Читать книгу В утреннюю смену - Лариса Миллер - Страница 2

О сколь удивителен мир,

Чьи воды всё то отражают,

Чем нас небеса поражают:

Оттенки и птичий пунктир.

О сколь удивительны мы!

О как мы легко забываем,

Что мы на краю, а за краем

Бескрайние залежи тьмы.

О как грандиозен рассвет,

Который всегда наступает

И мраку нас не уступает,

Сводя его тихо на нет.

О как изумителен тот,

Кто эту волынку затеяв

И бедами землю засеяв,

Заставил сиять небосвод.

Коль радостей нет, то душа побирается.

Без радости жить она не собирается.

Она не стесняется, просит подать:

Подайте, мол, нищенке на благодать.

Ведь коль не поётся ей и не летается,

Такая душа и душой не считается.

А жить без боли, как не жить,

И остаётся с ней дружить.

То бишь, привыкнув к этой боли,

Не спрашивать её: «Доколе?»,

А встретив вместе с ней рассвет,

Сказать ей весело: «Привет!

Что будем делать? Чем займёмся?

Надеюсь, мы с тобой споёмся.

Ты будешь жару задавать,

А я тихонько подвывать».

Какая дивная возможность

Вздыхать, заметив жизни сложность.

Вздохнул – и вроде помогло,

Слегка от сердца отлегло.

Вздохнул – и вроде полегчало.

А если боль, что докучала,

Жжёт, не давая отдохнуть,

Попробуй тяжелей вздохнуть.

Стихи – они ведь капля влаги

И жить должны не на бумаге,

Должны в воздушной жить среде,

Как полагается воде.

Стихи – они подобье вспышки,

И место им совсем не в книжке,

Где буквы чёрные мертвы, —

А средь искрящейся листвы.

Стихи – они ведь что-то вроде

Дыханья по своей природе.

Ты не пиши их, не пиши.

Ты их возьми и надыши.

Ах, к чему бы прислониться,

Чем, скажите, заслониться

От несчастий и обид

В мире, где покой лишь снится,

Да и то лишь тем, кто спит?

Кто ж бессонницей страдает,

Тот вообще живёт, гадает —

Что же это? Кто такой

Тот, что лишь во сне бывает —

Восхитительный покой?

Кто подтвердит, что я была?

А, впрочем, для чего мне это?

Учиться надо у рассвета:

Пришёл, ушёл, и все дела.

Пришёл и светом всё залил,

Слегка обрадовал кого-то,

Ещё сложил и в рифму что-то

И черновик перебелил…

Когда рожает мама детку,

Ему на ручку этикетку

Обычно крепят, ярлычок,

Чтоб было ясно – новичок —

Он чей-то, он кому-то нужен,

Он не случайно был разбужен

И вытолкнут из тьмы на свет.

Есть тот, кем будет он согрет,

Накормлен, вынянчен, обласкан

И на земную жизнь натаскан,

В которой он не пропадёт,

И где всегда его найдёт

Дух Добрый по куску клеёнки,

Который крепят на ребёнке.

Под ногами крутИться и взрослым мешать…

Как же можно нас этого счастья лишать?

Вот бы, сделавшись вновь малолеткой,

Снова жить рядом с толстой соседкой,

Кипятящей в немыслимом баке бельё.

О какое волшебное было жильё!

Дни мои чудеса мне сулили.

Ну зачем меня переселили?

Ну зачем мне добавили возраст и рост,

И отправили близких моих на погост,

Упразднили пресветлые дали,

Дом разрушили, век поменяли?

Никаких человеческих сил

На земные дела не хватает.

Вот бы знать, как другой выносил

Осень жизни, где поздно светает,

Осень жизни, что всё оголить,

Обнулить постоянно грозится.

Почему он не жаждет свалить

Прочь с земли, а живёт, не боится.

Изо всех существующих книг

Ту читаю с особенной страстью,

Где про то, как осилил сей миг

Мой товарищ по трудному счастью.

А пока я доносила

Злые мысли до страницы,

Фраза: «Всё невыносимо»

Превратилась в щебет птицы.

Тихий возглас: «Вот досада,

Бесполезны все усилья»,

Превратился в гущу сада,

Где мелькают птичьи крылья.

Все печали и тревоги,

Треволнения и страхи

Превратились по дороге

В распростёртых крыльев взмахи.

Причитанья – всё, мол, тщетно,

Жизнь – скитание без цели —

Встрепенулись незаметно,

Поднялись и улетели.

А нынче вновь Творенья день,

День ковки собственного счастья.

Проснулся? Встань, прими участье,

В иголку ниточку продень.

Хоть сутки будешь хлопотать, —

Творенья акт не завершится,

Ты создал мир, а он крошится,

Необходимо подлатать.

Не понимаю, как в семь дней

Сумел Создатель уложиться,

И кто из нас сумел прижиться

Промеж небесных двух огней?

Творенье – это маета,

Мытарство, каторга, рутина,

Незавершённая картина:

То свет не тот, то тьма не та.

Стихи есть крик: «И я здесь был».

Стихи есть зов: «Я был здесь тоже».

Стихи есть выкрик: «Вот я, Боже.

Я тоже есть. Ты не забыл?»

И все четыре стороны,

Миг прошлый, будущий, летящий

Такой вот надписью молящей

Исписаны, испещрены.

То там, то сям звучат фрагменты

Моих стишков про тьму и свет.

А коли так, то мне проценты

Должны начислить. Разве нет?

А я сижу, жую горбушку

На фоне песенки своей.

Стихосложенье – не кормушка,

Будь ты хоть трижды соловей.

Что ж, хорошо, что мне поётся,

Хоть жизнь нелёгкую веду,

Но сочинять мне удаётся

В мажорном всё-таки ладу.

Не величие замысла, нет.

Жизни важен пустяк, мелочовка:

Именины, веселье, обновка,

Сладкий сон и красивый рассвет.

Жизнь – летучих мгновений петит,

Блюдо пёстрое мелкой нарезки,

Всякий довод надменный и веский

Ей, как я понимаю, претит.

О, как ей патетичность вредна,

И при виде любого котурна

Ей мгновенно становится дурно,

И теряет сознанье она.

Ей-богу, легче стать любимым,

Чем стать родным, незаменимым.

Любимых можно разлюбить

И потихонечку забыть.

А жить без существа родного —

Как жить без молока грудного

Младенцу, что впадет в тоску,

Коль срочно не прильнет к соску.

Когда уходишь, умоляю слёзно:

«Темнеет рано, приходи не поздно».

Иль говорю: «Такой холодный день.

Ты заболеешь, свитер пододень».

Но мысленно я знаешь что сказала,

Когда тебе я свитер навязала,

И что твержу я летом и зимой:

«Мне без тебя не жить, родимый мой».

Жизнь выкидывает штучки,

И остра её клешня.

Что ж, давай ходить за ручки,

Так, как ходит малышня.

Может, коль не разлучаться,

Коли рук не разнимать,

Не посмеет то случаться,

Что боюсь упоминать.

Жить бы жизнью тесной-тесной,

Не сводя друг с друга глаз,

Чтобы только луч небесный

Мог протиснуться меж нас.

А что касается меня,…

А впрочем, всё меня касается,

Включая птичку, что плескается

Во влаге ливневого дня,

Включая утренний прогноз,

Раскаты грома отдалённые

И то, как шепчутся влюблённые,

Чей еле слышимый вопрос —

«Ты меня любишь?»

«Да. А ты?» —

Доносится из темноты.

Вот качнулась занавеска,

Прилетела эсэмэска.

Прямо с утренних небес

Прилетело эсэмэс,

Сообщая лаконично,

Что явиться надо лично

Под большие небеса,

И на сборы – полчаса.

Это значит – я живая,

И должна я, не зевая,

Без задержки, сей же миг,

Им ответив, сделать клик:

Мол, спешу на перекличку,

Скоро буду. Ставьте птичку.

Какой же восторг я тогда испытала,

Когда я впервые по небу летала.

Мы с мамой летели куда-то на юг,

И вышел пилот из кабины, и вдруг

Спросил, на меня очень весело глядя:

«Ну как?» «Покачай посильней меня, дядя».

«А ты не боишься?» «Совсем не боюсь».

Я точно ведь знала, что не разобьюсь,

Я знала, что мы прилетим, куда надо,

Что я в этом мире любимое чадо,

И всё у любимого дитятки есть.

Мне было тогда то ли пять, то ли шесть,

И мир был надёжным, уютным и прочным,

Коль были проблемы, то с зубом молочным,

Который так сильно качался во рту,

Как тот самолётик со мной на борту.

Сад поредел, потом зарос,

Потом замёрз, потом согрелся,

И всё же никуда не делся

Висящий в воздухе вопрос.

И луч пронзал его с утра,

И ветры вольные трепали,

Но на него ответ не дали

Ни луч рассветный, ни ветра.

Трепещет в воздухе: «Куда?»

И трепыхается: «Откуда

Сие немыслимое чудо

И непосильная беда?»

И новый день на свет явился

И, как положено, не сбился

Он ни со счёта, ни с пути.

Его прошу я: «Не лети,

Коль ты пришёл, случился, сбылся.

Чем суетиться и мелькать,

Давай такое извлекать

Из мига каждого и шага,

Что будет и тебе во благо,

И не позволит мне сникать».

«Ну что ж, – сказал он, – извлечём.

Ты шарь словами, я – лучом».

И снова день, и снова мой.

Он сам проник ко мне домой

Разнообразными шумами

И бликом на оконной раме,

И беспардонным сквознячком,

И тенью, что легла ничком

Мне под ноги, прервав круженье.

«Я весь в твоём распоряженье, —

Сказал мне день, – я твой, я твой,

И ты жива, и я живой.

Что будем делать? Чем займёмся?

Коль планов нет, давай пройдёмся.

Ведь мы же вроде не спешим.

Пока гуляем, всё решим».

Мы в этом мире не одни.

Нас навещают ночи, дни,

Нас навещают вёсны, зимы,

Которые неотразимы,

И так способны поразить,

Что мы стремимся отразить

Во всём, что пишем и рисуем

Тот мир, что столь неописуем.

Какой нарядный нынче день!

А мне о тряпках думать лень,

Не наряжаюсь.

Надела нечто набекрень

И отражаюсь

В весёлых лужах и ручьях,

И дух не только не зачах, —

Он воскресает,

И свет в лазоревых очах

Не угасает,

И дней весенних вязкий мёд,

Сердец растапливая лёд,

На землю льётся…

Не говори, что всё пройдёт

И не вернётся.

Господь рассвет провозгласил,

А есть ли силы – не спросил,

А есть ли силы на лучистый,

Просторный день, на луг росистый,

На то, чтоб поле перейти

Не торопясь, и по пути

То наблюдать за облаками,

То разводить беду руками.

Да никакой здесь жизни нет.

Возможно, есть она на Марсе,

А на Земле – жутчайший бред,

Нашедший воплощенье в фарсе.

Ты пел и пел: мол, луч горит

И множит блёстки на сугробе,

И вдруг открыл: везде царит

Порядок тот, что в гардеробе,

И что тебя везде, всегда

Табличка грозная встречает:

Мол, за попавшего сюда

Никто нигде не отвечает.

Ответственности не несёт

Администрация. Учтите.

Богатство ваше не спасёт.

Всё ценное с собой берите.

Да я бы отошла от дел,

Но ведь дела мои – какие?

Смотреть, как ветер налетел

И тронул веточки нагие,

Смотреть, как душу веселя,

Снежинки в воздухе мелькают,

Смотреть, как небо и земля

Весь день друг друга окликают.

Слеза стекает по щеке.

А может, по щеке стекает

Снежинка, что на солнце тает,

А может, это налегке

Уходит долгая зима,

А может, тает жизнь сама.