Читать книгу Глаша 2 - Лана Ланитова - Страница 3

Итак, мои дорогие, господин Горелов Александр Петрович был внешне довольно привлекательный мужчина. Его даже можно было назвать красавцем, ведь недаром супруга так ревновала его к каждой юбке. Он был высок, строен и широкоплеч. Благородные черты немолодого лица обрамляли волнистые черные кудри с серебром легкой проседи. Прямой нос имел южную горбинку, но был тонок, с резко очерченными ноздрями. Глаза, тоже темные, проницательные и немного влажные, свели с ума многих красавиц. В юности, имея пылкий темперамент, Александр, прокутил и потратил на дам почти все свое состояние. Отчего и вынужден был жениться на женщине намного старше себя.

К сорока годам Александр Петрович чуть остепенился. Да и потом брак на богатой вдове накладывал на него моральные ограничения, с которыми необходимо было мириться. Как мы упомянули выше, его супруга чаще проживала за границей, поправляя собственное здоровье. Но отчего-то знала почти о каждом шаге своего благоверного. Иногда Горелову казалось, что за ним приставлены фискалы, которые пишут его супруге ежемесячные отчеты. А может, так оно и было?

Но вернемся к намерению этого господина, завести себе хорошенькую горничную.

Совершенно очевидно, что не прислуга была нужна Горелову, а молодая любовница, дабы он мог пользоваться ее услугами, не выходя далеко за ворота собственного дома.

Довольно быстро он отыскал швейную мастерскую, адрес которой так великодушно сообщил ему недавний гость, который представился Викто́ром. Без титула и отчества. Что было чрезвычайно странно, однако, Горелов не посчитал нужным углубляться во все эти странности.

В мастерской он сделал вид, что хочет заказать себе костюм. Меж делом он заглянул в швейный зал и отыскал глазами ту, о которой так неожиданно поведал ему незнакомец. Глафира Сергеевна в это время утюжила какие-то кружева. Раскрасневшись и высунув от усердия язычок, она наклонилась над гладильной доской. Волнистая прядь русых волос упала на чистый лоб, большие груди почти коснулись полотна доски. О боги, как она была хороша. Этот странный Викто́р не соврал. Он давно не встречал подобных красавиц в Петербурге. Александр Петрович с первой минуты понял, что влюбился. Он хотел было решительно сказать девушке о своем чувстве, но вовремя одумался. Он очень боялся ее вспугнуть.

«Что это со мной? Надо быть осторожнее», – подумал он и отправился прямиком в кабинет хозяйки.

Там, заикаясь и путано, он объяснил суть своей просьбы. Сначала хозяйка решительно отказала ему и чуть не выставила его за дверь. Однако Александр Петрович достал из кошелька пару золотых рублей и умолял хозяйку их взять. Та чуть поломалась, но деньги таки взяла, пообещав ему посильную помощь.

– Я сделаю все, что от меня зависит, но обещать вам не могу-с.

– Умоляю вас, голубушка…

* * *

На следующий день хозяйка мастерской вызвала к себе в кабинет Татьяну и Глашу.

– Девушки, я довольна вашей работой. В особенности, работой Татьяны. Но обстоятельства складываются таким образом, что я не могу платить жалование вам обеим.

– Как так?

– А так. Я готова предоставить работу одной лишь Татьяне, а вас, Глафира Сергеевна, я вынуждена рассчитать. Я полагаю на ваше место принять более расторопную швею.

– Но, как же так? – голос Глафиры дрожал.

– Мы уйдем вместе, – решительно произнесла Татьяна.

– Какие вы обе горячие торопыги. Не дослушав, начинаете делать скоропалительные выводы.

– А что нам еще делать, коли не к месту мы?

– Очень даже к месту. Но, есть один нюанс. Глафира Сергеевна, вам не пристало иметь работу простой швеи.

– А где же мне еще работать? – по щекам Глаши катились слезы. – Не с голоду же умирать?

– Ну, что вы! Конечно же нет. Я просто хотела сказать, что с вашим происхождением и образованием вы можете иметь более достойную и выше оплачиваемую работу.

– Какую?

– Я хочу вас порекомендовать горничной в один состоятельный дом. И там у вас будут совсем не обременительные обязанности – скажем, пыль бархоткой смахнуть, куверт на столе разложить, на фортепьяно сыграть. А жалование там будет в десять раз больше, нежели вы имеете тут.

– В десять? – не поверила Татьяна.

– Именно, ровно в десять. Подумайте, вы сможете легко и быстро, примерно за пару лет скопить денег и купить где-нибудь за городом домик. А там уж и зажить счастливо.

После этих слов у Глаши загорелись глаза. Но Таня отчего-то стояла хмурая.

– Хорошо, мы подумаем, – сообщила она хозяйке.

– Подумайте. Хозяева там добрые, хорошие. Муж с женой. Детей у них нет. Им нужна горничная с образованием. Завтра хозяин придет, чтобы побеседовать с Глафирой Сергеевной. И я прошу вас, девушки, хорошенько подумайте, прежде чем упускать такое счастье. На такие деньжищи найдутся и другие желающие. И потом квартирка-то их находиться всего лишь за несколько кварталов от вашей, в Троицком переулке. В большом доме. Богато люди живут.

* * *

Вечером Татьяна все также была хмурой.

– Ох, чует мое сердце, не к добру эта твоя работа.

– Таня, ну что же всюду видеть подлог? Так жить нельзя. Подумай сама, останусь если я и вовсе без работы, то, как пробавляться станем? Придется мне искать место в другой мастерской? Без тебя?

– Я с тобой пойду.

– А ежели там не нужны мы обе? Так и станем по городу скитаться? С комнаты придется съехать.

– Нет, комнату жалко. Стены тут крепкие, толстые, двери тоже. Сухая она и теплая, – Таня обвела глазами их небольшую комнатку.

В ней подруги успели навести нехитрый уют, повесив на окна веселые занавески и украсив все, что можно, тряпочными вышитыми салфетками. У Глаши даже появилась этажерка с книгами и фикус в деревянной кадке.

– Да, комнату жалко. А потому я встречусь завтра с хозяином, и после решим.

* * *

Как только Татьяна увидела, пришедшего на встречу красавца Горелова, она отозвала Глашу в сторону.

– Этот-то тебя быстро в кровать уложит, – горячо зашептала она.

– Таня, у тебя одно на уме!

– Это не у меня на уме. Это я в его глазах блядских прочитала. Гляди, какой франт. На Володечку твоего по манерам похож. Такой же, видно, мот. Лощеный весь.

– Ты совсем уже. У него супруга в доме.

– Делай, как знаешь! Обрюхатит если, я брошу тебя сразу. В монастырь уйду, а ты по рукам пойдешь, сопли на кулак наматывать.

– Таня, прекрати! Слушать тебя тошно.

Они еще долго переругивались и обменивались упреками в этот день, но сумма, озвученная в качестве жалования, была столь внушительной, что на рассвете Глафира пошла разыскивать дом, в котором проживал Горелов.

Пройдя пару кварталов, она увидела трехэтажное монументальное здание, серого камня. Весь второй этаж этого дома занимала огромная квартира Гореловых. Глаша вошла в просторный вестибюль парадного, поднялась по мраморным ступеням и оказалась возле высокой дубовой двери квартиры господ Гореловых. По обеим сторонам от двери, прямо в подъезде, стояли горшки с пальмами. Тут же горели газовые фонари. Глафира повернула ручку механического звонка. В глубине квартиры прозвучал курлыкающий звук.

Как ни странно, дверь открыл сам хозяин – Александр Петрович. Ни прислуги, ни швейцара не было видно. Глаша смутилась. Она не могла себе признаться в том, что господин Горелов не был ей неприятен. Еще при первой встрече он произвел на нее должное впечатление, и она отметила про себя его красоту и стать. Она знала, что опасения Татьяны не безосновательны. Знала, но настырно шла навстречу. Разум ее оправдывал ее саму перед собой, внушая ей то, что она пришла в этот дом исключительно за деньгами, но сердце всякий раз начинало биться чуть быстрее при виде мужских зорких глаз. И к тому же от него так вкусно пахло, и запах этот так походил на запах того, кто так жестоко пренебрег ею.

– Глафира Сергеевна, пойдемте. Я покажу вашу комнату, – пригласил ее хозяин, приняв у нее легкий плащ и зонтик.

Глаша кивнула. Вдвоем они двигались по широкому коридору, стены коего были отделаны серым английским шелком в светлую полоску. Миновали несколько роскошных комнат, ровно до тех пор, пока не свернули направо.

– А вот и ваша комната. Проходите. Здесь вы будете жить.

– Нет, господин Горелов, я предпочитаю ночевать дома. Мы с подругой снимаем жилье.

– Хорошо-хорошо. Но вдруг вы днем захотите отдохнуть. Или зимой допоздна пробудете. Тогда вам придется остаться.

– Мне бы этого не хотелось. Я пришла сюда работать, Александр Петрович, – стараясь казаться строгой, твердо произнесла Глафира.

Но сама все-таки зашла в свою новую комнату и чуть не ахнула от удивления. Она выглядела очень уютно и была обставлена дорогой мебелью. Казалось, что это – не комната прислуги, а комната хозяйки. Стены были оклеены дорогими обоями. Широкая кровать с шелковым пологом смотрелась удивительно мягкой. Тусклый свет струился на розовое в цветах покрывало. Было здесь и огромное трюмо с зеркалом, и комод, и шкаф из полированного дерева. Пол этой комнаты бы устлан толстым ковром.

– Александр Петрович, вы ничего не перепутали? Разве это моя комната?

– Конечно ваша.

– Простите, а где же ваша супруга?

– Дело в том, что Татьяна Тарасовна сейчас в отъезде. Она уехала… в деревню. В наше фамильное имение.

– А когда она вернется?

– Скоро, я полагаю через пару недель.

Он снова посмотрел на нее так, что она покраснела и отвела взгляд.

– А каковы будут мои обязанности? – спросила Глафира.

– Мне сказали, что вы играете на фортепьяно. Это правда?

– Да, но я давно не играла. Пальцы отвыкли…

– Идемте в зал.

Они прошли в огромный зал с большими светлыми окнами, на которых висели массивные бархатные портьеры, перевитые золотистыми шнурками, с кисточками на концах. Паркетные полы были натерты до блеска. Пара роскошных диванов и точно таких же стульев расположились вдоль стен, оклеенных гобеленом с рисунками в виде лесного пейзажа. На стенах висели картины в золоченых рамах. Но главным в этой комнате было иное – лакированным, черным, как ночное небо боком, поблескивал огромный, словно зверь, Беккеровский рояль, с белоснежными зубами костяных клавиш.

– Сыграйте мне что-нибудь, – осипшим от волнения голосом, произнес Горелов.

Глаша подошла к роялю и присела на мягкую банкетку. Руки плавно легли на клавиши. Она закрыла глаза. Как давно она не играла. Но память быстро вернула былое. Пальцы сначала неуверенно извлекли первые звуки, а после мелодия разорвала гулким эхом тишину огромного зала. Глаша, прикрыв глаза, играла Бетховена.

Кроме Горелова и Глафиры в этот момент в зале находился некто третий. Правда, в этот раз он был невидим.

«И снова Бетховен. И снова Лунная соната, – прошептал он. – Вы сговорились что ли с Махневым?»

После этих слов он бесшумно удалился из зала.

Глафира продолжала играть, а Александр Петрович не сводил с нее откровенно влюбленного взгляда.

Глашу тоже взволновала музыка, однако, она остановила игру и встала.

– Александр Петрович, похоже, мы теряем время. С чего прикажете начать? Где мне стоит навести порядок?

– Глафира Сергеевна, позвольте я поцелую вашу руку? Вы так великолепно играли.

И не успела Глаша возразить, как Александр взял ее узкую ладонь и поцеловал. Глафира смутилась и одернула руку.

– Александр Петрович, покажите мне кухню и хозяйственные помещения.

– В следующий раз непременно. А сейчас лучше поиграйте еще.

– Александр Петрович, вам надобно нанять приличного тапера, чтобы вас развлекал.

Горелов помрачнел.

– Сударыня, если мне нужен будет ваш совет, я непременно попрошу вас об этом. А сейчас… Видите ли, я привык, чтобы слуги исполняли мои приказы с большей почтительностью. И если я жду от вас не работы по хозяйству, а игры на фортепьяно, то извольте выполнять, если вы здоровы.

– Я здорова, – ответила Глаша с пунцовыми от стыда щеками.

Она еще играла ему в этот день. А он сидел напротив и смотрел на нее. Потом он велел накрыть им в столовой и приказал Глафире отобедать с ним за одним столом. После небольших колебаний и приличествующих ее положению в этом доме условностей, а равно никому не нужных реверансов, Глаша согласилась-таки разделить с ним трапезу. От красиво сервированного стола и обилия закусок у Глаши разбежались глаза.

– Довольно часто мне доставляют еду из ресторации. Извольте откушать вместе со мной, Глафира Сергеевна, – пояснил он. – Не часто, но иногда, на правах вашего хозяина, я буду просить вас, обедать вместе со мной.

На обед был суп из стерляди, расстегаи с мясом, рыбное заливное, пара паштетов, фрукты и вино. Прислуживал им за столом ловкий молодой мужчина, который часто исполнял обязанности слуги и дворецкого. Пожилую Матрену хозяин отправил-таки днем раньше в деревню.

Глаша хоть и была голодна, однако, старалась есть мало. Исподволь она поглядывала на манеры Горелова. Еще ранее она заметила, что кисти его рук очень изящны и в то же время крепки. Чуть смугловатые длинные пальцы были унизаны двумя дорогими перстнями.

«Как его руки похожи на руки Махнева», – пронеслось в ее голове, и она снова покраснела.

После обеда Александр Петрович поехал на службу.

– Глафира Сергеевна, на сегодня вы можете быть свободны, а завтра я жду вас у себя.

– Хорошо, сударь, – Глафира сделала реверанс.

– Ах, да. Чуть не забыл. Пойдемте в мой кабинет, я выдам вам аванс.

– Полно вам, Александр Петрович, я у вас нахожусь лишь несколько часов и ровным счетом ничего такого не сделала.

– Я предпочту судить об этом сам, сделали вы для меня что-то стоящее или нет. Пойдемте.

По длинному коридору он отвел Глашу в свой кабинет. Это была небольшая комната, также как и остальные, обставленная со вкусом. Вдоль стен возвышались высокие стеллажи с книгами. Глафира скользнула по ним глазами, и по старинным корешкам фолиантов поняла, что ее новый хозяин очень начитанный человек. Здесь же располагался добротный письменный стол с изящными письменными принадлежностями. В углу комнаты стояло чучело огромного тигра. На стене висело оружие.

– Не пугайтесь, Глафира Сергеевна, тигр не живой, – решил пошутить он.

Но Глафира не поддержала его шутку кокетством, а улыбнулась лишь кончиками губ. Она старалась не думать о нем, как о мужчине, и всякий раз отводила взгляд от его широких плеч и красивого лица. Находясь в опасной близости, она чувствовала аромат тонкого одеколона и запах английских сигар.

Он подошел к письменному столу и выдвинул на себя верхний ящик. Рука нырнула в деревянное нутро и выудила на свет несколько кредитных билетов. Горелов протянул их Глаше. Она бегло взглянула на деньги и отступила на шаг.

– Но, здесь очень много. Гораздо больше, чем та сумма, которую мы оговаривали.

– Глафира Сергеевна, тогда я не стал вам озвучивать ваш реальный заработок. Будем считать, что это – некий бонус к вашим неоспоримым достоинствам.

– О чем вы, сударь?

– Вы поразили меня своим исполнительским мастерством. Поверьте, эти стены так давно не слышали Бетховена.

– И все равно, это слишком много. Вы сказали аванс, а тут такая сумма.

– Я приказываю вам взять ее, – настойчиво произнес Горелов.

* * *

Глаша пришла домой чуть раньше Татьяны. По дороге она купила сливочных эклеров. На плите голландки вовсю кипел чайник, а Глаша лежала на кровати и мечтательно думала о чем-то. Вот, только о чем? А вернее о ком могла думать наша нежная и пылкая героиня? Конечно, все ее мысли были заняты воспоминаниями о Владимире. Она помнила его умные и часто ироничные глаза, в ушах звучал его смех, густой баритон обволакивал ее пушистую голову. А руки… Как она вспоминала его божественные, сильные руки. То, как крепко он сжимал ее в объятиях. Мысли перескочили на смуглые руки Горелова.

«Интересно, как он может обнять? И каков он в постели? Какая я глупая и непутевая. Права Таня, у меня одно на уме… Но, как это сладко».

Она сама не заметила, как задремала. Во сне ей приснился Владимир. Но его белая батистовая сорочка была отчего-то вся перепачкана кровью. Кровь сочилась из шеи. И руки тоже были перепачканы кровью. А в глазах стояли ужас и мольба. Впереди раздался удар – Глаша вздрогнула и проснулась. Это пришла с работы Татьяна. Она громче обычного стукнула дверью.

Глаша с трудом выскочила из своего кошмара.

– Танечка, это ты?

– Нет, отец Варлаам, – зло огрызнулась Таня

– Таня, мне такой сон страшный приснился, а ты кричишь, дверьми хлопаешь.

– Так спи перед закатом – еще не то увидишь. Чего ты раньше времени-то улеглась?

– Таня, ты стала такая… злая.

– Станешь тут злой.

– Ну, чего ты? – Глаша, словно хитрая кошка, потерлась о худенькое плечо своей подруги.

Очень часто она оправдывалась перед Таней ровно так, как может оправдываться жена перед недовольным мужем. И обе они уже свыклись с таким порядком вещей, не замечая всей несуразности такого поведения.

– Чего? Я все пальцы себе исколола сегодня и утюгом обожглась, пока думала о тебе и твоем хозяине, – угрюмо продолжала Татьяна.

– Таня, ну зачем ты? Что за глупости лезут в твою голову?

– Глупости? Знаю я тебя…

– Гляди, что я принесла, – Глаша метнулась за образа и достала из-за иконы бумажный сверток. – Смотри, сколько денег, – проворные руки развернули бумагу.

– Завалил, значит? – Таня отбросила сверток.

Деньги разлетелись по полу.

– Таня, ты, конечно, прости, но меня уже начинает раздражать твоя деревенская лексика.

– Чего?

– А того, – наступала осмелевшая Глаша. – Надоели твои грубости, намеки и гадкие слова.

– Конечно, мы же гимназий не заканчивали, и книжки толстые не читаем, пока другие спину гнут над шитьем.

– Вот ты меня уж и попрекать стала.

– Я не попрекаю, дурочка! Я… я… – слезы закипали в рыжих глазах Татьяны. – Я люблю тебя больше жизни.

А после было столь же бурное примирение. Спустя час подруги вместе уплетали эклеры и запивали их душистым чаем.

– Как подкопим денег, так уедем отсюда в деревню, там домик хороший купим, коз и курочек заведем. И станем жить не хуже других, – рассуждала Глафира. – Скажем, что мы сестры. А если мужская работа нужна будет, так наймем кого-то. А может, и в городе останемся. Посмотрим. Деньги нам с тобой очень нужны.

– Нужны, – соглашалась рыжая ревнивица. – Расскажи, как они там тебя встретили. Что жена его? Хороша?

– Жена? – Глаша на секунду помедлила и все-таки решила соврать. – Жена, да. Очень даже хороша собой.

– Да? – недоверчиво переспросила Таня.

– Да, Танечка.

– А зачем тогда ты ему?

– Таня, ну как же ты не поймешь, они пригласили меня работать. Горничной.

– И много ты там работала, что не устала сильно?

– Сегодня был первый день. Меня лишь познакомили с обязанностями. Где полы мыть я должна, где золу вынимать, где белье гладить.

– Вон оно что?

– Да. А иногда они и музыку с супругой слушать желают. Я им должна музицировать на фортепьяно.

– Эка, их распоганило! Горничная, да еще, чтобы на фортепьяно умела.

– Таня! Ну, как ты выражаешься?

– А как? Не слишком ли много хотят?

– Так, дурочка моя, за это-то и платят столько!

– А, ну тогда понятно, – чуть успокоилась Татьяна. – Говоришь, что супруга у него красивая?

– Очень.

– И любит он ее?

– А то как же! Смотрят друг на друга, словно два голубка.

– А супруга не ревновала к тебе?

– А чего ей ревновать, ежели Александр Петрович с нее глаз не сводит. Нужна я ему! Тебя послушать, так все по мне сохнуть должны.

– Ладно, поживем-увидим.

* * *

«Mon Dieu![8] Как она хороша! – думал Александр Петрович, сидя в своем кабинете. – Какое счастье, что этот странный господин, по имени Викто̀р, дал мне ее адрес. Эдакий бриллиант и в портновской мастерской. Боже, неужто у нее никого не было? Она – то смущается как девочка, то ведет себя, словно опытная куртизанка. Что за бесовка! Мама дорогая, как я ее хочу. А груди, Euh! Chic!»

В этот вечер Александр Петрович пил коньяк и предвкушал детали соблазнения новой горничной, по имени Глафира.

«Черт, я хотел завести себе лишь покладистую горничную, готовую всегда отдаться. Но Глафира Сергеевна не простая штучка. К ней, вот так вот запросто, не подойдешь. Ну, ничего. И не такие брали крепости».

* * *

На следующий день Глаша снова пробыла у Горелова только до обеда, и снова он отпустил ее домой намного раньше, чем начинало темнеть. Так длилось почти неделю. Они вместе завтракали и вместе обедали. Глаша уже не сопротивлялась этим причудам нового хозяина. Он все также не загружал ее работой. Она лишь играла на рояле, а он слушал. Еще Горелов просил ее почитать. Иногда они говорили о поэзии и французской литературе. Он давал ей домой книги.

В Петербурге стоял сентябрь. С каждым днем дуновение осени становилось все ощутимей. Прозрачный воздух с утра стал холоднее, все чаще накрапывал мелкий дождик. Деревья еще стояли зеленые, но там, где солнце напрямую золотило кроны, появлялись первые желтые листочки.

Глаша накидывала на плечи легкий плащ и надевала милую фетровую шляпку. Перед тем как уйти, Горелов снова и снова целовал ей руки. Она смущенно их убирала.

– Александр Петрович, а когда вернется ваша супруга? – однажды поинтересовалась Глаша.

– Супруга? Да, кстати, она прислала мне недавно письмо с нарочным. Пока она еще побудет в деревне. Может, даже до самого Рождества.

– Так долго? – удивленно спрашивала Глафира.

Она сама не желала признаться себе в том, что эта новость вовсе не опечалила ее, а скорее наоборот…

Что же происходила с нашей Глашей? Вы спросите: уж не влюбилась ли она заново? Нет, сердце Глафиры до сих пор было занято одним Владимиром Махневым. Она нарочно гнала от себя любые воспоминания о нем. Гнала, но они снова возвращались. Ее душа была полна острой обиды на своего коварного кузена. Как только она вспоминала то, последнее в их жизни утро, сердце начинало ныть от нестерпимой боли. Она в деталях припоминала весь их разговор, и ее унижения, слезы и мольбы. И тот холод, с которым он смотрел на нее. Воспоминания о его жестоких словах и взгляде, полном презрения и пустоты, приводили ее в такое смятение, что где бы она ни находилась, ее голову сжимал обруч немыслимого жара. Она бросала все дела и начинала ходить по комнате, с трудом подавляя сердечную боль и глотая непрошеные горькие слезы. Она также сильно ненавидела его, как и любила. И, видит бог, она мечтала лишь о том, чтобы ненависть эта затопила собой все остатки любви. Но любовь все одно – жила в этом горячем сердце.

Что до красавца Горелова, то в ее внимании к этому мужчине превалировало скорее женское любопытство – любопытство здоровой и темпераментной от природы женщины к новому мужчине. И этот извечный вопрос: каков он в близости – не давал ей покоя. Она пугалась своих новых ощущений. Тех ощущений, которые упрямо внушала ей природа. Боялась, но шла на них. Её интересовал обычный жизненный эксперимент: «А смогу ли я вот также, но с другим? Ведь он необыкновенно хорош с собою. И, кажется, в меня влюблен? Или мне это только кажется?»

Как и всякой женщине, ей хотелось небольшого реванша. Она даже на расстоянии мечтала утереть Махневу нос. «Ну, погоди, – рассуждала она. – Я тебе докажу, что меня могут любить многие. Ты еще крепко пожалеешь, что так цинично пренебрег мною».

За ту неделю, которую она провела в доме Горелова, она уже довольно присмотрелась к хозяину и даже мысленно называла его без отчества – Александром. Он все более и более казался ей умным, галантным и симпатичным. Мысли о том, что у него есть законная жена, Глаша старалась от себя гнать. Да и сам Горелов ни разу не вспомнил вслух о собственной супруге. У Глаши было стойкое ощущение, будто она общается с совершенно холостым и свободным мужчиной. В огромной квартире Гореловых было несколько комнат его супруги, но все они были заперты на ключ. А Глаша была нелюбопытной. Она все также довольно часто играла на фортепьяно. И даже разучила несколько новых мелодий. Ей нравилось то, что в доме у Горелова она вновь может окунуться в ту среду, которая была ей уготована по праву рождения. Глафира была очень признательна Татьяне, но где-то, глубоко в душе, считала их связь временной, греховной и противной природе. Когда она вечерами возвращалась домой, то часто прятала глаза. Ей не хотелось смотреть в лицо своей подруге. Весь ее облик, манеры, одежда – многое казалось ей ныне таким жалким и чужеродным. Когда, после огромных просторов Гореловской квартиры, она окидывала взглядом их с Татьяной каморку, то в ее душу снисходило какое-то гадливое отвращение к этой бедности и простоте. И это отвращение довольно часто переходило на ни в чем не повинную Татьяну. Последняя еще больше старалась угодить своей капризной барыньке – шила ей модные платья и кофты с юбками и кормила ее вкусными ужинами.

И хоть эти наряды не могли конкурировать с теми, что продавались в модных салонах на Невском, однако, ее ненаглядная Глашенька даже в них выглядела как королева. А о себе Татьяна вспоминала лишь в самую последнюю очередь.

Глафира все чаще стала подумывать о том, что хорошо бы хоть раз заночевать в хозяйском доме. И выспаться на широкой кровати. Она лишь однажды присела на нее и ощутила всю мягкость высокой перины. Как ей хотелось снять с себя платье и корсет, и залезть под шелковое одеяло. А может, она уже мечтала о том, чтобы именно ночью к ней вошел Александр Петрович? Как давно ее тело тосковало без восхитительной тяжести мужчины.

Удивительным было то, что сам Александр Петрович вел себя довольно сдержано. Максимум, что он себе позволял, были томные поцелуи Глашиных рук перед прощанием. Его губы на мгновение задерживались чуть дольше положенного. Тонкая грань отделяла их от последнего шага. И время это было самым восхитительным. Время, когда душа и тело давно готовы, но не пройдена последняя черта. Это время, когда язык взглядов бывает особенно красноречив. Это время, когда внезапное касание заставляет обоих вздрагивать. Последняя черта была еще не пройдена.

– Глафира Сергеевна, завтра я с утра буду по делам службы и хотел просить вас прийти ко мне после обеда, часам к пяти.

Глаша вопросительно посмотрела на него:

– Так поздно?

– Да, завтра мне было бы удобнее, если бы вы пришли во второй половине дня. Я хотел немного разобрать книги в библиотеке. Вы не откажете мне в помощи?

– Нет, конечно. Ведь это – моя работа, – поспешно ответила Глаша и почему-то покраснела.

– Если вы задержитесь чуть позже, то можете заночевать в своей комнате.

– Хорошо, – тихо произнесла она, не поднимая на него глаз.

У обоих от волнения сильно билось сердце.

Да, она уже была готова на этот, последний шаг. Временами ей казалось, что она изменяет своему сильному чувству, предает собственную любовь к Владимиру. Но тут же оправдывала себя тем, что это самое чувство совсем не нужно тому, кого она так сильно любила.

«Для чего мне хранить верность тому, кто так безбожно предал меня? Тому, кто сделал мою жизнь невыносимой? Тому, кто сломал мне судьбу? Разве он достоин этого чувства? Боже, помоги мне его забыть! Я должна его забыть. И Александр Петрович мне в этом поможет».

На следующий день Глафира оделась чуть красивее обычного. Тане она лгала, что ей приказано супругой Горелова, прислуживать им вечером во время приема гостей. И что очень может быть, что ей придется заночевать у хозяев.

– Ты, если что, без меня не скучай, – не глядя в глаза Танюше, произнесла она.

– Постарайся-таки вернуться, – попросила ее подруга. – И смотри, чтобы гости на тебя не пялились. А то зажмут где-нибудь в уголочке, и на помощь не позовешь. Не положено. Сторонись чужих мужиков во хмелю. Будь у хозяев на виду. Чай, не станут они тебя подкладывать под гостей?

– Ты что, Таня! Как тебе это в голову пришло! Они очень порядочные люди.

– Знаем мы их, порядочных. Вся их спесь до третьей рюмки. А потом баб им подавай.

– Нет, Танечка, похоже, к ним в гости придут супружеские пары, – безбожно врала Глафира.

– Ладно, ладно… Но лучше домой ночевать приходи. Не то я изведусь.

– Ну, Таня… Это же не от меня зависит.

* * *

– Глафира Сергеевна, смотрите, в этом шкафу у меня находятся книги по истории и географии. Я хотел бы, чтобы мы их с вами разобрали, вытерли пыль с фолиантов и сложили их по алфавиту.

Шкаф был очень высоким, Горелов принес довольно устойчивую стремянку, и сам забрался наверх. Он подавал ей книги с верхних полок, а Глаша складывали их на полу. Сначала работа шла споро и так, словно эти двое были просто добрые приятели, разглядывающие книги и ведущие неспешную беседу.

– Ой, у вас есть почти все тома Карла Риттера[9]! – с удивлением воскликнула Глаша.

– Да, все девятнадцать томов, – с гордостью ответил Александр Петрович. – Но вы меня поражаете все более и более. Неужто вы знакомы с этим фундаментальным трудом?

– Нет, конечно, – рассмеялась Глафира. – Все тома я не читала. Они были у моего папеньки.

– Да? Вы никогда не рассказывали мне о своей семье.

– А что рассказывать? – легкая тень легла на ее лицо. – Многое из прошлого мне кажется лишь сладким сном. Наверное, я и была по-настоящему счастлива только в детстве и ранней юности.

– А сейчас что же? Вы бываете у своих родителей?

– Увы, нет. Дело в том, что я слишком рано осталась сиротой. Мои мама и папа умерли.

– Простите, ради бога… Как же так случилось?

– Ничего, я уже привыкла. Сначала умер отец, а потом почти сразу, от горя, умерла мама.

– А родственники? У вас же есть родственники?

– Есть, конечно, – Глаша с легкой грустью посмотрела вдаль. – Отчего бы им не быть. Но я с ними не роднюсь.

– Жаль.

– Мне тоже, – коротко ответила она, обрывая нить разговора. – Давайте я поднимусь на стремянку и протру полки.

– Только, ради бога, аккуратно. Не упадите. Я подстрахую вас снизу, – пообещал он.

Глаша ловко орудовала тряпкой, стоя на узкой ступеньке, а Горелов со странным выражением лица смотрел на нее снизу. Глаша протерла полки и повернулась к нему. На мгновение ей стало страшно – показалось, что стремянка слегка качнулась. Глаша охнула и полетела вниз – прямо в крепкие объятия Александра Петровича. Да, его объятия действительно были крепкие. Он аккуратно поставил ее на пол, но удержал возле себя. Решительным движением Горелов притянул ее талию, обнял руками и крепко поцеловал. Она не отстранилась, а тут же ответила на его поцелуй. Секунды капали на дно невидимой чаши времени, а они все продолжали долгий поцелуй. Александр Петрович дрожал от вожделения.

– Пойдем в твою комнату, – предложил он.

– Давайте лучше попьем чаю или кофе, – она с трудом отстранилась от него.

За окном легли осенние сумерки, в столовой жарко горел камин. Здесь было так хорошо и уютно, что Глаше никак не хотелось уходить. А еще она отчетливо почувствовала давно забытое желание – желание мужской ласки.

Как вы поняли, Александр Петрович Горелов был опытным соблазнителем и хитроумным ловеласом. На его счету были десятки романов, а потому в соблазнении Глафиры он применил весь свой многолетний опыт. Он возжелал Глафиру с самых первых минут их встречи, однако, зная то, что излишняя торопливость может навредить в столь тонком деле, вел себя сдержано и ненавязчиво. Давалось ему это с огромным трудом – слишком уж аппетитна была эта молодая женщина. Но и томление тоже было сладостно. Да и победа казалась столь близкой. Он чувствовал, что Глаша без пяти минут была его. Она, словно зрелый фрукт, готова была упасть к ногам терпеливого садовника.

Она пила кофе и тайком поглядывала на него.

– Позвольте, Глафира Сергеевна, я угощу вас отличным коньяком? – спросил он.

– Я не пью, – возразила Глаша и покраснела.

– Так я налью вам совсем немного. Коньяк хороший, и действие его лечебно.

«Этот тоже пытается меня напоить, – думала она. – Как говорил когда-то Махнев своему верному другу Игнату: налей ей водки, она поможет…»

Воспоминания о том, как она отдавалась одновременно двум мужчинам, бросили ее в жар. Меж ног стало предательски мокро, легкие покалывания распухшей вульвы сводили с ума.

«Интересно, какой у него член?» – греховные мысли снова не давали покоя.

– Хорошо, налейте немного.

Темный напиток тяжело булькнул о дно пузатой рюмки, запахло дубовой корой и травами.

– Я хочу выпить за вас, Глафира Сергеевна. Я безумно рад, что вы оказались в моем доме.

Они выпили. Она поморщилась.

– Съешьте ломтик лимона.

Она послушалась его и тут же скривилась от кислоты.

– Я просто работаю у вас…

– Конечно-конечно. Но вы знаете, иногда мне кажется, что я знаю вас очень давно, будто мы знакомы с вами всю жизнь.

– Пойдемте дальше, перебирать ваши книги.

– Успеем. У нас довольно времени. Можно, я почитаю вам стихи?

– Читайте, – улыбнулась она.

– Я хочу прочитать вам одно из недавних стихотворений поэта Тютчева.

Глашу взволновало и само стихотворение и то, как Горелов его читал.

Прочитав, он немного разволновался и покраснел, карие, чуть выпуклые глаза его увлажнились. В эти минуты он казался особенно красивым. И так же, как у Махнева, ворот его белоснежной, модной сорочки был расстегнут, обнажая начало темных волос на груди.

– Глафира Сергеевна, вы молоды, а я в летах.

– Помилуйте, какие ваши лета?

– Мне уже сорок. Потому я и прочел стихи о последней любви. Вероятно, она у меня и есть последняя.

– Вам рано говорить подобное, – улыбнулась она. – Но стихи очень красивые. Спасибо.

Он снова налил ей коньяку.

– Выпейте еще немного.

– Тогда давайте за вас.

Они снова выпили.

– Поздно. Я пойду, – поднялась Глаша.

– Неужели вы оставите меня? После моего признания?

– О чем вы?

– Я люблю вас, Глафира Сергеевна. Полюбил с самой первой минуты.

– Не надо, Александр Петрович. Мне не положено, я ведь только ваша горничная. Я пойду домой.

Но он уже не слушал ее. Он метнулся к креслу и бухнулся на пол. Его руки обхватили ее бедра, а голова уткнулась ей в колени. Она снова попыталась встать, но он удержал ее, и сев на подлокотник, притянул к себе. Его рука решительно взяла ее за голову, а зубы нежно прикусили нижнюю губу, пахшую коньяком. Она внутренне ахнула, а он снова жадно приник к ней поцелуем. Левая рука оказалась под ее коленями, он сгреб ее в охапку и легко поднял из кресла. Глаша пыталась мотать головой и слабо сопротивляться. Но он не дал ей, ни малейшего шанса.

Перед ее туманным взором пронеслись полосатые стены коридора, лепнина потолка. От волнения она чуть хуже слышала.

«Куда он меня несет?» – промелькнуло в Глашиной голове. Глаза томно закрывались.

Через минуту ее спина ощутила мягкое и скользкое касание покрывала на высокой кровати.

– Я люблю вас, Глафира Сергеевна, – повторял он, дыша чуть сбивчиво.

Довольно проворно он опустился ниже и быстро снял с Глаши туфельки, а после и чулки. Она вдруг стала ему помогать, расстегивая крючки на платье и снимая одну за другой нижние юбки. Через считанные минуты на ней оставались лишь корсет и панталоны с разрезом в паху. Глаша вопросительно посмотрела на него.

– С-с-сними, прошу тебя и корсет.

Пальцы торопясь, дергали шнуровку. И вот на Глаше остался лишь последний форпост – батистовые панталоны. Но их не было необходимости снимать – разрез в паху был довольно широк.

Александр Петрович уставился на ее полные матовые плечи и овальные шары белоснежных грудей, увенчанные красноватыми сосками. Он зарычал от желания. Она опустила глаза. Когда он успел скинуть брюки? На нем оставалась лишь белая сорочка, край которой приподнимал внушительных размеров член.

Александр Петрович с силой подтянул ее к краю кровати, согнул ноги и без всяких прилюдий вошел в ее мокрое лоно, выступающее в прорехе панталон. Она застонала и вся поддалась ему навстречу.

Вы помните, что формально наша героиня уже побывала замужем, но привыкнуть к физической стороне любви с мужчиной ей так и не пришлось. Встречи с Владимиром были подобны ярким вспышкам ракеты, но, увы, не так часты, как ей этого хотелось. А ее греховные отношения с Татьяной не давали ей всей палитры ощущений, что алкало ее тело и душа. Поэтому, как только член Горелова вошел в нее на всю внушительную длину, до самого упора, она захлебнулась от наслаждения.

– Милая, как ты прекрасна! И как горяча.

Чуть отгибаясь, он принялся ритмично двигаться над ней.

Их соитие было страстным и длилось довольно долго. Когда он задышал чаще, она почувствовала, что вот-вот он спустит в нее семя. И очень удивилась тому, что Александр Петрович быстро вытащил член и коснулся ее живота. Она тут же ощутила, как животу стало мокро. Батистовая ткань прилипла к коже.

Через мгновение он откинулся на бок и прошептал:

– Я не стал… Ты, верно, не хочешь сейчас детей.

Владимир никогда почти не кончал мимо. Ему важно было спустить так, как требовала этого природа. Именно в этом он видел весь смысл близости между мужчиной и женщиной. И высшей наградой считал оплодотворение… Хотя, детей не любил и не ждал. Ему был важен сам факт того, что женщина помечена им, а став беременной, помечена надолго.

Александр Петрович же проявлял о ней заботу, но почему-то именно эта забота оставила ее чуть разочарованной. Все ее естество мечтало захлебнуться от горячего семени, выстреливающего в ее нутро.

Будучи чутким любовником, он уловил ее легкое разочарование и истолковал его по-своему.

– Иди на подушки, я приласкаю тебя, милая, языком. Да, я сними наконец эти панталоны.

Теперь она была полностью обнажена. Он стоял возле кровати и любовался ее роскошным телом.

– Как ты прекрасна, моя Глашенька.

Близость растворила их легкую субординацию. Он позволил себе назвать ее по имени и на «ты».

Сильные ладони властно развели в стороны ее податливые, полные в ляжках ноги.

– Иди ко мне. Я приласкаю твою мохнатую красавицу. Она у тебя такая сладкая и тугая.

Его голова склонилась над ее пахом.

Делал он это иначе, чем делала умелая Татьяна. Но сам факт того, что этим таинством занимается мужчина, и не простой мужчина, а мужчина, имеющий высокий социальный статус, деньги и внешнюю красоту, заставил ее трепетать от наслаждения. А когда искушенный любовник одной рукой вошел в сжатое, скользкое лоно, раздвигая лепестки плоти и надавливая на верх, не отстраняя рта от возбужденный вульвы, тело Глафиры довольно быстро содрогнулось в сильнейшем оргазме. Она вскрикнула и продолжала сжиматься и хрипло кричать ровно до тех пор, пока сладостные судороги пульсирующими токами не взорвали ей мозг. А после она опала, бессмысленно глядя на темный полог кровати.

Он нежно целовал ее острые соски, но она уже ничего не чувствовала. Теперь ей хотелось только спать. Он обнял ее, и они оба задремали.

Среди ночи он разбудил ее. Его огромный член стоял, словно каменный жезл. Он приказал ей перевернуться на живот и встать на колени. Нависая, Александр Петрович с силой вошел в нее. В этот раз его удары отзывались в теле едва уловимой болью. Но и боль эта была сладостна. Как давно она мечтала о таких ударах и сильном мужском дыхании за спиной. Он двигался ритмично. И ритм этот, и руки его, сжимающие бедра, так живо и некстати, напомнили ей Владимира Ивановича. Она даже зажмурила глаза, стараясь отмахнуться от его навязчивого образа. Но совсем рядом, над ухом, вдруг отчетливо услышала его шепот! Она ни с кем бы, ни перепутала его дыхание, его повелительную манеру, его руки и голос. Глаша чуть повернула шею. Сзади был ОН! Владимир! Это он сладкими выпадами входил в нее, жестко распирая тугое лоно. Лицо Махнева исказила гримаса страсти. Глаша задохнулась от счастья, не давая себе отчета в том, что этого просто не может быть. Она прогнулась и стала с силой насаживаться на толстый член.

– Так, так, моя девочка, – хрипел Владимир за спиной.

– Боже! Это ты, любимый!? – кричала она. – Люблю! Я те-ее-бя люблю! Слышишь?! Я люблю тебя…

Упругий гость выскользнул из нее, хрип за спиной, и теплые капли брызнули на поясницу. Она застонала от разочарования. А когда обернулась, то увидела широкоплечую фигуру Горелова. В изнеможении он бухнулся рядом.

– Ты сказала, что любишь меня? – прошептал счастливый Александр Петрович.

Глаша не отвечала ему. Она лежала на боку, горячие слезы текли по воспаленным щекам.

За окном уже брезжил едва заметный рассвет.

– Глашенька, ты спишь? – спустя время он тронул ее за плечо.

– Нет, я хочу в уборную. И пить. И есть я тоже хочу.

Он рассмеялся.

– Пойдем. Ты хочешь помочиться?

– Да.

– А я хочу на это посмотреть.

«И этот туда же…» – подумала она, вспомнив те эпизоды, когда Владимир заставлял ее мочиться у него на виду.

Он потянул ее за руку и повел в боковой будуар. Его ладонь сначала сжимала подсвечник с двумя свечами, но пройдя с ним за порог, он пошарил рукой, нащупал задвижку в стене и зажег в уборной три газовые лампы, которые заметно осветили помещение, сделав видимой каждую деталь. Глафира засмущалась, стараясь ускользнуть от наглого взгляда мужчины.

Газовые фонари осветили будуар. Там была устроена удобная уборная с фарфоровым нужником в кресле и большущей мраморной ванной.

– Александр Петрович, оставьте меня одну, – попросила она.

– Ни за что! – ответил он. – Я же сказал.

Она промолчала, закусив в волнении губу.

– Смотри, у меня здесь есть бак, который по желанию, нагревается снизу печкой, и прямо в ванну течет горячая вода.

Он взял кувшин и налил в него воду.

– Потрогай, она еще теплая, хотя, я грел ее вечером. Ты всякий раз можешь здесь мыться и принимать ванну.

– Отвернитесь, я очень хочу…

– Писать?

– Это же очевидно.

– Нет, обожди минуту. Иди сюда. Залезь в ванну и сядь на ее край. Прошу тебя.

– Ну, зачем? – слабо сопротивлялась она.

– Сядь, я тебе говорю. Сядь и разведи ноги.

Смущаясь, она выполнила его просьбу.

– Шире… И так писай.

– Я так не могу.

– Хочешь, я полью на тебя водой? Встань.

Он потянул ее за руку. Теперь она стояла босыми ногами на чуть прохладном мраморе объемной ванны.

– Разведи ноги, – приказал он.

Она, зажмурив глаза, повиновалась. И тут же почувствовала, что его пальцы нырнули ей в вагину, и стали поступательно надавливать на верхний свод, другая же ладонь легла на выпуклый низ мягкого живота. Глаша почувствовала давление двух его ладоней – изнутри и сверху. И сама не заметила, как обильный теплый поток оросил его руки и ее ноги.

– Да, еще… до капли… – шептал он, и его опавший член снова поднимал овальную голову. – Видишь, что ты с ним делаешь, маленькая нимфа.

– Экий вы, Александр Петрович, бесстыжий! – упрекнула его Глафира и сама испугалась своего прямолинейного упрека.

– Помилуй, а разве в плотской любви дамами ценимы скромники стыдливые? – он рассмеялся. – Нет, моя дорогая. И это – только начало…

Он взял кувшин и полил на нее водой, потом омылся и сам.

– Ну вот, а теперь я дам тебе поесть.

Поднос с едой он принес прямо в спальню, захватив с собой и бутылку шампанского.

– Я же хотела пить.

– А ты и будешь пить, но не воду.

Глафира с аппетитом ела ломтики желтоватого швейцарского сыра, ветчину, булочки и персики с виноградом. А запивала все шампанским. И… снова довольно быстро опьянела.

– Я хочу спать, – проговорила она заплетающимся языком.

– Сейчас ты уснешь, только я тебя еще немного помучаю.

– Нет, у меня нет сил, я хочу спать, – канючила она.

– Ну, хорошо. Я передумал тебя мучить. Встань, милая, задом. Я постараюсь быстрее кончить.

В третий раз он подвел ее к кровати и заставил наклониться. В этот раз он был в ней дольше, чем прежде. Глафира едва держалась на ногах, то и дело сползая на пол. Но он снова и снова ставил ее то задом, то поворачивал передом, заставляя садиться на край кровати и широко раскидывать ноги. Когда он закончил, Глафира совсем не держалась на ногах. Внутри все болело, и даже шампанское до конца не притупляло эту боль. А после она уснула. Вместе с ней уснул и он.

Проснулись они оба днем, почти перед самым обедом.

Во рту у Глаши было сухо и неприятно. В этот раз она, не мешкая, бросилась сама в уборную и заперлась изнутри. Там Глафира привела себя в порядок и даже омылась все еще теплой водой и расчесала волосы. Вышла она более собранная и строгая и тут же пошла одеваться.

– Ты куда? – спросил он.

– Мне надо идти домой, меня Таня, наверное, заждалась.

– Домой, как и положено, я отпущу тебя только к вечеру.

После этих слов она вспыхнула и обиделась.

– Я пойду наводить порядок в вашей библиотеке. Хорошо, господин Горелов?

– Конечно, пойдешь, – с легкой иронией отвечал он, развалившись на белых простынях широкой кровати.

Она нервно одевалась, искоса поглядывая на него. И не могла не отметить красоты и силы его развернутых широких плеч. Темные пряди волос спускались на его высокий лоб. В эти минуты он казался ей таким симпатичным…

– Тебе помочь со шнуровкой?

– Будьте так любезны, если вас не затруднит.

– Нет, меня не затруднит. Напротив.

Он соскочил с постели и встал возле нее в полный рост. Старый друг снова стоял у него в полной боевой готовности. Но она делала вид, что не смотрит на него. Он помог ей затянуть корсет и застегнуть крючки на платье.

Чулки и панталоны она надела сама. И не оглянувшись, вышла из спальни, стуча каблучками туфелек. В проеме коридора мелькнул подол другой горничной. Глаша не рассмотрела ее. Она прошла в библиотеку и принялась вытирать пыль с нижних полок. Около получаса она занималась уборкой, без интереса расставляя книги на прежние места. В течение часа в библиотеку никто не входил.

«Отпустит он меня, как же, – с обидой думала она. – Все вы одинаковые – напыщенные индюки с деньгами. Привыкли во всем командовать. Полюбить такого? Да ни за что! Хоть у вас, Александр Петрович, руки и похожи на руки того негодяя, которого я безумно любила и, увы, продолжаю любить. Однако вам до него, как до Парижа пешком – очень далеко».

Внезапно она почувствовала запах табака и оглянулась. В дверном проеме, ведущем в библиотеку, в шелковом мужском халате, стоял Александр Горелов и курил изящную трубку с длинным мундштуком.

– Как похвально ваше трудолюбие, – улыбнулся он.

«Не могу не признать, что в этом павлине – море обаяния» – подумала она.

Он аккуратно закрыл дверь позади себя, и повернул ключом.

Она посмотрела ему в глаза. Он медленно подошел и взял ее за подбородок.

– Скажите, Глафира Сергеевна, я вам хоть немного нравлюсь?

– Вы не можете не нравиться, так как исполнены множества достоинств, – уклончиво отвечала она, отводя взгляд.

– Понравился ли я вам как мужчина? – настырно спрашивал он. – Я полагаю, что вам есть с кем сравнивать.

– Позвольте сударь, я не стану отвечать на этот вопрос, – она нахмурилась.

Он удержал ее, наклонился и снова поцеловал долгим и страстным поцелуем. Она немного обмякла в его руках.

– Я не могу отпустить тебя домой без…

Горелов взял ее за руку и подвел к высокой стремянке, той стремянке, с которой она накануне свалилась в его объятия.

– Я возьму тебя прямо здесь, в библиотеке. А когда ты уйдешь, я буду вспоминать об этом…

– Но… Нет.

– Никаких нет. Ты создана для любви. Я буду тебя иметь не менее трех раз в день.

Она задохнулась от негодования и острого прилива возбуждения. Он заставил ее опереться о ступени стремянки и задрал сзади ворох юбок.

– Наклонись ниже, еще… Какие милые у тебя панталончики. Носи их чаще.

Не мешкая, он вошел в свободную от ткани прорезь и стал двигаться в ней дразнящими движениями – то медленнее, то быстрее, распаляя ее желание. При этом его рука потянулась к заветному бугорку. Длинные пальцы играли с ее плотью так, что Глаша вновь застонала и закусила губу. В этот момент он остановил выпады и ждал ее реакции.

– Ну же, ну-уу. Сильне-ее-е, еще. Не останавливайтесь. Умоляю.

– Ты прелесть, – он слегка прикусил ей мочку уха и подтянул к себе. – Прогнись еще. А-аа-аа.

Он долго двигался в ней, загоняя член до упора. Она стонала от наслаждения. Кульминация вновь произошла вне ее тела. Раздался шлепок – пухлые капли шмякнулись об натертый паркет. Пошатываясь, он отошел в сторону и оперся о стеллаж с книгами. Глафира оправила юбки и пригладила ладошками растрепавшиеся волосы.

– Иди, пообедай. Я велел накрыть в столовой. Я не отпущу тебя домой голодной.

В столовой, накрытый крахмальной белой скатертью, стоял стол, сервированный на две персоны. В супнице томился куриный бульон с зеленью и гренками. На тарелках красовались аппетитные закуски, веера розоватой форели, куски дичи и жареный поросенок. Были тут и фрукты и вино. За столом им прислуживал все тот же, молодой дворецкий. Его звали Яковом. Глаша с удовольствием поела бульона и отведала разных закусок. Александр Петрович предложил ей и вина. Она согласилась. На десерт им подали мороженое. Глафира внутренне ахнула. С тех самых пор, как когда-то, в доме ее супруга Рылова, они вместе с Таней мечтали поесть мороженого, прошло много времени, но о мороженном они с Татьяной забыли. А вот при виде вожделенного лакомства, у нее загорелись глаза.

– Сейчас вы так похожи на маленькую девочку. Вы так любите мороженое?

– Очень, – с улыбкой призналась она.

– Раз так, я стану его заказывать чаще.

Она кивнула и снова улыбнулась.

– Вы так обворожительны, ma puce.

– Александр Петрович, мне пора. Уже вновь темнеет за окном.

– Это просто дни стали короче. На сегодня я отпускаю вас. Вы свободны. Может, вам вызвать извозчика?

– Нет спасибо, я хочу немного прогуляться.

– Завтра я жду вас в обычное время, – намного суше сказал он.

Когда она вышла из парадного, стал накрапывать дождь. На душе стало тоскливо – ей отчего-то совсем не хотелось возвращаться домой. Она чувствовала некую неловкость перед Таней.

«Наверное, она меня потеряла», – думала она.

Но отчего-то ей не было стыдно. Душу охватило какое-то тупое безразличие. Она с трудом передвигала ногами.

«Зачем я так скоро отдалась этому Горелову-Погорелову? Ведь я не люблю его, хоть он и красив. Разве после Владимира я могу кого-то по-настоящему полюбить? Зачем я это сделала? Назло ему? А он ведь об этом не узнает. Я обманываю сама себя. И Таню я тоже обманула. Я очень устала от того, что все видят во мне лишь объект плотского вожделения. Зачем я этому Горелову? Ведь он женат. И где его супруга? Как все гадко».

Когда Глафира появилась на пороге комнаты, Татьяна сидела спиной к двери и что-то шила на руках. Шила и напевала себе под нос какую-то незамысловатую песенку. Глаша стала стягивать с себя боты и снимать плащ.

– Отпустили? – коротко, не поднимая глаз, обронила Татьяна.

– Да, вот только сейчас. Было много гостей. Пришлось заночевать. Сегодня мыла посуду, убирала комнаты, – лгала Глафира.

– Иди, чайку попей. Я булочек тебе купила, – все также, не смотря на Глашу, позвала ее подруга.

– Спасибо, Танечка, я уже пила… С прислугой. Можно, я лучше лягу, я очень устала.

– Ложись, конечно. Отдыхай.

Прохлада подушки коснулась Глашиного лица, сон быстро смежил веки. Краем сознания Глаша подумала о том, что Татьяна ведет себя необычно. Ей думалось, что по возвращению, та должна была упрекать ее за долгое отсутствие, выговаривать, подозревать и ругать. Но рыжеволосая подруга вела себя, на удивление, спокойно. Почему? Но об этом она не успела подумать – сон потащил ее в неведомую реальность. И в этой реальности снова был ОН. Они лежали рядом в шалаше, в яблоневом саду, и он нежно и страстно сжимал Глафиру в своих объятиях. Глашина растрепанная голова метнулась по подушке.

– Володенька, любимый, – прохрипела она во сне. – Обними меня крепче.

Татьяна все слышала. Она сидела возле кровати с каменным лицом, по бледным веснушчатым щекам катились мутные слезы. Она давно бросила шитье. Грустный взгляд был обращен в темный проем окна, где также одиноко моросил осенний дождь.

* * *

Александр Петрович Горелов был необычайно счастлив. Близость со страстной Глафирой стала для него немыслимым по щедрости подарком. Он не раз вспоминал того странного гостя, по имени Викто̀р, со словами глубокой благодарности. Именно ему он был так обязан своей встречей с Глафирой Сергеевной. К слову сказать, новый знакомый, такой приятный во всех смыслах молодой мужчина, более не наведывался к Горелову. Не встречал его наш герой и на званых обедах. Александр Петрович попытался разузнать о нем у князя В. Но тот смотрел на Горелова с огромной толикой непонимания. Он совершенно не мог припомнить описываемого господина.

Почти все будни Горелова, за исключением тех дней, когда ему надо было ехать на службу, начинались теперь одинаково. С утра он принимал ванну, брился, обрызгивал себя духами, пил крепкий кофе, выкуривал сигару или трубку и ждал прихода своей нежной Глашеньки. Он вовсе забыл о том, что формально эта женщина была устроена к нему на службу горничной. Все ее обязанности сводились теперь к одному – быть с хозяином в телесной близости ровно столько, сколько этого желал наш ненасытный жеребец.

Каждое утро, без опозданий, Глафира приходила в его роскошную квартиру, снимала с себя ботики, пальто и, кротко взирая на Горелова, шла мыть озябшие руки. Потом Горелов кормил Глашу легким и вкусным завтраком, а сам, ожидая, когда она поест, сгорал от нетерпения. Едва она допивала утренний кофе, как он обходил стул за ее спиной и крепко обнимал сзади. Его сильные, смуглые руки принимались тискать белоснежные Глашины груди. Иногда, прямо в столовой, он расшнуровывал ей корсет и, стянув с плеч платье, принимался целовать полные плечи, мягкие руки и начало живота. Бывало и так, что он садился подле и, невзирая на ее протесты, начинал ласкать языком торчащие соски. Она молила его прекратить, намекая на то, что в доме много глаз и ушей. Ей казалось, что дворецкий Яков, который им часто прислуживал во время обедов, молодой, чуть полноватый мужчина с сонным выражением на курносом лице, уже давно обо всем догадался.

– Александр Петрович, а где ваша супруга? Отчего ее так долго нет? Должно быть, она скоро должна вернуться из деревни?

– Прости ma chérie, я тебя немного обманул. Дело в том, что моя супруга появится здесь еще не скоро. Едва ли это будет в Рождество. Она не в деревне живет, а за границей. У нас с ней совершенно свободные отношения. Я не смею требовать отчета об ее личных связях, а она дает мне адекватную степень собственной свободы.

– Странно. И она вас не ревнует?

– Во-первых, ma chérie, я стараюсь не давать ей явного повода. А во-вторых, по-моему, ей это безразлично. Но ты не переживай: в моем доме ты в полной безопасности. Я всякий раз знаю, когда она должна приехать.

– Мне кажется, что твой слуга давно все знает про нас.

– Яков?

– Да…

– И что с того? Он не болтлив. А будет распускать язык, я тут же его рассчитаю.

Он шел к двери и закрывал её на ключ, а после возвращался и, освободив часть стола от посуды, ставил Глафиру ничком. Она пыталась возражать, но страстные поцелуи и дерзкие ласки, которые он совершал пальцами за границей ее батистовых панталончиков, делали свое коварное дело. Да, наша героиня была очень темпераментна от природы и с готовностью отзывалась на настойчивые мужские ласки Александра Петровича. А после она всякий раз стыдилась своей безотчетной пылкости, корила себя за легкомыслие. Но, снова и снова подчинялась этому сильному мужчине.

Больше всего она стыдилась того, что так же, как и ее коварный кузен, Александр Петрович был любителем лицезрения ее мочеиспускания. Это таинство он называл «золотым ручейком» и всякий раз, словно надзиратель, следил за тем, когда Глафире подходило время, помочиться. Иногда он нарочно заставлял ее пить из графина несколько стаканов воды и долго не давал ей возможности, сходит в уборную. Когда ее терпение было на исходе, и она начинала жалобно хныкать и переминаться с ноги на ногу, он раздевал ее донага и садил на вздыбленный от возбуждения член. В этом положении, раздвинув ноги перед огромным овальным зеркалом, над медным тазом, Глафира совершала то, что он от нее просил.

Она сидела на нем, пунцовая от стыда, с крепко зажмуренными глазами… А он, держа ее крепко за груди, продолжал любовную скачку. После подобных, совершенно непристойных экзерсисов, он принимался ласкать ей распахнутое и припухшее в бесстыдстве лоно, и она мгновенно испытывала такой сильнейший оргазм, что от ее крика дрожали стеклянные подвески на изящной лампе богемского стекла.

Спустя время она снова и снова корила себя за блуд и легкомыслие. В эти минуты ей казалось, что за ними кто-то наблюдает со стороны. Очень часто она представляла, что этот кто-то и есть Владимир. Тогда она начинала извиваться и стонать еще яростнее, дабы доказать неведомому фантому, что вполне счастлива и любима и без него.

Но это было неправдой. Плоть ее вновь окуналась в бурный поток изысканных чувственных удовольствий, а вот душа? Душа безмерно страдала. Она не полюбила Александра. Он не был ей противен. Совсем наоборот – с каждым днем он нравился ей все больше и больше. Он был умен и хорошо образован, умел ухаживать, умел делать тонкие комплименты. Был щедрым и, главное, был великолепным любовником. Все это было, однако, сердце Глафиры все также молчало. И все так же, по ночам, ей снился ее ненаглядный Владимир.