Читать книгу Педагогическое наследие Калабалиных. Книга 3. А.С. Калабалин - Л. В. Мардахаев - Страница 11

Книги загорелись быстро, так, как им, собственно, гореть и полагается. Когда дым рассеялся, ситуация прояснилась, и сводилась она в двух словах к следующему: в окно библиотеки влетела горящая головешка, и попасть сюда она могла исключительно с благословения братьев Плисецких. Им долго и привычно говорили все подобающие в этом случае слова, а братья не менее привычно молчали. Потому что то, что на общий взгляд было причиной, по их логике выходило следствием. Действительно, сжигать книги дико, а не дико разве, что библиотекарша эта предала (в одном из самых житейских смыслов) близкого ей хорошего человека?

Поступки их были один непонятнее другого и объединялись, пожалуй, лишь общей какой-то странной логикой.

Вот и из детдома их прислали в колонию за целый ряд прегрешений. Например, украли со склада одиннадцать метров джинсовой ткани. А они говорят: мы и не украли вовсе, просто взяли и сшили себе и товарищам нормальные джинсы, уж, по крайней мере, покрасивее тех, что из того же метража делают швейники.

– В общем, этим братьям Плисецким и колонии мало, надо переводить их отсюда еще дальше, – говорили мне воспитатели.

И если, не вникая в ребячью логику, судить лишь о внешнем ее отражении, разделить этот справедливый гнев можно. Но… что-то привлекало меня в этих ребятах, и я попросил отдать Колю и Пашу мне, тем более что срок пребывания их в колонии заканчивался. Так они «перешли» в наше, 72-е строительное профтехучилище.

Как таких ребят понять? Сами они какие-то неподходящие, невоспитуемые? Или воспитывали их неподходяще? Чтобы попытаться ответить на вопрос, позволю себе сослаться на классику и взять в руки «Педагогическую поэму».

Семен Карабанов – помните? Он водил банду в шестьсот человек, и полагалось ему за все это не меньше расстрела. И ведь что интересно: была в его атаманстве определенно какая-то педагогическая жилка, умел, значит, организовать «коллектив». Вопрос – на что. Один из любимых учеников А. С. Макаренко, он сам стал потом педагогом. Помните, не вышло «из Карабанова агронома. Кончил он агрономический рабфак, но в институт не перешел, а сказал А. С. Макаренко решительно:

– Хай ему с тем хлеборобством! Не можу без пацанов буты. Сколько еще хороших хлопцев дурака валяет на свете, ого! Раз вы, Антон Семенович, в этом деле потрудились, так и мне можно.

И он трудился. 45 лет работал (да как красиво!) директором колоний и детдомов, меняя сложные коллективы на еще более сложные. И писал ему Антон Семенович: «Хочу приехать посмотреть на твоих ребят, как-никак внуки», и Семен Афанасьевич Калабалин любил и боготворил своего учителя всячески. И сына, который родился в год смерти Макаренко, назвал Антоном.

Что и говорить, повезло мне с отчеством. Моего сына зовут, кстати, тоже Семеном. Я назвал его в честь отца, опять-таки по его рекомендации. Для того чтобы когда-нибудь появился у него правнук Антон Семенович, а у меня внук Антон Семенович, и имя это передавалось бы из поколения в поколение. Не просто само по себе имя – дело Макаренко (вот мы, например, дети Калабалина, все трое – педагоги, я и обе мои сестры). А главное – принципы Макаренко. Они не только к педагогике имеют отношение. Это принципы нашего большого советского дома. Недавно, когда праздновалось 90-летие со дня рождения Макаренко, к нам в училище приехала группа его первых воспитанников. Более 50 моложавых, красивых людей появилось у нас. Тех, кому стать людьми помог Макаренко и гуманные его принципы, где главный – уважение к человеку, вера в него. Я позволю себе напомнить еще одну прекрасную страницу из «Педагогической поэмы»:

«Недели через две я позвал Семена и сказал просто:

– Вот доверенность. Получишь в финотделе пятьсот рублей.

Семен открыл рот и глаза, побледнел и посерел, неловко сказал:

– Пятьсот рублей? И что?

– И больше ничего, – ответил я, заглядывая в ящик стола, – привезешь их мне.

– Ехать верхом?

– Верхом, конечно. Вот револьвер, на всякий случай…

Привезя деньги, он пристал ко мне:

– Посчитайте…

– Отстань!

Он схватил себя за горло, как будто его что-то душило, потом рванул воротник и зашатался.

– Вы надо мной издеваетесь! Не может быть, чтобы вы мне так доверяли. Не может быть! Чуете?.. Вы нарочно рискуете, я знаю, нарочно…

Он задохнулся и сел на стул…

– Если бы вы знали! Если бы вы только знали! Я когда этой дорогой скакал и думал: хоть бы Бог был на свете. Хоть бы Бог послал кого-нибудь, чтоб когда лесом кто-нибудь набросился на меня… Пусть бы десяток, чи там сколько… я не знаю. Я стрелял бы, зубами кусав бы, рвал, как собака, аж пока убили бы… И знаете, чуть не плачу. И знаю ж: вы тут сидите и думаете: чи привезет, чи не привезет? Вы ж рисковали, правда?

– Ты чудак, Семен! С деньгами всегда риск. В колонию доставить пачку денег без риска нельзя. Но я думаю так: если ты будешь возить деньги, то риска меньше…»

Так и жил отец, исповедуя ту же вселенскую веру. Вы знаете, моего старшего брата (его звали Костиком), совсем пацаненка, зарезал один из новых наших колонистов. И даже это не сломило отца… Никогда не забуду, когда первый раз в жизни попали мы в один из городов Осетии. Приехали поздно ночью, а утром, когда проснулись, он говорит:

– Иди, сынок, гуляй.

А мне было всего семь лет. И вот я просто так, один, пошел по колонии, по тому месту, где еще вчера кипели дикие страсти.

Потом, много лет спустя, мне кто-то сказал:

– Как же вы решились? Вы так рисковали!

А я ходил, того не понимая, и глупыми доверчивыми глазами смотрел вокруг. Потом подошел к одному парню и сказал:

– Я хочу с тобой дружить.

Поверить в человека, пойти к нему навстречу – вроде бы такая малость. Но есть ли что-нибудь важнее этого – заинтересованного взгляда на человека? При таком заинтересованном взгляде открываются вдруг вещи удивительные. Взгляд наш становится добрее и шире.

И в наказании может проявиться уважение к личности, если иметь точкой отсчета добро.

– Я не знаю, какой у вас в тот день была погода, – так в свое время на вопрос отца о том, как поступить в таком-то случае, ответил в письме А. С. Макаренко.

И верно, от погоды кое-что зависит. А еще больше – от характера самого наказуемого. За один и тот же поступок расплата разная. Кто-то с полувзгляда поймет, а на кого-то хоть полдня орите – чего зря себя надрывать. А потому с одним достаточно не поздороваться, другому сказать:

– Зайди вечером ко мне, подумай, зачем.

Третьего попросить придумать себе кару самому.

Иногда нужно, чтобы, чем тяжелее оказался проступок, тем меньшей – расплата. Командир поленился, не поставил ребят на довольствие. Жестоко, но вся группа останется голодной, и только командиру не скажут ни слова, а тому лучше, чтоб ругали.