Сейчас.

Я умчалась (умчалась!) обратно в спальню и надела красную мерцающую блузку, чтобы тут же вернуться на свое место перед зеленым экраном. Все это было как-то по-девчоночьи, головокружительно, слишком смахивало на съемку моделей. Я по-настоящему веселилась.

Я запрыгнула на высокий табурет, а Эрик сосредоточился на перемене освещения. Он встал передо мной, ужасающе близко, чтобы поправить прядь моих волос… ну, просто поправить. Когда он фотографировал, глядя на меня через видоискатель, я чувствовала себя прекрасно. Однако теперь Эрик смотрел на меня сверху вниз так, как мужчина смотрит на женщину, он слегка изогнулся, держа в одной руке массивную фотокамеру, словно та ничего не весила, а другой почесывая затылок, и я чуть не свалилась с табурета.

– Вы очень естественно выглядите в объективе. Я хочу сказать, это очевидно, когда вы работаете. Но вас еще и очень легко фотографировать. Отлично получается под любым углом.

Клик-клик-клик…

– Спасибо. Да, понимаю, – сказала я.

Не заходил ли он слишком далеко? У меня было именно такое ощущение, но я невольно чувствовала себя польщенной.

– Я не хотел вас как-то задеть.

– Задеть? Ну что вы, я ничуть не задета, – возразила я. – Думаю, просто я иной раз сопротивляюсь комплиментам.

– Почему?

Клик-клик-клик…

Эрик двигался взад-вперед передо мной со своей камерой, то и дело пересекая поле моего зрения, как маятник.

– Не знаю. Наверное, мне просто хочется, чтобы меня воспринимали серьезно.

Он сделал еще несколько снимков, на этот раз подойдя ближе.

– Вы думаете, если женщина сексуальна, то ее не воспринимают всерьез?

– Конечно, – кивнула я. Но сама-то я верила в это?

Эрик улыбнулся в видоискатель.

– Я лучше себя чувствую, когда рядом нет моих коллег по работе, – призналась я.

– Люди наедине с собой менее сдержанны. Им легче быть собой. Поэтому я и предпочел сделать ваш групповой снимок именно таким образом. Потом соединю вас всех в «Фотошопе». Так, мне хочется еще поснимать, пока солнце светит, – сказал он, всматриваясь в меня поверх камеры, и прядь его волнистых волос упала на серые глаза.

Я обратила внимание на длинные тени, скользившие по деревянным доскам пола. День подходил к концу. Я также заметила вдруг, что светловолосой помощницы нигде не видно, а из скрытых динамиков льется тихая джазовая музыка. Мы что, остались здесь одни? Я прижала ладонь к животу, ощущая легкое головокружение, возможно, от голода. Где тут столик с бутербродами-канапе? Вроде бы Марша о них упоминала?

– Соланж, мне бы хотелось увидеть вас в чем-нибудь таком, что вы не надеваете на работу.

Что?!

– Ох! Ну, я не взяла ничего такого, кроме…

– В чем-нибудь таком, что проявит ваше истинное «я». Не рабочее. – Он пристально посмотрел на меня, как будто бросал некий вызов.

– Я уже сказала, что не принесла каждодневной одежды. Зачем?

И тут началось нечто странное.

– У меня есть кое-какие вещи, которые вы могли бы примерить. Они висят в моей спальне. Посмотрите, вдруг вам что-нибудь понравится.

Какого черта?!

Но Эрик совершенно беззаботным тоном добавил:

– Если, конечно, ты принимаешь Шаг.

И тут же он щелкнул затвором фотокамеры, без сомнения запечатлев отразившееся на моем лице изумление. В комнате стало совершенно тихо, лишь что-то едва слышно поскрипывало наверху. Да еще мое сердце оглушительно колотилось в груди.

– Так вы из тех мужчин, которые…

Эрик кивнул с абсолютно безмятежным видом. Он задумчиво посмотрел на меня, опустив фотоаппарат.

– Вы разве не спите только с фотомоделями?

– Уверяю тебя, я никогда не путаю работу и поцелуи. Так как?

– Так.

– Значит, ты принимаешь Шаг, Соланж?

Когда он улыбался, вокруг его рта и глаз возникали морщинки. Я соскользнула с табурета. Ноги у меня были как ватные.

– И какой же это Шаг?

– Смелость, – ответил он, и его свободная рука теперь скользнула под его футболку, легла на живот. Может, он тоже нервничает?

– Да уж, смелость мне определенно понадобится.

– На то и Шаг.

– Ладно, хорошо. Тогда почему бы мне не надеть что-нибудь более удобное? – выпалила я очень, очень быстро и направилась в спальню Эрика.

Закрыв за собой дверь, я сделала глубокий вдох. Все происходило уж слишком стремительно. Первая фантазия осуществилась в привычной для меня обстановке, то есть дома, и все было чудесно. Но сейчас все передвинулось в рабочую сферу, и это заставляло меня нервничать. Я осмотрела комнату. Что-то в ней изменилось. Вешалка, на которой висели мои деловые блузки, исчезла, на ее месте появилась другая, с целым рядом легких, скользящих, почти прозрачных штучек, украшенных перьями, массой кружев, бантами. При ближайшем рассмотрении я обнаружила еще и бюстгальтеры, и трусики, по большей части черные, но кое-где отделанные красным и белым. Белье было элегантным, дорогим: коротенькие ночные сорочки, тончайшие пеньюары, длинное прозрачное черное платье, а под ним, на белом полу, стояла пара роскошных черных туфель без задника, украшенных перьями. На кровати лежал толстый белый махровый халат. На туалетном столе красовался еще один бокал охлажденного шампанского, который я и осушила (что для меня было удивительно), осушила с благодарностью и почти одним глотком.

Что я такое затеяла? Похоже, я собиралась заняться сексом с черт знает каким соблазнительным фотографом, но сначала он собирался сделать несколько эротических снимков. Использовать меня в качестве модели. В этих вот изумительных нарядах!

Я сняла с вешалки прозрачное платье и поднесла к окну. Святое дерьмо! Я бы никогда не купила себе ничего подобного. Когда бы я могла такое надеть? Я подумала о Джулиусе, о тех временах, когда мы были женаты. Если бы я появилась в нашей спальне в таком вот наряде, он бы просто расхохотался. Не для того, чтобы меня обидеть, а как бы говоря: «Детка, тебе незачем вот так для меня наряжаться!» Я представила, как мне стало бы обидно. Зачем смеяться, когда я стараюсь быть сексуальной для него. Именно так много позже советовал нам вести себя дорогой консультант по вопросам семьи и брака?

И тут же я начала воображаемую ссору со своим бывшим мужем, ощущая знакомый всплеск гнева, такого, который заставлял меня бросаться в ванную и с грохотом захлопывать за собой дверь, крича: «Забудь!» А Джулиус, конечно, тут же прокричал бы в ответ: «Соланж! Ну же, иди сюда, я просто пошутил! Ты прекрасно выглядишь!»

Да пошел ты, Джулиус!

Я прекратила мысленный скандал. Черт побери, это вовсе не для Джулиуса и, по правде говоря, даже не для Эрика. Это для меня самой!

Я быстро сняла рабочую одежду, выбрала длинное черное прозрачное платье и осторожно надела его через голову, удивляясь прочности ткани. Кисея колыхнулась вокруг моих ног, пояс в стиле ампир лег под грудью. Я боялась даже посмотреть на себя в зеркало, но сделала это…

Вау! Отлично.

Я не только выглядела сексуальной. Я чувствовала себя такой.

Я могу это сделать!

Но шаг к зеркалу заставил меня испугаться. Я буквально видела сквозь ткань собственные соски! Я инстинктивно прикрылась руками.

Вообще-то, я не могу этого сделать. Я не могу просто выйти вот в таком виде.

Я снова оглядела вешалку, изучила все эти чудесные эротичные вещи. Я подумала об Эрике, о его руках, о том, как мои пальцы коснутся его волос. Снова посмотрела на себя в зеркало. Все эти годы одиночества, годы работающей матери и очень много работающей матери, похоже, лишили меня способности просто играть.

Послышался мягкий стук в дверь.

– Соланж? Как ты там?

Шампанское согревало мою кожу.

– Сейчас выйду.

Я сунула ноги в туфли на каблуках, сосчитала до пяти. Посмотри на себя в этом черном неглиже. Ты действительно собираешься это сделать, всерьез?

В последний момент я протянула руку к купальному халату и набросила его на себя.

Детский поступок.

Ну же! Просто выйди за дверь. Осторожно ступая в непривычных туфлях, я подошла к двери и открыла ее. В глаза мне ударили бившие в окно лучи садившегося солнца.

– Я здесь, Соланж.

Я пошла на звук его голоса, и каблуки глухо постукивали по деревянным доскам. Я заглянула за перегородку и увидела Эрика, склонившегося над явно очень дорогой фотокамерой, установленной на штатив. Эта камера была совсем не похожа на ту, которой Эрик делал предыдущие снимки. И задник тоже был другим, на этот раз темно-синим, а на невысоком подиуме были разбросаны яркие подушки.