Читать книгу Птичка - Лара Вивальди - Страница 3

«О, Валентайн, Валентайн!» – тихонько прошептала молодая Розали, поглядывая на приоткрытое окно на втором этаже, из которого мягкими белыми клубами валил густой дым.

Девушка глубоко вздохнула и потуже затянула пояс своего тёмно-зелёного платья. Затем она быстро приподняла с пола тяжёлую плетёную корзину для пикника, – полную еды, – и торопливо с уверенностью направилась к узенькой деревянной двери подъезда того самого дома, где жил Месье Валентайн.

Дверь в его квартиру, как всегда, была незапертая.

Из комнаты доносился громкий женский смех, похожий больше на крики маленького напуганного поросёнка. Этот ужасный звук, распространявшийся по всем этажам, казалось, забрался в каждую трещинку, в каждый уголок старого дома. Из соседней квартиры послышался детский плач и возмущённые крики разъярённого отца этого ребёнка.

Недолго раздумывая и ничуть не опасаясь предстоящей картины, Розали решительно зашла в квартиру, громко стуча каблуками по полу, чтобы заставить хозяина дома и его гостью слегка притихнуть.

– У тебя такие красивые руки, – говорил Валентайн, внимательно разглядывая белые пухлые пальцы Пампушки Жозефины. Затем он искусно вынул сигару изо рта, грациозно приподнял голову вверх и с жаром выпустил большой клуб дыма.

– Ох, Месье Валентайн, – с наигранной застенчивостью произнесла Пампушка, прикрыв рукою правую щеку, пытаясь скрыть алый румянец. – Вы хотите нарисовать их?

– Их?! – Недоумевая воскликнул Валентайн.

– Мои руки, – испугано пояснила девушка.

– Ну, по-вашему, – тихонько прошептал Валентайн, – когда художник говорит о таких вещах, как о красоте, что он имеет в виду?

– Он, он… Наверное, он хочет нарисовать это, – задумчиво произнесла Пампушка, украдкой улыбнувшись. – Я всегда знала, что у меня очень красивые руки! Когда же вы начнёте рисовать?

– Давайте как-нибудь в следующий раз, моя дорогая, Жозетта.

– Жозефина! – возмущённо воскликнула девушка, заметив, что в комнату зашла Розали. – Жозефина! – повторила она. – Когда вы уже запомните, Месье Валентайн?

– Au revoir.

Пампушка резко приподнялась с дивана, схватила своё синее боа, – сделанное то ли из перьев молодого индюка, то ли из старой индюшки, – обвила его вокруг шеи, как злого ненасытного удава, натянула на голову шляпку; и гордо приподняв голову вверх, сделала несколько небольших, неторопливых шагов навстречу Розали.

– А как часто Месье Валентайн рисует ваши руки, моя дорогая Розали? – съязвила Жозефина, краем глаза поглядывая на девушку.

– Ха-ха! – засмеялся художник. – Мадемуазель Жозетта…

– Жозефина!

– Мадемуазель Жозефина, – продолжил он, – нет никакого смысла задавать таких вопросов Розали. Она слишком «модельная» особа. Я рисовал её портреты уж столько раз, что, если бы меня попросили обклеить ими всю Эйфелеву башню, от шпиля и до самой земли, уверяю вас, мне бы удалось это сделать. И, наверное, ещё бы и осталась парочка набросков.

– Хм-м! – промычала Жозефина и вышла, медленно прикрыв за собою дверь.

Убедившись, что она ушла, Валентайн закурил ещё одну сигару и, выпустив очередной клуб дыма в потолок, громко засмеялся.

– Ты когда-нибудь научишься называть её по имени? – спросила Розали.

– Я помню только, что её называют Пампушкой, и то, что её имя начинается на «ж». Какая разница в том, кто приносит мне сигары, Жозефина или Жозетта? Главное, что каждые две недели они появляются в моей квартире, вот и всё!

– Ты будешь рисовать её? – настороженно спросила Розали, выкладывая продукты из корзины на запылённый стол.

– Её?! – Он рассмеялся снова. – Её – нет, конечно! А вот тебя… Тебя бы я нарисовал… Стой! – воскликнул Валентайн. – Не шевелись!

Он быстро подбежал к столу и схватил чистый лист бумаги и плохо заточенный чёрный карандаш. Девушка застыла на месте. Он осторожно, не спеша подошёл к ней; приподнял свои длинные тонкие «пальцы пианиста» к её подбородку и слегка наклонил её голову набок.

– Вот так вот, – прошептал он, не отрывая глаз от её лица. – Только не шевелись!

Валентайн принялся рисовать. Сначала он попытался медленно и аккуратно отобразить овал лица, потом быстро и очень искусно навёл глаза, нос, волосы и заметил:

– Что за привычка следовать моде? Эти красные губы выглядят не только до ужаса неестественно, но ещё они никак не поддаются рисованию. Вот как, по-твоему, имея чёрный карандаш, я должен не испортить твои губы? А!?

– Я не знаю, – растерянно произнесла Розали.

– Не шевелись!

– Но я больше не могу не шевелиться! Я больше не чувствую своего правого плеча, а по пальцам бегут мурашки. Ты присмотрись: мои руки уже посинели!

– Не-ет, – протянул художник, поглядывая на дрожащие пальцы Розали. – Нет! Они лишь только побелели… Слегка. Лёгкий оттенок мертвенной белизны визуально делает твои руки выразительнее… Я никогда не перестану повторять: у меня ещё никогда не было такой модели, как ты. Ты рождена для позирования… И ни одни руки в мире не сравнятся с твоими. Ты только взгляни на них!

Девушка краем глаза взглянула на свою дрожащую руку. Ощутив смятение, которое так легко можно спутать с обыкновенным волнением, она резко убрала руку, воскликнув:

– Всё! Хватит!

– Ну-у-у, – промычал Валентайн. – Как всегда, нужно помешать своей неусидчивостью родиться новому шедевру! Боже! Как так можно?! Как так можно? Никакой взаимопомощи.

– Взаимопомощи?! – воскликнула девушка, усердно смахивая тряпкой густую пыльную пелену со стола. – Какая взаимопомощь?..

– Той, которой нет в наших отношениях, – воскликнул художник, приподняв указательный палец правой руки вверх.

Наступило минутное молчание. Розали продолжала с усердием смахивать густую пыль. Пыль собиралась в клочья, отрывалась от ровной гладкой поверхности, кружилась, кружилась, а после медленно спускалась на пол. Валентайн внимательно наблюдал за этой картиной. Девушка пыталась как можно дольше молчать. Однако в отличие от Валентайна, у неё это не очень хорошо получалось. Смятение сжимало её изнутри, ей было трудно дышать. Девушка почувствовала такого рода боль в груди, словно носила узкий корсет. Она ощутила на своих щеках яркий жгучий румянец.

– Да-а-а, – протянул художник. – Кажется, я и сам не понял, что сказал. А ты поняла, о чём я говорил? Нет?.. Ну, не молчи! Жозетта бы… или как там её?

– Жозефина, – спокойно ответила Розали.

– Без разницы, – махнул рукой Месье Валентайн и, словно поверженный, упал в своё мягкое скрипучее кресло. – Жозетта, Козетта, Жозефа…

– Жозефина, – повторила девушка.

– Я же и говорю: без разницы! По-твоему, этой женщине-пышке мои речи кажутся доходчивыми?

– Вполне, – пробормотала Розали.

Она было хотела спросить его о чём-то и даже приоткрыла рот, собираясь с мыслями, но художник опередил её:

– Мне ведь нужно кормить её пустующую голову, в которой вечно дует ветер, какими-то умными фразами. За всё приходится платить, ты же знаешь! У меня нет денег. Поэтому я платил ей за всё поэзией. Поначалу я читал ей Шекспира, в конце концов, остановился на Байроне. Потом я много и очень даже профессионально импровизировал: говорил красивые душераздирающие и очень непонятные речи, что только в голову приходили мне. А сейчас, видно стареет мой здравый разум…

– Портится, – добавила девушка. – Конечно же, столько курить и пить!

– Я и говорю: сейчас у меня так не выходит, приходится продумывать всё заранее.

– Интересно, – улыбнулась Розали, протирая мебель, – скольких девушек ты свёл с ума на этой неделе?

Художник призадумался:

– Всего лишь троих. Но это ничего. На прошлой неделе – семь.

– По одной в день?

– Нет, в воскресенье у меня был выходной.

– И что ты обещал им?

– Портреты, портреты и только портреты! Представь себе, сейчас уж никто не хочет пейзажей. Ведь пейзажи можно всем рисовать одинаковые. Можно даже схалтурить, добавить больше цвета, в конце концов, заляпать картину краской – всё равно получится красиво!.. А с портретом так нельзя… Я предлагал им даже немного avant-garde, подобного «Крику» Эдварда Мунка. Но, почему-то, им показалось это отвратительным, пугающим. Они предпочитают только и только реализм.

Валентайн засунул свою руку под кресло и вытащил оттуда полупустую бутылку муската. Он тихонько открыл её и принялся с жадностью утолять жажду. Алые капли одна за другой текли по его густой чёрной бородке, затем – по длинной белой шее. Заметив, что голосистый творец притих, Розали почувствовала неладное, и, обернувшись, заметила, как он осушил почти всю бутылку. В душе девушка ощутила странное слияние злобы, ненависти и жалости к этому человеку одновременно. Но потом она поняла, что жалость тут совсем ни к чему.

Она быстро подошла к нему и вырвала из рук бутылку.

– Не пей! – кричал художник. – Я немного приболел, не хочу заразить тебя.

– Ах, да, – иронично воскликнула девушка. – Значит, ты болеешь, и значит, ты лечишься таким образом?

Месье Валентайн прикрыл глаза и спокойно спросил:

– Зачем дважды повторять слово «значит»?

– Когда же ты найдёшь себе работу? – воскликнула девушка.

– Я работаю, – ответил художник. – Я пишу картины. Не заметно, да?! Моей работы ведь никто не видит, – принялся причитать он. – Да! Художник – это ведь не род занятий, это развлечение! Живописью занимаются только те, кому заняться нечем… Так, на досуге… Заняться нечем!

Он говорил это всё тише и тише, всё медленнее и медленнее. Совсем скоро он и вовсе перестал говорить; его глаза медленно слипались. Спустя минуту голубизну его ясных лукавых очей скрыли густые чёрные ресницы – он заснул.

Как же мирно он спал! Словно младенец. Нельзя было даже и подумать, что в душе этого человека таится что-то греховное. Спящим он казался таким безвинным, наивным и незащищённым, что Розали едва ли не растрогалась, совсем позабыв о его равнодушии и далеко небезупречных манерах.

Девушка тихонько взяла свои вещи и так же тихо, на цыпочках направилась в сторону двери, ещё раз взглянув на мирно спящего, пьяного и безработного, но очень милого, сентиментального человека – Джозефа Валейнтайна Бурдена, более известного как Месье Валентайн.