Читать книгу Странные дела, или Женька ищет мужа - Л. Романовская - Страница 1

По дому разнесся истошный крик бабки.

– Женька! Крутись сюда, как белка в мясорубке!

Я вытерла руки и, мысленно перекрестившись, поспешила на вопли. Сандра Христофоровна с ошалелым видом раскачивалась из стороны в сторону сидя у окошка, и больше всего сейчас напоминала умалишенную.

– Что случилось?

Христофоровна на секунду обернулась, зло сощурилась, и вновь отвернулась к окну, неистово тыча пальцем в сторону сада.

– Так что там, Сандра Христофоровна?

Бабушка отмахнулась о меня, словно от мухи, что так надоедливо жужжала сегодня все утро над моим ухом, и воинственно погрозила кому-то кулаком.

– Ты глянь, глянь, что творит, ирод окаянный!

Вздохнув, подошла к окну, уже представляя кого именно там увижу. Знала, что этот гад ползучий ни за что не оставит нас в покое, и будет пакостить при любой возможности, но никак не ожидала увидеть такое!

Сосед участка слева, вечно пьяноватый мужичок неопределённого возраста и отвратительного характера, счастливый обладатель шести соток и старого бревенчатого дома, сейчас, совершенно беззастенчиво срезал ветки нашей черешни, частично раскинувшихся с его стороны забора.

– Ах ты ж…

Я, в чем была, бросилась вон из дома, еле-еле продираясь сквозь заросли малины, что словно сорняк за годы бесхозности разрослась где попало. Исколола при этом все ноги и руки и нещадно материлась, вмиг позабыв про хорошее воспитание. Не иначе как на меня так Христофоровна пагубно влияет. Ага… или противный сосед Николаич и его скверный нрав, от которого не только материться, но и драться начнешь, и даже придумывать изощренные методы мести.

– Вы что творите?! Немедленно прекратите срезать вишню! – крикнула соседу, но тот сделал вид, что нисколько меня не слышит и спокойно продолжил беззастенчиво губить дерево.

– Я на вас в суд подам! – вновь проорала я, пока Николаич в неизменной растянутой майке-алкоголичке и семейных трусах громко напевал Марсельезу.

Ну погоди, гад!

Бросила взгляд в окно, где от несправедливости мира и одного мужика страдальчески морщилась моя бабуля, и такая злость меня взяла…

Я сбегала в сарай и притащила стремянку, под ненавидящим взглядом соседа забралась наверх, и погрозила ему кулаком прямо перед самым его длинным и крючковатым носом.

– Ну-ка, пошла отсюда. Пошла! Сгинь нечистая! – мужик перекрестил меня и отпустил ветку. Не ожидая такой подлости, я со всей дури получила той самой веткой по лицу и, вскрикнув от боли, чуть было не полетела вниз, но вовремя схватилась за забор. Щеку нестерпимо жгло, на лицо сами собой навернулись слезы, которые я тут же вытерла рукой.

Он ведь без глаза меня оставить мог…

– Да вы…, да вы…, да я! – я даже слов не могла подобрать, чтобы высказать этому соседу все, что о нем думаю. Правда быстро собралась с духом и таки высказала, но все слова были непечатными. А пока мужик дурел от моего богатого словарного матерного запаса, я втихаря так же натянула ветку, и отправила ее обратно, в сторону врага.

Николаич взвыл от обжигающей боли и, в отличие от меня, все-таки не удержался на своей лесенке, кулем свалившись вниз. Упал он громко и матерно, и в какой-то момент я даже немного испугалась. А ну-как сломал себе что-нибудь, отвечай потом. Помереть это он вряд ли мог, конечно, высота всего ничего, но и перелома будет достаточно, чтобы привлечь меня по всей строгости.

С другой стороны, надо будет и отвечу, зато этот гад перестанет вандализмом заниматься на чужой территории и старушек одиноких пугать своими выкрутасами!

Пока я раздумывала, какое наказание мне грозит в ближайшем будущем, сосед вдруг замолк и совсем перестал подавать признаки жизни. Не на шутку испугавшись, я перегнулась через забор и почему-то прошептала.

– Эй, вы там еще живы?

Ответом мне послужила струя ледяной воды из шланга прямо в лицо и охнув, я тут же отпрянула назад. Наспех вытерлась футболкой, задыхаясь от гнева и возмущения и проорала, на всякий случай пригнувшись и спрятавшись за забором:

– Встретимся в суде!

– Да будь ты проклята, гадина! Чтоб тебя постигло тридцать три несчастья! Аминь!

Последние слова Николаич проорал весьма зловеще, и я не на шутку испугалась. Не то чтобы я верила в проклятия… но! Неприятно это, когда тебе желают всего самого наихудшего. А учитывая, что у меня дела в последнее время и так не сказать, чтобы очень…

– Я тебе устрою, ты у меня попляшешь! – все больше распался Николаич. Хотя куда уже дальше…

Вздохнув, хотела было все же ретироваться с места боевых действий, признав поражение в этом локальном бою, не забыв, впрочем, еще раз напомнить полоумному мужику, чтобы не трогал черешню.

– Мне из нее еще варенье варить! – пискнула, когда получила гнилым яблоком аккурат в лоб и, не удержавшись, в ответ бросила парочку мятых груш. Николаич ойкнул, матюгнулся и все понеслось по новой. И дернул же меня черт грушами кидаться. Впрочем, вскоре запал заметно поутих. Груши летали все реже и уже не вызывали такого бурного выражения эмоций.

Мы еще немного вяло повыкрикивали проклятия в адрес друг друга и, вконец устав, разошлись каждый по своим домам.

Христофоровна встречала меня у двери, непривычно озабоченно осматривая на предмет ушибов, ран и ссадин.

– Сандра Христофоровна, вы чего опять в кресле?

– Удобно, – просто ответила она и покатилась в сторону кухни.

Я покачала головой, но промолчала. Связываться со вздорной старушкой себе дороже, поэтому лишний раз лучше не гневить ее, чтобы не получить очередную порцию тумаков.

Пять месяцев назад бабушка сломала ногу и вместо того, чтобы как порядочная больная прыгать на костылях, как все нормальные люди, моя Христофоровна решила, что ездить в инвалидном кресле всяко легче. А когда пришло время снимать гипс и начать уже вести обычный и привычный образ жизни, она вдруг заартачилась. Мол, ездить – не ходить, в ногах правды нет, береги суставы смолоду и… ну вы поняли…

Смолоду значит, ну да. Учитывая, что Сандре давно перевалило за восемьдесят назвать ее молодухой при всем моем уважении язык ну никак не поворачивался. Но хозяин барин.

– Доктор сказал, что надо двигаться, – пискнула я, и тут же увернулась от подзатыльника. – А впрочем, руки накачаете!

С Христофоровной мы познакомились пару лет назад. Я приехала к ней в деревню Духовку устраиваться на работу, да так там и осталось. Как бы она меня ни гнала.

Работала у вредной старушки и нянькой, и поварихой и домработницей и вообще всем, кем бы ее душа не пожелала, терпя все выходки и претензии. Впрочем, это не мешало нам вполне мило общаться в минуты просветления и тогда радости моей вообще предела не было, потому что в такие моменты собеседником она была просто великолепным.

В Духовке, маленькой деревне с весьма колоритными и кровожадными жителями, мы прожили недолго. После того, как я раскрыла тайны прошлого местных и нашла убийцу учительницы, Христофоровна решила, что прошлое нужно оставлять в прошлом, спешно выставила усадьбу на продажу, и велела мне прикупить домик у моря, что я и поспешила сделать.

И вот теперь мы уже второй месяц наслаждаемся южным палящим солнцем, ласковым синем морем и Николаичем, как платой за прекрасное.

Когда я, наивная девушка, покупала чудесный дом, увитый плющом и утопающим в розовых кустах, меня никто, ни одна рыжая риэлтор по имени Анжела не предупредила о местной достопримечательности в лице Собакина Георгия Николаевича.

Мужик при виде нас неистово крестился, всякий раз исподтишка так и норовил облить святой водой и чинил всяческие препоны. И можно было бы подумать, что мужик совсем с катушек съехал, однако все оказалось куда прозаичнее.

Все дело в том, что Собакин делал все для того, чтобы участок рядом с ним пустовал как можно дольше, добиваясь от прежней хозяйки, чтобы она как можно больше снизила цену. Николаич надеялся сам купить теперь уже наш дом, пугая своими выходками потенциальных покупателей и доводя бывшую хозяйку до исступления. И кто знает, чем бы закончилось их противостояние, если бы не случай. Однажды Собакин перестарался в огороде и с приступом радикулита был доставлен в местную больничку. И вот под этот шумок, пока его не было, дом быстренько и продали. И угадайте кому?

– Ну что там эта псина, никак не успокоится? – зачем-то спросила Сандра, хотя сама все прекрасно видела в окно.

– Да куда там, – отмахнулась я, и пошла наверх, чтобы привести себя в порядок после боя.

– А хорошо все-таки мы устроились, – крикнула мне вдогонку Христофоровна.

Угу. А главное весело…

***

Да чтоб я, да еще хоть раз, да ни в жизнь! И ведь знала, знала, но все равно… эх…

Впрочем, обо всем по порядку.

Утром сегодняшнего дня, когда яркое южное солнце открыло мои тяжелые веки после беспокойной ночи, я и не подумала, что этот день готовит для меня нечто совершенно особенное. В общем, как говорится, ничто не предвещало беды и жизнь шла по накатанной, но не тут-то было.

Я, ругаясь на чем свет стоит, еле-еле заставила себя подняться с кровати и сердито задернула шторы, которые вечером вчерашнего дня так опрометчиво оставила открытыми. О ногу тут же потерлась Дуська, протяжно и укоряюще выпрашивая завтрак. Дуся – бабкина любимая кошка, которая вместе с нами покинула негостеприимную Духовку и перебралась поближе к морю.

– Да не ори ты… когда бы я тебя еще не кормила, а? – для проформы поворчала я и погрозила кошке пальцем.

В комнате бабули вовсю мощность орал телевизор, часы показывали восемь утра, и я поздравила себя с тем, что есть еще в жизни что-то постоянное и вечное. Например, сакральное Дуськино «мяу», меланхоличное бабкино «Женька, пигалица несчастная, завари чай» и мои мысли по этому поводу. Вот у кого мужикам учиться постоянству надо, так это у Христофоровны. Ну никогда она себе не изменяет, несмотря на все, что нам довелось вместе пережить, она ни дня не забывает меня портретировать. Впрочем, я со своими мазохистскими наклонностями не отстаю от старшего поколения, и мы по праву можем считаться лучшей парой в номинации «угнетенные и угнетатели» двадцать первого века.

Заглянула в комнату Сандры, та тихо сопела под громкие звуки признаний в любви Сан-Хосе к Антонии-Филиппе, сжимая в руках фантики от запрещенных шоколадных конфет. Опять как-то раздобыла так любовно спрятанный мною пакет, теперь сиротливо валявшийся возле кровати. Такой одинокий и совершенно пустой пакет.

Вне себя от ярости нашла пульт и вырубила телевизор, оборвав чувственный монолог Сан-Хосе на полуслове.

– Эй, совсем обнаглела! – буркнула Христофоровна, не открывая глаз, и намеревалась и дальше дрыхнуть, но кто же ей позволит?!

– Алло, скорая? Приезжайте, у меня тут бабушка сошла с ума. Да, она конфет нажралась, нужно ей срочно промывание сделать.

Сандра подорвалась с места как ужаленная и с ошалелым видом уставилась на меня, всерьез поверив, что я звоню врачам. Нет, ну что греха таить, как-то было дело, позвонила, думала навсегда отобью охоту у старушки к обжорству, но не на ту напала. На мою бабушку ничего на свете не действует. Пока и впрямь помирать не станет, вряд ли что-то поймет. А там уже поздно будет.

В общем, пылая праведным гневом, я уперла руки в бока, с укором глядя в бесстыжие глаза Христофоровны.

– Дура! – сплюнула она и погрозила кулаком.

– Кто обзывается, тот сам так назы…

– Детский сад! – припечатала бабуля и отвернулась от меня к стене.

– Вот именно! Знаете, что вам нельзя столько сладкого, а все равно объедаетесь, словно у вас глисты. Кстати, надо бы проверить…

Христофоровна вновь подскочила на месте и заорала:

– Сама ты глиста худосочная! Все соки из меня выпила, привязалась на мою голову. Уволю к чертовой матери без выходного пособия!

– Пф… да пожалуйста. Мне только радости. А то ходи тут, переживай… если вы сами себя не жалеете, то я и подавно не должна. А вот поди ж ты, переживаю…

Бабуля махнула на меня рукой, неожиданно быстро капитулировав, а мне в очередной раз стало стыдно. Ну хочет бабушка на тот свет раньше времени, что ж я ей мешаю-то все время?!

– Иди ужо, нечего тут изваянием укоряющим надо мной стоять. – вдруг вполне человеческим голосом пробормотала она, – Вот ты что думаешь? Мне оно так нравится прям?

Я закивала головой, мол, конечно, нравится. А иначе зачем?

– Ага, прямо-таки щас! Я может каждый день с собой борюсь, из последних сил сопротивляюсь… Я ведь знаю, что нельзя, стыжу себя, стыжу, а толку ноль. А оно как засосёт под ложечкой, как засвербит и только одна мысль бьется в голове – «шоколад», да у меня ажно перед глазами плывет все. Вся сила воля из меня уходит в такие моменты.

Немного подумала и добавила:

– Мож и правда глисты?

И с такой надеждой на меня посмотрела, что я и впрямь устыдилась.

– Ну что вы, какие такие глисты еще? Просто скучно вам, вот и тянет на сладенькое. Надо что-нибудь придумать, чтобы не скучать. Тогда и о конфетах думать забудете, точно вам говорю.

Христофоровна склонила голову в ожидании фантастических идей, и мне ничего другого не оставалось как начать придумывать увеселения.

И я придумала на свою голову…

***

– Пахлава!

– Чурчхела!

– Обезьянка! Ручная обезьянка!

– Девушка! – гаркнули мне в ухо.

– А? Что? – испугавшись, я чуть не выпустила коляску из рук.

– Сфотографируйте инвалида с обезьянкой…пусть бабушка перед смертью порадуется…

Я поперхнулась, и тут на площади раздался такой отборный мат, что парень, что еще минуту назад так настойчиво шел за нами с Христофоровной чуть ли не от самого пляжа, куда-то вмиг исчез.

– Так вот как от них избавляться надо, – прыснула я от смеха, но бабуля моя моего веселья не разделяла.

– А ты и рада! Тут меня хоронят, а тебе хоть бы хны! Язва!

– И вовсе нет! – заспорила я, – Уж не я ли вам буквально утром говорила, что коляска сия не к лицу столь здоровой и умной женщине…

– Не подмазывайся, – отрезала Сандра, но голос ее заметно потеплел, – Вези лучше быстрее, а то вон тот подозрительный полицейский нас уже догоняет.

Я обернулась, и правда. К нам быстрым шагом направлялся статный и сытый дядечка в форме. Поравнялся с нами, козырнул, и предъявил документ.

– Старший лейтенант Гавриков! Гражданочки, чего значит буяним? Нецензурно выражаемся?

– Нет-нет, что вы… – я замахала руками, но бабушка, как всегда, отличилась.

– И матерюсь. И имею, между прочим, право! Я, между прочим, инвалид! Да я еще в первую мировую сражалась, пока ты сосунок света белого не видел!

– В смысле в первую мировую? – Гавриков так и застыл на месте с опаской глядя на Христофоровну. Видимо боялся, что она вот-вот рассыпится от старости.

– Она говорит, родилась. Родилась давно…

– Аа…

– Сама ты родилась! Я служила! Я Родину защищала! – все больше распалялась бабуля, а я с улыбкой разводила руками.

– Бредит… что поделаешь, старость -не радость.

Гавриков понимающе покивал, простив убогой «сосунка», и посоветовал буйную бабушку держать все же дома, что я клятвенно и пообещала исполнить.

– И дернул меня черт вас к морю тащить! – бурчала я, пока под провожающие взгляды отдыхающих и местных, везла через всю площадь Сандру.

– И повезешь! – смеялась бабуля, высовывая язык и тараща глаза, специально пугая прохожих.

– Не повезу!

– Повезешь!

– Нет!

– Да!

– Вот сволочь!

Я резко притормозила. Нет, это уже ни в какие ворота. Бабуля моя уж слишком в образ вошла, теперь уже и меня оскорбляет.

– Да что вы себе позво…

– Тс…

Мы как раз подходили к дому, и Христофоровна указывала пальцем на соседа, нас в данный момент не замечающего, зато с упоением, бросающим за забор странное содержимое темного цвета.

– Ты погляди, что творит, ирод окаянный! – заорала она.

Николаич в долгу не остался, крикнул в ответ:

– Ведьмы! – И принялся неистово крестить нас, но не удержался и под собственные визги вновь полетел вниз, с лестницы.

– Ну ничему жизнь не учит… – вздохнула я и повезла бабушку домой.