Читать книгу Глаша 2 - Лана Ланитова - Страница 4

Глаша все чаще стала оставаться на ночь в квартире у Горелова. Татьяна, на удивление, не перечила ей. Она вообще вела себя немного странно – задумчиво молчала, уходила одна гулять, не мучила Глафиру расспросами и ревностью. И еще Глаша стала замечать, что ее подруга не проявляла в постели прежней активности. Она уже не ласкала Глашу по ночам, а просто ложилась с краешку и тихо засыпала. Но, утомленная бурными ласками Горелова, Глаша не видела или не желала видеть всего того, что происходило с Таней.

На смену золотым осенним дням пришли ноябрьские колючие ветра и свинцовые дожди. На мостовых появилась скользкая наледь. Все чаще шел снег. В такие дни вода в Фонтанке казалась почти черной.

И такими же черными были теперь мысли рыжеволосой Татьяны Плотниковой. Она давно догадалась о связи Глафиры с новым хозяином. Догадалась, но молчала.

Меж тем щедрый Горелов платил Глаше довольно приличное жалование. Все деньги она все также отдавала Танюше, на сохранение.

– Холодно уже стало. Надо тебе пальто теплое справить, капор на меху и ботинки с галошами. Не то простынешь. Я сама-то пальто пошила себе на ватине и шаль старая сгодится. А тебе-то, при твоей службе, не пристало ходить, как замарашке, – сказала как-то вечером Татьяна, не глядя Глафире в глаза. – Не то простудишься, не дай бог. В этом каменном городе ветра больно злые, а люди больные. Слыхала, много чахоточных.

– Спасибо Танечка, за заботу. Ты себе лучше что-нибудь купи. И белья постельного можно нам еще пошить. А обо мне не беспокойся. Александр Петрович, – тут она на минуту запнулась и покраснела. – Словом, он обещал меня завтра отвезти в один магазинчик на Невском и купить мне немного одежды на зиму.

– Какой щедрый хозяин, – снова, не глядя на Глашу, обронила Татьяна. – Его супруга тоже поедет с вами?

– Да, конечно, – врала Глафира. – Они всем своим горничным и прислуге обещали купить зимнюю одежду.

– Дай бог им здоровья за их доброту к людям, – делано подивилась Таня.

– Да, деньги они не считают.

* * *

Александр Петрович и вправду, как и обещал, с утра, поехал с Глашей на извозчике в магазины на Невском. Они обошли несколько и купили Глафире зимнее пальто на беличьем меху, круглую, очень изящную шапочку, также из меха голубой белки, которая очень была ей к лицу, муфту, теплые ботинки, три довольно симпатичных платья. К слову сказать, ткань и фасон этих платьев были очень далеки от тех, что обычно носили горничные. Скажем прямо – это были очень дорогие и модные наряды. Затем они заехали в магазин с дамским бельем. Горелов остался в роскошном вестибюле, поджидать Глафиру Сергеевну, пока она сама выбирала себе чулки, корсеты и батистовые сорочки.

К вечеру они выехали с Невского с полным ворохом свертков, бумажных пакетов и круглых шляпных коробок. По дороге они заскочили в недавно открытый гастроном купцов Елисеевых. И Александр Петрович купил Глаше кулек с крымским курабье, и коробку французского фигурного шоколада. Себе же он прикупил прованской буженины, копченостей и несколько бутылок рейнвейна.

Горелов посматривал на Глашу с гордостью.

– Ты довольна? – смеясь, спрашивал он.

– Да, – кивала она.

Но была ли она довольна? Едва ли… Все, что ныне происходило с ней, казалось ей чем-то зыбким, словно сном. Она чувствовала налет нарочитости и искусственности в происходящем. Нет, Горелов не был ей противен. Она даже получала с ним столь желанное физическое удовлетворение, но при этом душа ее безучастно молчала. Она стыдилась этой связи и, как могла, утаивала ее от Татьяны. Глафира совершенно четко осознавала временность этих отношений. Она словно бы и не жила, радуясь каждому дню, а переживала, пережидала минуты, часы, череды пустых дней. Внешне они были наполнены жаркими объятиями и безрассудной чувственностью. Но внутри…

Она постоянно думала о… Владимире. Даже в минуты страсти ей часто казалось, что на месте Горелова находится ОН. Глаша закрывала глаза и начинала грезить. А Александр Петрович вдруг с удивлением обнаруживал подле себя, пуще прежнего, стонущую и извивающуюся от страсти молодую женщину и, несомненно, приписывал себе источник ее такого бурного и внезапного вдохновения.

* * *

– Глаша, девочка моя, я так хочу, чтобы ты при мне померила то, лиловое платье, что мы купили в салоне у madame Moreau, – говорил он ей за обедом, после того, как они вернулись из магазинов.

– Александр Петрович, право, это вы настояли на его покупке. Я даже носить его не собираюсь. Слишком много оборок и этот вырез… Мне кажется, cette robe est vulgaire.

– Вот еще новости? – фыркнул он. – А я уверен, что платье довольно славное. И потом я согласен, чтобы ты носила его только в моем доме и нигде более.

Он помолчал еще минуту и произнес:

– Vous êtes la femme la plus séduisante![10]

Она покраснела и опустила глаза.

– Я все время думаю о вашей супруге. Она может приехать внезапно, а тут я… В совсем неподобающем для горничной наряде.

– Успокойся, милая. Ты думаешь не о том, о чем следует. Думай о приятном, о нас с тобой. Моя супруга приедет в столицу еще не скоро. А до этого она пришлет письмо. Она всегда так делает. Мы не живем вместе, но вполне уважаем друг друга.

– Мне сегодня надо бы уйти пораньше, – заторопилась Глафира.

– У меня были иные планы. Ты не здорова или устала?

– Спасибо, я здорова. Я просто хотела побыть с подругой, погулять. Я так редко бываю дома последнее время.

– Правильно, ведь у тебя теперь есть я, – он придвинулся ближе. – Скажи, я нравлюсь тебе?

Глаша смущенно пожала плечами, а после кивнула.

– А я хотел бы не просто нравиться тебе, но и стать возлюбленным твоим.

Глаша чуточку переменилась в лице и отстранилась.

– Александр Петрович, давайте не будем об этом.

– Почему, счастье мое?

– Потому, что я не верю в это чувство.

– Ты не веришь в любовь?

– Да, – твердо сказала она. – Я не верю в любовь.

– Да, отчего же? Когда? Когда, сия милая барышня успела разувериться в самом прекрасном человеческом чувстве?

– Я не хочу об этом говорить, – оборвала его Глаша.

– О, я чувствую, что кто-то иной, уже до меня, разбил ваше сердце, дорогая моя Глафира Сергеевна. Кто же он? Признайтесь. Расскажите мне. Я даже завидую этому господину. Видимо, именно он сорвал печать вашей непорочности.

– Зачем вам это?

– Мне интересно все, что касается вас.

– А мне уже нет, – ее глаза неожиданно заволокло слезами, а руки предательски задрожали.

– Да, как он мог? Вы до сих пор его любите??

– Александр Петрович, я умоляю вас, сменить тему разговора. Иначе, я уйду.

– Куда? Ваш официальный рабочий день еще не закончился, – с легкой досадой отозвался он.

– Конечно… – она поспешно вытерла слезы. – Я готова приступить к своим непосредственным обязанностям. Скажите, что я должна протереть, помыть?

– Помыть? Пожалуй… – медленно произнес он. – Сейчас ты будешь исполнять все то, что я тебе прикажу.

Она посмотрела на него вопросительно.

– Как я уже сказал, ты примеришь новое платье и белье, – жестко, в приказном тоне, произнес он. – Корсет, чулки с подвязками и платье с туфлями. Панталоны не надевай. Но перед этим ты примешь ванну. Иди, я распорядился налить горячей воды. Раздевайся и жди меня.

«Вот оно… Что он придумал на этот раз? Эти нелепые платья я должна еще и отработать», – с печалью думала она.

Но и возбуждение нарастало по мере того, как слышала она чуть грубоватые мужские приказы.

«Я точно одержима…»

Глаша отправилась в уборную. Мягкий свет газовой лампы струился на метлахскую половую плитку. Золотистые блики переливались и на воде, доверху наполненной мраморной ванны. От нее шел легкий пар. Здесь было уютно и тепло. Глаша присела на велюровую банкетку и медленно стянула с себя чулки. Ей вдруг стало холодно, и захотелось как можно скорее, окунуться в воду. Она быстро сняла с себя юбки, блузку и расшнуровала корсет. Через несколько минут она уже жмурилась от удовольствия. Рядом с ванной, на деревянной полочке, лежали мочала и фигурные куски французского мыла. Глаша чувствовала его тонкий розовый аромат.

Дверь в ванну распахнулась, пустив полоску дневного света угасающего дня. В проеме показался Горелов. Он был одет в шелковый мужской халат, доходящий ему почти до самых пят. Он стремительно подошел к ванной.

– Сегодня я вымою тебя сам, – сообщил он Глафире.

– Но?

– Никаких возражений. Это доставит мне удовольствие.

Александр Петрович намылил мочалку и заставил Глафиру встать во весь рост.

– Твою прелестную головку мы сегодня мыть не станем, не будем портить прическу.

Глашины волосы были завернуты в небольшую ракушку, скрепленную на затылке черепаховым гребнем.

– Протягивай мне руки, ноги по очереди. Я буду их натирать мочалой и смывать водой.

Глаша стояла вся розовая от горячей воды и нарастающего смущения. Капли воды стекали по плечам и тонкими ручейками огибали большие груди, струясь по животу. Голелов присел на край ванны и стал намыливать мочало. Затем он по очереди натер Глаше руки и ноги до самых пяток.

– Повернись спиной, – скомандовал он.

Глафира почувствовала его жесткие движения по ее лопаткам, талии и пояснице. Ей пришлось ухватиться руками за стену – так энергично Горелов натирал ее тело. Рука нырнула к ягодицам. Настырные пальцы вошли в сжатую расщелину.

– Расслабься! – приказал он и легонечко шлепнул ее по тугому заду.

От неожиданности Глафира ойкнула и в этот же момент почувствовала вторжение скользких пальцев в собственном анусе.

– Зачем ты так сжимаешься? Сегодня я намерен взять тебя тут.

– Нет, этого я не люблю, – горячо зашептала она и попыталась изогнуться.

Он не стал ее слушать. Удерживая одной рукой возле себя, он настырно протолкнул два пальца в скользкий Глашин тоннель и стал ими слегка трясти. Глаша простонала в ответ, а Горелов перехватил этот стон страстным поцелуем. Его язык ворвался в губы, широко раскрывая ее рот, а пальцы протиснулись еще глубже. Глаша пыталась удержать его нахальную руку. Она останавливала ее скользкими ладошками, трепыхалась и мычала. Но он был сильнее.

– Стой спокойно, – приказал он и к счастью вывел пальцы из ануса.

Сердце Глафиры билось возле самого горла.

– Не надо, что вы делаете? Мне жарко. Позвольте, я выйду из ванной?

– Нет, не позволю. Я только начал, – тихо и властно отвечал он. – Посмотри, ma puce, что ты с ним делаешь…

И только тут Глаша заметила, что пола халата приподнялась, упруго торчащим членом. Горелов нарочно отвел полу в сторону и показал Глаше боеготовность своего инструмента.

– Я еле терплю, но все равно не упущу из виду твою главную красоту.

Он взял ее за руку и повернул к себе передом.

– Присядь чуточку. Я хочу намылить твою нежную писеньку, которая, уверен, тоже ждет меня.

Настырные пальцы скользнули во влажную расщелину выпуклого Глашиного лобка. А после он намылил ладонь и провел ею несколько раз – туда и обратно.

– О, тут не только мыло… Ты вся скользкая и без мыла. И секель твой припух. Потерпи, сейчас я его приласкаю.

Глаша закатила от наслаждения глаза. Тело, ее главный предатель, снова содрогалось от приступов всесокрушающей похоти. Теперь ей казалось, что она примет его даже сзади.

Горелов принялся скользить пальцами по припухшему клитору, заходя в обе расслабленные дырочки. От наслаждения Глафира только мычала, хватая ртом воздух. Внезапно он остановился и окатил ее водой. Еще пару чистых кувшинов воды были вылиты на ее руки, плечи, живот и спину. Глаша дрожала и кусала губы от возбуждения. Он отлично видел, что она всем своим телом, каждой его клеткой желает продолжения. Она изнемогала от желания. Руки и ноги сделались ватными, движения плавными. Девушка заглядывала ему в глаза, пытаясь вымолить продолжение ласки.

– Иди я вытру тебя полотенцем, – игнорируя ее взгляды, командовал он.

Почти не видя ничего вокруг, Глаша перекинула стройную ногу через край ванны. Прикосновения пушистого полотенца немного вывели ее из оцепенения. Он, словно усердная нянька, вытирал ей руки, ноги, живот, лопатки. А она… Она стояла, закусив губу, в глазах закипали слезы.

– Ну, все. На сегодня ты свободна, – вдруг сказал он. – Иди, одевайся. Можешь идти домой.

– Домой? – у нее предательски задрожал подбородок

Глафира уже не сдерживала рыданий. Она вся тряслась от плача. Она подхватила одежду и хотела выскользнуть из уборной. Но в самый последний момент Александр Петрович перехватил ее руку и силой удержал возле себя. Глаша дернулась. А он крепко сжал ее в объятиях.

– Дурочка, успокойся. Мне просто нравится тебя мучить. Я просто ревную тебя к тому… кого ты любила.

Она плакала в его объятиях.

– Я хотел еще немного помучить тебя. Но, так и быть – не сейчас. Сядь, – рука махнула на борт ванны. – Сядь и разведи ноги.

Глаша, смущаясь и всхлипывая, исполнила его просьбу.

– Шире! Раздвинь ноги шире… – последние его слова она услышала чуть приглушенней. Черноволосая голова нырнула к ее паху.

Глаша простонала от наслаждения. Несколькими движениями языка он заставил ее клитор вновь пробудиться.

– Прошу тебя, не убирай. Прошу, – шептала она сухими губами. – Прошу. Ну-уу-уу. Да! – кулачки сжали пряди его волнистых волос.

Она вскрикнула и замычала. Он не убирал языка и продолжал ласкать ее до тех пор, пока она не зарычала:

– Все, не надо! А-аа-аа, больно. Нет!

Через минуту она обмякла и чуть не свалилась снова в ванну. Сильная рука Горелова подхватила ее за талию.

– А теперь становись задом и обопрись руками. Выгнись.

Через минуту Глаша почувствовала в себе каменный член Александра Петровича. Но как теперь она сама хотела этих движений. Все ее тело двигалось ему навстречу. Горелов мычал от наслаждения. И снова, перед самой кульминацией, он выскользнул из нее – теплые капли шлепнулись на поясницу.

Он, пошатываясь, отошел прочь.

– С твоим облачением в новое платье мы чуточку повременим. Его, как и твою заднюю подружку, я оставлю на десерт. Пойдем, немного полежим.

Они вышли из душной ванны, и Глаша тут же упала на кровать. Она сама не заметила, как сон смежил ее веки. Он полюбовался ее обнаженным телом и накрыл его легким покрывалом.

* * *

Проснулись они оба за полночь и почувствовали, что совершенно выспались. Горелов зажег в комнате свечи. Их теплый свет делал тени длиннее. Глафире было так хорошо, сидеть на мягкой перине, поджав под себя колени и смотреть на пламя свечей.

– Здесь стало прохладнее, я разожгу камин, – обронил он.

Глаша посмотрела за окно – оно казалось белым. На улице шел первый снег.

Александр Петрович принес бутылку рейнвейна и копченую говядину – ту, что они купили в Елисеевском. Глаша вспомнила про крымское курабье и достала из сумки кулек с рассыпчатым лакомством. Совсем по-семейному они поужинали вместе и выпили вина.

– Тебе нравится у меня?

– Да, – с улыбкой отвечала она.

Он раскурил трубку и, щурясь от дыма, стал разглядывать плавные линии ее роскошной фигуры.

– Быть может, ты все-таки расскажешь мне о нем?

– О ком? – она сделала вид, что не поняла.

– О том, кого ты так страстно любила.

– Перестаньте, Александр Петрович, я никого не любила, – отмахнулась она.

– Врешь… А меня ты любишь?

– Не знаю. Любовь – это слишком сложное чувство, – лгала она, отводя в сторону глаза.

– Он хорош был в постели? – невозмутимо продолжал он.

– Ну, прекратите, – она закрыла глаза.

За окном выла вьюга, а здесь, в комнате, было так уютно и тепло. Трещал огонь в камине, по комнате плыл аромат вина, сладкого табака и курабье.

– Ну, хватит дремать, – сказал он. – Прислуга вся спит, а потому нам будет очень удобно.

– Что удобно?

– Я приглашаю тебя на свидание в музыкальный зал. Ты должна одеться в новое платье и прийти туда через четверть часа. Я полагаю, тебе хватит времени, чтобы одеться?

– Да, хватит… – немного рассеянно молвила она.

Ей так не хотелось, вставать из теплой и мягкой постели и участвовать в новом представлении, где она, по прихоти хозяина, должна была играть новую роль. Сам Горелов накинул халат и стремительно покинул комнату.

Глаша подошла к шелковой оттоманке, на которой лежали все свертки с покупками, и распаковала пакет с новым лиловым платьем. Платье и в правду выглядело роскошным. Пальцы ощутили жатый шелк и приятную шершавость гипюра в тон к самому платью.

«Вот бы Владимир увидел сейчас меня в этом платье…» – совсем не к месту подумала она. И эти мысли отчего-то заставили ее двигать быстрее руками. Она развернула и другие шуршащие упаковки – в руки упал тонкий фильдекос французских чулок с подвязками, коротенькая рубашка, отороченная рюшами и гипюром. В большом свертке лежал плотный корсет с передней шнуровкой. Такую шнуровку она сама могла завязать, без помощи посторонних. Были тут и ее любимые панталоны с разрезом в шаге. Но их он велел не надевать.

Через четверть часа, как и обещала, она была уже готова. Платье сидело на ней как влитое, подчеркивая изгибы тонкой талии. Низкий вырез открывал полушария волнительно прекрасного бюста.

«Как налиты мои груди, – думала Глаша. – Вот бы сейчас в Махнево, в баню. Я все бы отдала, чтобы он сейчас увидел меня в этом платье».

Касанием пальцев она легонечко приподняла подол и посмотрела на легкие бархатные туфельки на каблучке. Глаша стояла перед зеркалом и в свете нескольких свечей любовалась собственным отражением. Ее фиалковые глазищи искрились от огня, а взгляд казался прекрасным и таинственным. Она улыбнулась собственному отражению. Оправила прическу и решительно вышла из комнаты.

В коридоре тоже горело несколько газовых ламп, а еще белый мягкий свет шел от ночного окна – один из пассажей заканчивался высоким полукруглым окном, за которым летом открывался балкон. Глаша невольно залюбовалась на белые хлопья снега. Вьюга прекратилась, и снег теперь падал медленно. Небо за окном казалось белым.

«Скоро Рождество, – подумала Глаша. – Как я хочу наряжать елку».

На душе стало светло и радостно, радостно от предвкушения зимнего праздника. Ей казалось, что в самый Сочельник должно случиться что-то необыкновенное. Но, что?

И она придумала себе новую сказку: «Владимир Иванович очень тоскует по мне. И должно быть догадался, что я уехала от мужа в столицу. И он… он… приедет сюда и разыщет меня. Вопреки всему. Приедет и найдет. Потому, что не может быть, чтобы его душа осталась безучастна к моей любви. Так не бывает. Просто не бывает. И раз я думаю о нем, то он этого не может не чувствовать. Он осознал свои ошибки. И он… он… скучает по мне» – Глафира в волнении прошла по коридору до большого окна. Лбом она уперлась в холодное стекло. Двор был пустым и белым от снега.

«Вокруг ни души. Хоть бы Александр Петрович заснул. Я хочу побыть одна…»

Но вдруг ей показалось, что в темном проеме коридора раздались тихие шаги. Она вздрогнула. От высокой двери, за которой находились покои супруги Горелова, отделилась высокая мужская фигура. Раздался легкий поворот ключа. А после фигура стала стремительно удаляться прочь. Сноп газового света выхватил широкую ливрею молодого дворецкого. Он явно выходил из покоев госпожи. Но что он там делал? И откуда у него ключи? А, может, ей это лишь показалось? Глаша зевнула – хотелось спать. И в этот момент со стороны зала она услышала два фортепьянных аккорда.

«Господи, он же назначил мне ночное рандеву в музыкальном зале. А я тут разгуливаю». От волнения она позабыла о странной ночной встрече с Яковом.

Глафира устремилась в музыкальный зал. Вход претворялся двумя высокими стеклянными дверями с позолоченными ручками и цветными витражами. Ночью это помещение казалось особенно огромным. Горелов предварительно зажег почти все канделябры, расположенные по стенам этого роскошного зала. Сам он сидел на мягкой сафьяновой банкетке, возле рояля с открытой крышкой. Черный глянец рояля утопал в смоляной бездне. Пламя свечей множилось и играло на зеркале лака. Такими же черными казались гладко зачесанные и напомаженные волосы этого мужчины. Одет Александр Петрович был в строгого покроя фрак, белоснежный тугой воротник подпирал чисто выбритое лицо. Он повернул голову к Глафире. Она снова отметила про себя, что этот мужчина необыкновенно породист и красив. Тонкие кисти ухоженных рук мягко легли на белые клавиши. Хищным всполохом блеснули бриллианты на запонках. Горелов принялся играть. Это была Вечерняя серенада Шуберта. Глаша очень любила эту мелодию. Она во все глаза смотрела на Горелова, на то, как он играл, а в ее сердце закипала тоска. Она знала, кто повинен в этой смертельной боли, которая именно сейчас, после этих прекрасных звуков, решила вырваться наружу. Эту боль звали Владимиром.

Сквозь пелену слез Глафира таращилась на густые тени, роящиеся по углам огромного зала. На секунду ей показалось, что среди тяжелых портьер, рядом со светлым ночным окном, стоит ОН. Он стоял возле стены, скрестив на груди руки и, улыбаясь, смотрел на Глашу. И эта улыбка была полна светлой грусти. Никогда прежде она не видела у него такую улыбку. Глаша чуть не вскрикнула, но призрак обожаемого кузена рассыпался в прах, только слабый сквозняк шевелил тяжелую портьеру. Звуки рояля стали сильнее. Горелов играл с упоением, прикрыв глаза. Как непривычна была эта волшебная мелодия в этом чужом доме, рядом с чужим мужчиной – как ни печально, Горелов так и не стал ей близким.

Она слушала с зажмуренными глазами, чуть покачиваясь на каблучках своих новых туфелек.

«Дожила, теперь мой ненаглядный кузен, мой демон и душегуб, стал мне всюду мерещиться», – думала она, увлекаемая мелодией.

Но звуки наконец оборвались. Горелов опустил руки и посмотрел на нее.

– Mon Dieu, que t’es belle![11]

Глафира едва заметно смахнула со щеки слезу.

– Нет, вы видели себя в зеркале?

– Видела, – кивнула она.

– Вы – настоящая королева. Я немедленно бы просил вашей руки, если бы, увы, не был уже женат, – он взял в свою ладонь ее маленькую ручку и принялся ее целовать.

– Зачем вы об этом? – она одернула руку.

– А о чем я должен говорить, если сильно полюбил вас?

– Я думаю, что о браке нет смысла говорить мужчине, уже связанном его узами. Да и потом я сама, собственно, замужем, – вдруг выпалила Глафира. – А потому мне непонятна ваша самонадеянность.

Несмотря на внешнюю красоту, породу и сильный темперамент, он вдруг стал чудовищно ее раздражать.

«О каком замужестве он может мне говорить? Лишь один человек на этом свете мог бы стать моим супругом. Но он не захотел. А все остальные ему и в подметки не годятся».

Совершенно некстати она вспомнила долговязую фигуру брошенного ей Рылова и неожиданно для себя фыркнула. А потом и вовсе рассмеялась, красиво запрокинув голову.

– Чему вы смеетесь? – спросил ошарашенный Горелов.

– Да, так…

– Не желаете отвечать?

– Не желаю, – с вызовом ответила она.

– Вы меня сильно удивили. Я отчего-то считал, что вы – дама незамужняя. Простите, а где ваш супруг?

– Далеко отсюда. Я не живу с ним. Мы расстались.

– То есть, как так, расстались?

– Обыкновенно, как люди расстаются. Я прожила с ним недолго и … покинула его.

– Вот как?! И он вас отпустил?

– У него не было выбора, – Глафира нервно заходила по залу. – Я это рассказала вам, Александр Петрович, для того, чтобы сразу объясниться толком – я не могу быть ничьей женой, ибо брак мой еще не расторгнут. И потому, оставьте все эти разговоры. Тем паче, что вы и сами женаты.

– Конечно, я не настаиваю и не смею. Я просто выразил то, что у меня было на душе. Я, собственно, вовсе не знал…

– Теперь знаете. Александр Петрович, я исполнила вашу просьбу и надела новое платье. Уже далеко за полночь. Пойдемте спать.

– Разве вы не выспались, – спросил он с вызовом и ухватил ее крепко за руку. – Замужем вы или нет, для меня совсем не важно. Хотя, признаюсь, факт наличия у вас супруга, делает вас в моих глазах еще привлекательней. Люблю, знаете ли, наставлять рога глупым болванам. И уж точно могу сказать, что кем бы ни был ваш супруг, он априори болван.

– Это почему же? Вы ведь его совсем не знаете.

– Да только лишь потому, что он упустил из своих рук такое сокровище. Любой бы на его месте, посадил вас под замок.

– Я ведь не собачка!

– Я знаю, – он сгреб ее в свои объятия и принялся страстно целовать, почти кусать ее в губы.

Она сама не заметила, как жар возбуждения вновь охватил ее чресла.

Горелов подхватил Глафиру на руки и посадил прямо на рояль, опустив крышку.

– Сиди здесь я принесу сейчас вина.

Он сделал несколько шагов в сторону угла – там стоял невысокий столик с бутылкой французского Borderie и вазой с фруктами.

Глаша сидела на рояле, откинувшись немного назад, и прислушивалась к звукам огромного зала. Вот прозвучали широкие и быстрые шаги Горелова, послышался звон стекла, звук открывающейся бутылки, легко булькнуло вино, снова шаги. Прикосновение прохладной руки. Но в этих привычных звуках она вдруг явственно уловила чей-то шепот. Он был похож на шум прибоя – то усиливался, то сходил на нет.

– Пейте, Глафира Сергеевна, – он подал большой бокал вина.

– Хотите, чтобы я еще сильнее опьянела?

– Не скрою, хочу.

– Зачем?

– Вы мне нужны мягкая и податливая.

– Тогда напоите меня водкой или… дайте опия. У вас есть опий? – с вызовом спросила она.

– Есть. Но я не стану вам его давать.

– Да? А вот один мой знакомый своим любовницам постоянно давал опий.

– И что?

– Что? А им потом мерещились змеи и лесные кикиморы.

– Фу, какая гадость. Неужели вы тоже хотите увидеть нечто подобное?

– Ну, почему бы и нет? – безотчетно и зло шутила Глафира.

– Пейте! Пейте пока это вино. Оно довольно хмельное.

Большими глотками она с жадностью осушила бокал.

– Ого! Не так скоро, эдак вы у меня просто уснете на этом рояле.

Глаша рассмеялась и легла на бок, подогнув под себя ноги и слегка запрокинув голову. Черепаховый гребень выпал из ее прически, и русые волосы тяжелым водопадом упали с рояля на пол.

– Вы похожи на ведьму, ma chérie.

– О, когда-то я это уже слышала. От двух джентльменов.

– И где это было?

Глаша перевернулась на спину, запрокинув шею так, что длинные волосы разметались, словно змеи по глянцу рояля.

– Tu as de beaux cheveux[12]

– De quoi tu parles?[13]

– Я спрашиваю тебя о том, где это, двое джентльменов сказали, что ты похожа на ведьму?

– О, – продолжала дурачиться Глафира, – это было очень давно и далеко отсюда. В ле-су-уу, – последнее слово она почти пропела пьяным голосом.

– Хорошо, – Горелов присел на банкетку, ближе к роялю. – Продолжайте. Вы сказали, в лесу.

– Да, в ле-су-уу-уу. Темном и страшном.

– А как вы в нем оказались?

– Я? Ходила по грибы, – рассмеялась Глаша. – А потом я оказалась в дормезе, а там…

– Продолжайте… Прошу вас. У вас было рандеву сразу с двумя джентльменами?

– Было и что с того?

– Глафира Сергеевна, вы сводите меня с ума.

– Они так тоже говорили. Оба! – Глаша хихикала, запрокинув голову к потолку. – А более я вам, господин Горелов, не скажу ни слова. Довольно с вас. А то еще плохо спать будете… Спать! Я хочу спать.

Но в этот момент она более явственно услышала тот самый шепот. Он показался ей таким знакомым. Глаша раскрыла шире глаза – потолок отчего-то потемнел. По нему стали носиться черные тени и клубы дыма. Потолок зажил собственной жизнью. Ей даже почудилось, что часть белой лепнины, ровно на том месте, где висела огромная люстра в сто свечей, вдруг растаяла, растеклась, словно воск, и появилась живая прогалина, идущая в ночное небо. А с неба падали хлопья снега. Она отчетливо почувствовала на губах и щеках холодное касание снежинок.

Горелов же ровным счетом ничего не замечал. Лихорадочным движением он подвинул на себя Глафиру и раздвинул ей ноги. Ее раскрытая вагина находилась возле самого его лица.

– Послушная девочка, ты надела лишь одни чулочки, и не стала надевать панталоны. Иди ко мне. Ты такая мокрая.

Глашин зад оказался на краю рояля, ровно над самыми клавишами. Горелов нечаянно прикоснулся к ним локтями – раздался резкий диссонансный звук. От этого звука тени на потолке пришли в еще большее смятение – они словно бы порскнули в разные стороны.

Горелов чертыхнулся и захлопнул крышку.

– Иди ближе. Я поласкаю твой сладкий бутончик.

Глафира извивалась от наслаждения. Несколько пальцев мужчина ввел в ее вагину, не отрывая языка от трепетных лепестков плоти. Глаша запрокидывала голову и мычала от наслаждения. В этот самый момент от противоположной стены отделилась чья-то высокая тень и приблизилась к роялю, на котором лежала Глаша. Это был ОН. Владимир! Она сразу узнала его. Он встал возле ее головы и погладил волосы.

«Должно быть, я схожу с ума, – думала Глаша. – Или же это вино…»

Она хотела вслух произнести его имя, но он не дал ей этого сделать. Он наклонился и закрыл рот крепким поцелуем. В это время его рука скользнула ей за вырез платья и нежно сжала сосок. Потом второй. Пальцы теребили оба соска, а губы ласкали ее губы. Этот поцелуй и его дыхание она не смога бы спутать ни с кем. Это был ОН, ее возлюбленный Владимир.

Шум в ушах делался еще громче. Теперь в этом шуме она явственно услышала церковный хор. Когда-то, словно в другой жизни, она уже слышала эти голоса: «Аааааа… Иииии-избави нас от Лукаво-ооо-го-оо… Иииии от нас убо богомерзкое греховное злосмрадие отжени…, да благоприятно Богу вопием: Аллилуия-яяяя».

И как когда-то, сумрак, таящийся по углам и потолку зала, заволновался, задышал, стал пульсировать в такт бьющемуся сердцу. Всюду послышалось шипение, оно – то становилось низким и влажным, то срывалось на визг и вихрилось клубами в высоком белом потолке. То было не просто шипение – в нем различались человеческие голоса: «Хочешшшььь, ты хочешшшььь, ты этого хочешшшььь, грешшшница… Отринь все сомнения. Шагни! Иди к нам, блудница вавилонская… Тебе будет сладко. Ой, как сладко-ооо».

– Я хочу! – последние слова она выкрикнула вслух, охрипшим от волнения голосом.

Призрак, так похожий на Владимира, тихо засмеялся и прошептал на ухо:

– Ваш цветок был чище и красивее других цветов и требовал прозрачной воды, мне слаще было сорвать его без жалости и погубить с особым жестокосердием…

– Нет! – Глаша мотнула головой.

– Да… Да… Вы этакий тип «вечно кающейся грешницы», которая в мыслях кается, а сама подол задирает… – Махнев рассмеялся.

– Нет, я любила тебя, – шептала Глафира, извиваясь всем телом.

Она тянулась губами к призраку.

А после она почувствовала, как твердый и горячий член Александра Петровича вошел в вагину. Она вскрикнула от первомоментной боли. Горелов стал совершать ритмичные движения над раздвинутыми Глашиными ногами. А призрак Владимира в это время держал ее крепко за руки и целовал в губы.

«Я грешница, я вавилонская блудница, – думала она. – Их опять двое! А мне это нравится».

Горелов вынул своего горячего гостя и скомандовал ей повернуться на живот. Глафира лежала теперь в совершенно унизительной позе, подогнув ноги. Она почувствовала, как тонкие пальцы Горелова умащивали вход в сжатое колечко ануса.

– Я смажу тебя маслом, чтобы не было больно, – запальчиво обещал он, торопясь исполнить задуманное. Он словно бы уговаривал Глашу.

– Я не хочу. Я не играю в эти игры.

Она попыталась слезть с рояля, но чьи-то сильные руки – это был не Горелов – задрали кверху нижнюю юбку и подол нового лилового платья. А после крепко легли на талию, прижав животом к скользкой крышке рояля. У Глаши даже не было сил сопротивляться. Она была сжата почти стальной хваткой, от которой не было избавления. Она с трудом оторвала лицо от черного глянца и со страхом посмотрела на то место, где стоял ее ненаглядный Володя. Но он отвернулся и низко опустил голову. Русые кудри, его прекрасные кудри, закрывали полностью лицо. В этот момент ее ануса коснулся горячий член Горелова. Глафира вздрогнула и попыталась увернуться. Попытка была тщетной – невидимые крепкие руки держали ее так, что она не могла двигаться. Ей даже показалось, что стальные пальцы проникли ей в кожу и проросли в само тело, словно лапы гигантского паука. Часть этих пальцев облапила ее ягодицы, с силой разведя их в стороны, навстречу бурному натиску Горелова. В несколько толчков член Горелова оказался в том месте, куда он так стремился. Глафира застонала от боли. Но с каждым толчком ей становилось приятнее. К чести Александра Петровича, он умудрялся ласкать и трепетную горошину, опухшую и влажную от немыслимого желания. Через несколько минут Горелов финишировал, впрыснув семя в чресла Глафиры. Почти одновременно с ним кончила и Глаша, хрипя и извиваясь всем телом. Сразу после этого она почувствовала, что невидимые железные объятия стали ослабевать. Стальные щупальца уходили из ее тела. Ягодицы обмякли. Теперь она могла свободно шевелиться. Она подняла голову на то место, где стоял призрак Махнева. Но с удивлением увидела облик совсем незнакомого мужчины. Это мужчина был одет в плащ, какие носили в мушкетерские времена. Он тоже был красив. А голова его венчалась русыми, чуть рыжеватыми кудрями. Рыжиной отливали и усы с клинообразной бородкой. Он пристально посмотрел на Глашу и неожиданно подмигнул ей. Пока она соображала, как ей реагировать на все это, незнакомец отлетел в сторону, затерялся в плотной портьере и растаял там – будто его и не было.

– Иди, помойся. И можешь отдохнуть, поспи у себя в комнате, – устало проговорил Горелов.

– Нет, если ты позволишь, я пойду домой. Скоро будет светать.

– Когда ты вернешься?

– Завтра, – уставшим голосом пообещала Глаша.

– Обожди, я дам тебе еще денег, – он достал из кармана несколько кредиток.

Она сама не помнила, как омылась в ванной и быстро оделась Лиловое платье она сняла и оставила в шкафу собственной комнаты. Оставила она здесь и туфли и дорогое белье. Только зимнее пальто и шапку пришлось надеть на себя – на улице лежал снег.

Глаша устало брела по утренним пустынным улицам. Небо лишь начало едва синеть. Она долго шла и сама не заметила, как очутилась возле Фонтанки. Глаша стояла на набережной и смотрела на черную воду, в которой исчезали тяжелые хлопья мокрого снега.

«Похоже, я больна, – с горечью думала она. – Сначала мне привиделся Володя, а потом этот рыжий мужчина. Красивый и такой странный. Что он мог делать у Горелова? И кто он? Я совсем его не знаю. Почему я сначала видела Махнева, а потом его? Я, видимо, сумасшедшая? И всегда таковой была, раз меня иногда преследуют видения. Может, рассказать Тане? Она переполошиться. И потом придется ей признаться во всем. Но она не должна знать, что я грешу с Александром Петровичем. Как стыдно! И как больно!» Глаша все стояла возле парапета и смотрела на воду. Улица была пустынна, только несколько газовых тусклых фонарей освещали набережную и дома, примыкающие к ней. Эти серые здания казались ей унылыми великанами – мертвыми и безмолвными, с темными глазницами окон.

«Где все люди? – думала Глафира. – Похоже, я осталась одна в этом холодном каменном городе, где никому нет до меня дела».

Вдалеке, возле парапета, мелькнула сутулая фигура одинокого прохожего. Он, шел, кутаясь в воротник старенькой военной шинели.

«Вот еще один странник, – медленно подумала она. – Куда он идет? Куда здесь вообще можно идти, кроме как на край собственной гибели».

Вернулась Глаша домой очень рано. Таня еще собиралась на работу в швейную мастерскую и завтракала возле печки. Она удивленно посмотрела на Глафиру.

– Ты откуда так рано?

– Так, не спалось. Отпросилась у господ.

Глаша молча стянула теплые ботики и сняла дорогое пальто на беличьем меху. Татьяна лишь покачала головой.

– Это сколько же рублей такое пальто стоит?

– Я не знаю, Танюша. Я очень устала и хочу спать.

– Ложись, ложись, – захлопотала около нее Татьяна. – Уж не захворала ли ты? Сделать тебе чайку с малиной?

– Сделай, если тебе не трудно, – прошептала Глаша.

– Ох, девка, чую, простудилась-таки ты. Ложись, – Таня заботливо раздевала Глафиру и укутывала ей ноги теплым одеялом.

Глафира провалилась в глубокий сон, а когда вечером Татьяна вернулась с работы, то обнаружила у Глаши сильный жар. Ее непутевая барынька металась в бреду, спекшиеся губы шептали несвязанные слова. Татьяна наклонилась и попыталась расслышать то, о чем бредила Глафира.

«Нет, уйдите. Кто вы? Не трогайте меня. Нет, трогайте еще. Да, так, сильнее. Володя? Любимый, иди ко мне. Нет! Вы не он! Во-ло-дя! Во-ло-дя!!!»

– Вот дура, – обреченно прошептала Татьяна и опустила в бессилии руки. – Сколько волка не корми… Как же тебя бесы-то искушают, непутевую. Все ты о Володеньке своем, демоне, мечтаешь.

Татьяна утерла злые горячие слезы, навернувшиеся на белесые ресницы, и пошла греть чай.

«Заварю ей травы и меду дам, – думала Татьяна. – Авось, оклемается»

Глаше казалось, что кто-то невидимый – тяжелый и мохнатый – присел ей всей тяжестью на грудь. Она махала руками и пыталась сбросить это чудище, но все усилия были тщетны. Она хрипела и кашляла. Кашляла она и тогда, когда Татьяна поила ее горячим чаем с медом и малиной.

– Где же тебя так угораздило? – сердилась Татьяна. – Меньше бы по Невскому со своим хахалем шлялась.

Глаша в ответ мычала и мотала лохматой головой. К ночи она забылась сном. Во сне она увидела, как дверь в комнату отворилась, и с улыбкой вошел Владимир.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – заботливо спросил он и поправил ее одеяло.

Глафира оглянулась по сторонам и не узнала их новой столичной комнаты. Она лежала в той, девичьей комнатке, в милом ее сердцу Махневе. Из распахнутого окна тянуло свежескошенным сеном, где-то занимался сверчок.

«Боже, как тут хорошо, – думала она. – Он не бросил меня с Малашей. Он пришел, чтобы побыть со мной».

Словно в ответ на ее мысли Владимир наклонился и прошептал ласково:

– Как себя чувствует моя раненная красота? Не сильно большой урон нанес тебе мой дерзкий жеребец?

– Ты вернулся, любимый? – счастливая улыбка тронула ее губы.

– Я отослал Малашу в девичью и решил сам побыть с тобою, – ласково отвечал он и целовал ее в горячие щеки. – Подвинься, я лягу рядом и обниму тебя.

– Володенька, – захлебывалась от счастья Глафира. – Какой ты хороший. Я лежала и все думала: когда ты придешь ко мне? Боялась, что не придешь. Плакала… А ты пришел. Я люблю тебя.

– Как я мог бы оставить тебя, Глашенька? Я же возлюбленный твой. И наша первая ночь. Тебе сейчас более всего нужна моя забота.

– Володя, я люблю тебя больше жизни. Мы… Мы поженимся?

– Конечно, цветик мой.

Он еще сильнее прижимал ее к своей груди. Но Глафире становилось горячо и мокро. Пальцы чувствовали непривычную скользкую влагу. Она смотрела на простыни. Они все были в крови.

– Володенька, мои раны еще не затянулись. Я, кажется, перепачкала постель, – конфузливо поясняла она.

– Нет, любимая, это не твоя кровь, – тихо шептал Владимир. – Это моя кровь.

Глаша садилась в подушки и с ужасом наблюдала то, что вся белая сорочка Махнева была залита кровью. Серые глаза Владимира выражали смесь детского, ничем не скрываемого ужаса и какой-то бессмысленной обреченности. Правой рукой он прикрывал себе горло – сквозь пальцы сочились багровые капли.

– Глаша, меня убили, – шептал он.

Дикий крик разрывал темноту петербургской ночи. Татьяна истово крестилась и читала молитву над своей хворающей подругой.

* * *

На следующую ночь к Глафире пришел тот, рыжий мужчина, которого она впервые увидела в музыкальном зале Гореловского дома. Он отчего-то вышел из-за круглой голландки, а не из двери, как входят обычные люди. Татьяна в это время спала, уткнувшись веснушчатым носом в подушку. На этот раз рыжий был одет в модный английский костюм, в руках он вертел изящную трость.

Без всяческих церемоний этот господин присел на край Глашиной кровати и завел с ней разговор.

– Глафира Сергеевна, разрешите представиться? Меня зовут Викто̀ром.

– А меня Глашей, – смущенно и испуганно отвечала Глаша, к которой внезапно вернулся нормальный голос. – Откуда вы меня знаете?

– О, я знаю вас очень давно, – ухмыльнулся в усы странный гость. – А еще более я узнал о вас из рассказов одного моего друга

– О ком вы?

– С ним вы тоже прекрасно знакомы, если не сказать более. Я имею в виду дворянина Владимира Ивановича Махнева.

При звуках знакомого имени, Глафира невольно вздрогнула, сердце предательски забилось.

– Что с ним?

– С ним? Ровным счетом ничего-с. Жив, здоров. Всем доволен.

Глаша покраснела.

– Я не понимаю тогда, причем тут я?

– Вы-с? Да, очень даже причем. Мой визави вполне доволен своим новым положением, кроме одного – ему очень не хватает вас, Глафира Сергеевна.

– Вы ошибаетесь, – Глаша покачала головой. – Я не нужна ему. Он отрекся от меня.

– О, не говорите так. Когда это было? Он довольно быстро изменил свои взгляды. Видите ли, те места, в которых сейчас находится Владимир Иванович, на многих, к сожалению, наводят легкую грусть, меланхолию и жажду к восстановлению утраченной гармонии.

– Но, причем, же тут я? И о каких местах идет речь? – не унималась взволнованная Глафира.

– Полную гармонию наш общий друг готов обрести лишь при вашем ближайшем присутствии. Да, что там, он готов на вас жениться, а ваш покорный слуга даже готов сыграть вам свадьбу. А?

– Вот еще новости? – Глафира с недоверием посмотрела на странного господина.

Рыжий то фыркал, то улыбался ни к месту. А иногда взгляд его темных глаз становился излишне пристальным, и любопытство в них сквозило такое, что Глаша в смущении отводила глаза.

– Я говорю вам истинную правду. Жаль, что у меня нет полномочий, забрать вас из этой комнаты прямо сейчас и препроводить в покои вашего незабвенного любовника. Он ведь был вашим любовником? Так?

Глаша покраснела и ничего не ответила, но, как ни странно, перспектива увидеть своего возлюбленного оказалась настолько желанной, что она внутренне чуть не задохнулась от счастья.

«Неужели этот господин и вправду может отвести меня прямо к Володе? – подумала она. – Полно, а куда? В Нижний?»