Читать книгу Затеряться в любви - Лана Петровских - Страница 6

…Один миг. Исчезающий трамвай в закатной дымке по бесконечным рельсам вселенной… Пронзительно тихий голос актрисы – как пик, острие больно отозвалось внутри…

«Господа, вы звери?». «Раба любви». Раба поруганного счастья.

Последний кадр щемящего фильма.

– Боже мой, как хочется жить. Все равно жить, только не все равно как. С душою. Чувственно и свободно, пусть мало, но ярко! Хотя мало жить тоже не хочется, хочется побольше да поскладней…

– Телевизор-то выключи. Что бормочешь, медитируешь? – ворвался голос мужа и надломил чуть.

– Хотелось бы научиться, – ответила я. – Что еще остается, коль крылья подрезаны и перебиты…

– Чокнутая, – сказал он без злости.

У него все просто, а эти сентиментальные штучки типичны для представителей чокнутой расы, он всегда так говорит о том, что ему непонятно чувствовать.

– Ну и пусть я чокнутая… хотя бы в мечтах живу так, что умереть не страшно. Словно в созвездии парящая звезда.

Но моя подруга всегда категорична в отношении звезд.

– Звезда! Значит, холодная, а фригидностью теперь никого не удивишь.

Да! Она яркая, сочная, аж дух захватывает. Хозяйка, одним словом. Себе, судьбе, целому миру. Даже имя особенное – Нелли. А я?

– Какая ты Галка, – всегда твердит мне Нелли. – Галина! Тебя надо было Мышкой назвать, на худой конец, Чижиком. И то какая из тебя птичка, ковыляешь с вечно подбитой лапкой. Вроде ноги симметричные, а походка, как у утки, – беззлобно пристает Нелька.

Мне смешно и гордо. Асимметрия, что тут плохого? Абсолютная симметрия половин бывает у тяжелобольного человека, а я счастливая. У меня есть Машенька и Дашенька. Две девочки мои ненаглядные, лучезарные. Поглажу по головкам, поцелую и счастлива. Большего и не надо.

– Опять у тебя что-то горит?

Голос мужа постоянно возвращает в реальность. Я понимаю, что это за жена, не умеющая за десять минут приготовить завтрак спешащему мужу? А если и сподобится, то чаще всего подгорит.

Я люблю смотреть в окно. На кухне оно большое, зовущее. Увлекаюсь и не слышу, как прожорливое масло въедается в котлеты или яичницу, безвозвратно покрывая все золотистой коррозией.

Николай исчезает за дверью слегка недовольный. Он любит меня, потому терпит, не устраивая семейных скандалов, чаще молчит.

Девочки в школе. Я осталась одна, забыв о еде, о замоченном белье…

– Инфантильная бабочка! – кричит через дверь Нелька, потому что вламывающегося звонка я тоже не слышу.

– Я достала умопомрачительный материал, ты сошьешь мне платье такое, чтобы… как задохнуться!

– Узкое сейчас не в моде, – подшучиваю я.

– Чего ты дурочкой прикидываешься? – укоряет Нелька. – Вот тебе ткань. Твори.

И я творю. Старенький «Зингер» послушен и добр ко мне. Я шью.

Через неделю Нелли будет щеголять в новом платье, а из остатков я сварганю очередную подушечку. У меня их много, по ним можно проследить всю мою жизнь.

Вот эта – вперемежку с горохом и полосками от летнего сарафана для отбывающей на курорт двадцатилетней Нелечки.

Сейчас этой подушечке весь срок изношенности прошел. Но вещи у меня живут долго, наверное, им нравится.

А вот эта солнечная полянка – кусочки выпускного платьица моей старшей Машеньки для детского сада. Теперь она почти взрослая, и ее веселый наряд в пору шагающей кукле.

Но среди разноцветной пестрой пухлости выделяется одна. Темно-серая, строгая, солидная, с одной пуговкой. Это материал для мужского костюма.

Как давно это было. Я намеренно долго шила, назначая частые примерки. Его звали Александр. Победитель! В нем чувствовалась благородная, великодушная сила. Нелька привела его, заставила обмерить.

– Она сошьет тебе карьеру, будь уверен.

Он улыбнулся и неожиданно, найдя мою руку, поцеловал ее.

Да, в нем чувствовался характерный нрав, не грубая жажда власти, а спокойная, выдержанная серьезность и жизнепрочность.

Шилось легко. Почти ни разу не уколов пальца, я смотрела на него снизу вверх и любовалась. Он чуть смущался, и мне нравилось, что только я могу так смотреть на него, как бы заглядывая внутрь, хотя бы и снизу.

Нелли в часы его примерок кружилась по квартире и говорила не умолкая. Но он не слушал ее, как казалось мне, а внимательно наблюдал за моими движениями. И я, прикасаясь к его телу, к серой ткани костюма, чувствовала что-то тайное и непостижимое.

– Ты, часом, не влюбилась? – мимоходом спросила Нелли. – Что-то долго копаешься, уже месяц как шьешь.

Я молчала, что ей ответить? Что я влюблена? Мне не хотелось доверять это никому.

– Копуша ты моя мечтательная, – обнимая, говорила Нелли. – Люблю тебя, хотя и согласна с твоим мужем, ты чокнутая!

Но завершение неминуемо приблизилось. И как ни старалась я оттянуть собственное упоение к шитью – костюм был готов. Завтра Александр придет в последний раз.

…Но никто не пришел. Его карьера надломилась и потеряла смысл. Потеряла смысл и моя тайна. И Нелька тут ни при чем.

Не она его бросила, а он покинул нас.

Нелепо, ужасно и очень больно. Его машина врезалась в столб, и он умер, не приходя в сознание. Кто бы утешил меня? Но мне приходилось сторожить Нелькины чувства от исчезновения.

Жестокая потеря.

Костюм Нелька забрала через неделю и сдала в комиссионку. Я не протестовала, какое мое право? Он всегда принадлежал только ей, в костюме или без. А я оставалась неторопливой портнихой, которая передвигалась исключительно на корточках, а если и вставала, то не становилась от этого выше.

Прошло много лет. Нелли уже не помнила его имени. Жизнь яркая – всех не сохранишь в памяти. А я как-то осталась в том пространстве, ощущая себя в настоящем недоразумительной попутчицей.

Он продолжал жить во мне, приходя в мои сны в своем новом костюме, не сумевшим помочь его жизни, как я ни старалась шить.

У меня замечательные девочки и Коля, который молча ворчит, но все-таки любит меня, я знаю. Потому и живу.

(1996)