Читать книгу Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник) - Лариса Склярук - Страница 12

Префект Валерий Венуст мрачно шагал по ровным улицам оставленного лагеря. Осенний ветер пронизывал насквозь, забираясь под грубый шерстяной солдатский плащ. Привычно четким строевым шагом префект мерил расстояние от северных ворот до южных, от западных до восточных.

Часовые, расставленные на шанцах по всему периметру вала, перекликались, создавая видимость обычного распорядка, и голоса их пронзительно звучали во тьме ночи. Что чувствуют сейчас они, эти четыре сотни безумных храбрецов, оставленных в лагере, чтобы дать возможность легиону оторваться от настигающих его иудеев, о чем думают, кого вспоминают, каких богов молят о спасении?

Ведь не может же быть, чтобы они равнодушно взирали на кажущееся безбрежным море костров вокруг лагеря. Ведь стоит только взойти солнцу, и мираж закончится. Иудеи обнаружат, что войска нет, и просто вырежут оставшихся. И пять степеней защиты римского лагеря, как горделиво пишут военные специалисты в своих трактатах, имея в виду обязательный широкий ров, вал, созданный из вынутого грунта, деревянный частокол, рогатки, вбитые в дно ям, и оружие солдат, их не остановят. Потому что главного – солдат-то – и нет. Сколько ни труби тревогу, на помощь никто не придет. А четырем центуриям оборону не удержать.

В рваные просветы тяжелых туч порой заглядывали неожиданно яркие, далекие звезды. Словно проверяли: ну как там, еще живы? Еще разведчики не обнаружили, что лагерь пуст, что в палатках нет спящих солдат, а на башнях и бастионах по углам лагеря отсутствуют баллисты и катапульты?

«Не обнаружили, – хотелось крикнуть Валерию равнодушно-холодным звездам, – видно, и разведку не выслали. Чего им торопиться? Они уже и так нас хорошо погрызли. И правильно. Того, кто бежит без оглядки, всегда бьют, рвут, добивают». Мысли префекта сумбурно перескакивали. То он негодовал на нелепые приказы Цестия Галла, из-за которых он сейчас здесь. То недоумевал, зачем надо было оставлять лагерь? Ведь не раз бывало, что противник, уже одолев римлян в полевом сражении, терпел поражение при попытке штурма римского лагеря. То задумывался о том, что жизнь его закончится через несколько часов.

Каждого человека обязательно когда-нибудь да охватывает дикий, животный страх смерти, после которой ничего нет. Страх, гложущий изнутри, жуткий и разрушительный. Да, он солдат, воин, легионер. Но ни один воин не вступает в бой, чтобы погибнуть. Только победить. И обязательно остаться в живых. Плоть каждого страстно жаждет жить, она страшится разложения и небытия. Полностью преодолеть страх невозможно. Есть люди, которым страшно, и они подавлены. Есть люди, которым страшно, но они борются с собой.

В напряженной тишине ночи гулко проухала сова, загадочная темная птица тяжких ночных грез, священная птица богини Минервы. Мышление человека древней цивилизации полно ассоциаций. Сова перед боем – хорошее предзнаменование. И взмолился Валерий:

– О Минерва, несравненная воительница, на благосклонность твою, на благожелательность твою уповаю.

Прими, божественная покровительница, под защиту жизнь мою, и храм твой на Марсовом поле получит дары, тебя достойные. В том обет даю.

Вновь зазвучали голоса часовых. Закончился третий вигилий[25]. До рассвета осталось лишь три часа, а значит, осталось лишь три часа его жизни.

Ветер трепал пламя, и оно то вздымалось вверх прямыми заостренными языками, обрастая оранжево-красной гривой и разбрасывая вокруг огненные искры, то, успокоившись, почти ложилось на горящие ветки. Мирное, светлое.

Почему пламя так притягивает взгляд? Ионатан поправил сучья в костре. Ему не спалось. После той памятной схватки с греком на улице Кесарии и особенно после того, как был искалечен старший брат, Ионатан занялся гимнастикой. Он много и долго изнурял свои конечности и плечи, чтобы сделать их устойчивыми для военных целей.

Отец, который и всегда как бы балансировал между иудейской духовностью и греческим культом тела, был не против занятий младшего сына, хотя и противился его выступлению на играх, где юноши выступали обнаженными. Ионатан и сам не стремился к этому. Не потому, что он стеснялся своего тела. Напротив, занятия спортом сделали его плечи ровными и широкими, торс мощным, руки и ноги мускулистыми. Его симпатичное лицо при здоровом ухоженном теле вполне соответствовало эллинским стандартам. Но спортивные соревнования воспринимались как часть языческого культа и, следовательно, были грехом.

Немногим более месяца назад, вернувшись домой и открыв дверь, Ионатан увидел сидящего за столом Гедеона с лицом постаревшим и бледным, а рядом с ним – устало привалившегося к стене пропыленного Нахума. При виде Ионатана мужчины замолчали. Потом Гедеон медленно встал, подошел к замершему на пороге от нехорошего предчувствия Ионатану и проговорил чужим, изменившимся голосом, с трудом выталкивая из себя слова:

– У нас с тобой больше нет родителей.

Резким движением он надорвал на Ионатане одежду. С тех пор боль утраты и горечь бессилия не оставляли Ионатана. Он перестал спать, ночи напролет изводя себя. Он виновен, он не сумел спасти тех, кого любил, он не был с ними рядом, он не защитил. Страшные подробности смерти матери и отца бесконечно вставали перед глазами, жгли сердце, меняли характер. Вмешайся вовремя римский гарнизон, выступи он в защиту иудеев, родители были бы живы.

Ионатан перестал быть тем умеренным благочестивым иудеем, который считал, что можно отправлять свою веру и при чужеземном либеральном правительстве. Прежняя глухая неприязнь к римлянам окрасилась жгучей личной болью и переросла в ненависть – в ненависть, доходящую до почти физического страдания, когда кажется, что сейчас просто не выдержит и разорвется сердце. Ионатан перестал колебаться, с кем он. Отныне он с теми, кто сражается. У него еще есть кого защищать.

Может быть, яснее, чем другие, понимал он, что такое Рим. Он видел не только солдат Рима, его легионы, его лагеря. Проехав из Кесарии в Рим, он осознал величину мира, принадлежащего империи, силы, стоящие за ней. В отличие от многих простых людей, окружающих его и не умеющих заглядывать в будущее далее завтрашнего, в лучшем случае послезавтрашнего дня, Ионатан понимал невозможность раздираемой внутренними противоречиями Иудеи противостоять Риму.

Но он был сын Иудеи. Ее плоть и кровь. Он любил эту страну. Он не мыслил себя, своей жизни без нее. Как человек своего времени, он верил в приход Машиаха и мечтал о свободной Иудее с царем из рода Давида.

Римская армия никогда не вступала в бой, прежде чем примет наилучший боевой порядок. Следуя этому правилу, незадолго перед рассветом Валерий выстроил свой небольшой отряд в четыре центурии перед северными воротами лагеря. Напряженно и безмолвно стояли воины, а между тем по древнему обычаю они должны были вступать в бой с ликующими возгласами.

– Солдаты, – сказал префект, – мы выполнили приказ. Теперь мы должны прорваться сквозь вражеские ряды. Я не убеждаю вас в преимуществах этого плана, я не говорю вам, что это будет легко. Вы мои боевые товарищи, вы храбрые воины гордых легионов. Кто может сравниться с вами, кто может противостоять вам! Склоним же доблестью Судьбу на свою сторону. Если нам суждено погибнуть, так погибнем с честью и не посрамим своих знамен, во имя Цезаря и народа Рима! Да падут враги пред мечом нашим! К оружию!

Он надел шлем и вынул меч. Знаменосец выдернул из земли легионное знамя, но не удержал его в руках, и орел неожиданно повернулся ликом своим в другую сторону.

«Плохое предзнаменование», – пронеслось в голове Валерия. Ворота открылись, и отряд в боевом порядке покинул лагерь. Они шли ровными рядами по шесть человек в шеренге, прикрываясь большими прямоугольными щитами с остро торчавшими шишаками.

Но неровность местности не давала римлянам никакого преимущества. Да и огромное войско мятежников, раздосадованное, разгневанное обманувшими их, не имело намерения приблизиться и вступить в ближний бой. Римлян просто расстреляли. На них обрушили тучи копий и стрел. Копья застревали в щитах, и воины уже не могли удерживать их в руках. Римляне падали один за другим под радостные крики иудеев.

Стрела вонзилась Валерию в голень. Кроме боли, она мешала двигаться, и Валерий, пригнувшись, сломал стрелу, оставив острие в разодранной ране. В момент, когда он выпрямился, копье, брошенное меткой рукой, пробило панцирь и правый бок. Валерий почувствовал, как горячо заструилась кровь по телу. В голове помутилось, перед глазами поплыли, убыстряя темп, лица своих и врагов. Он силился справиться со своей слабостью, но удар по голове камнем, выпущенным из пращи, довершил начатое разрушение тела. Свет в глазах померк. Вопли раненых, хрип умирающих, свист летящих стрел и копий, громкие ликующие крики иудеев слились в один невыносимо тяжкий гул, который вдруг совершенно внезапно исчез, сменился пустой тишиной. Префект упал.

Расстреляв римлян, мятежники бросились вслед за ушедшим войском. Забегая вперед, надо сказать, что иудеи гнались за войском Цестия Галла до самой Антипариды, но не догнали. Цестий Галл, побросав в спешке осадные орудия и метательные машины, сумел за ночь преодолеть огромное расстояние.

Утреннее солнце освещало поле битвы. По краю его пробирались двое.

– Давай обойдем стороной, – говорил Эфраим, опасливо косясь на трупы.

– Зачем ты только за мной увязался? – вздохнув, проговорил Ионатан, окидывая взглядом тощую сутулую фигуру друга. – Ну совсем это не твое дело.

– За землю свою должен сражаться каждый, – с патетикой сказал Эфраим.

– Даже тот, кто и оружие держать в руках не умеет? – насмешливо произнес Ионатан.

– Ну почему не умеет? Смотри, как я уже владею мечом. – И Эфраим, выхватив свой меч, взмахнул им, но так неловко, что Ионатан, перехватив меч, качнул головой и недовольно проговорил:

– Поосторожней, без ушей останешься.

На некрасивом, горбоносом, но живом пластичном лице Эфраима появилась добродушная гримаска.

– Как говорил Варак-воин пророчице Деворе: «Если ты пойдешь со мною, пойду; а если не пойдешь со мною, не пойду», – проговорил он.

Застонал лежащий поодаль римский офицер в раздробленном шлеме. Эфраим от неожиданности шарахнулся в сторону, нелепо дрыгнув длиннющими ногами.

– Бежим, – сказал он с испугом.

Ионатан едва не расхохотался. И скорее чтобы показать свою смелость, чем интересуясь раненым, он подошел и перевернул офицера.

– Не надо его добивать, – проговорил за спиной Эфраим, хоть и испуганный, но, как всегда, любопытный.

– И не собирался, – задумчиво произнес Ионатан, – без меня стервятников хватает.

Валерий лежал теперь на спине. Его лицо было смертельно бледно. Закрытые глаза запали в посиневшие глазницы. Тонкий прямой нос резко выделялся на осунувшемся лице. Казалось, смерть уже раскрыла крылья над этим человеком.

– Да он не дышит, – сказал Эфраим.

– Дышит, – коротко ответил Ионатан, рассматривая огромное кровавое пятно на боку раненого, конец торчащего из голени наконечника стрелы, отметив, что кровь уже запеклась и, значит, больше из ран не вытекает.

Он повернулся, оглядывая окрестности. Вблизи никого не было. И войско иудеев, и мародеры промчались вперед, вслед ушедшим римлянам. Позже они, разумеется, вернутся, чтобы снять с врагов доспехи.

Неподалеку, обгладывая невысокие кусты ракитника, спокойно пасся мул. Видимо, ему повезло, и он удачно избежал расправы, которую по приказу Цестия Галла учинили над вьючными животными убегавшие легионеры.

– Быстро приведи сюда мула, – скомандовал Ионатан.

– Зачем? Не намерен же ты спасти этого язычника? – удивился Эфраим.

– Быстро, – повторил не терпящим возражений голосом Ионатан и добавил иронично: – Солдат.

Обиженный последним словом, вернее, вложенной в него иронией, Эфраим отправился выполнять приказание, недовольно ворча и возмущенно жестикулируя. Через полчаса они уже углубились в небольшие заросли. Раненый, переброшенный через спину животного, не подавал признаков жизни. Ионатан напряженно молчал, внимательно оглядывая окрестности и вслушиваясь в лесные шорохи. И лишь Эфраим был по-прежнему говорлив, хотя после высказанных Ионатаном опасений, что его звонкий голос разносится по округе и привлечет к ним ненужное внимание, говорил шепотом:

– Вот видишь, ты и сам понимаешь, что мы поплатимся головой за этого офицера. «Ревнители» нас просто умертвят. Мы рискуем. Откуда ты его знаешь?

– Расскажу, а сейчас молчи, – отрезал Ионатан.

Он и сам знал, что любое сотрудничество с римской властью рассматривалось «ревнителями» как грех против народа, Храма и Торы, как предательство, заслуживающее смерти, но он не мог заставить себя бросить этого человека, оставить его умирать. Он шел и бесконечно сам себе задавал один и тот же вопрос: почему я это делаю? И не находил ответа.

Они дошли до небольшого оврага. В склоне оврага рос старый дуб. Его мощный ствол был корявым, крона раскидистой. Корневище крепко удерживало дерево на самом краю обрыва, хотя некоторые его толстые, словно щупальца осьминога, корни были обнажены и свисали, сплетаясь с растущими кустами. За этими кустами и свисающими корнями скрывалась маленькая пещерка, скорее даже вымоина в земле, о существовании которой Ионатан помнил еще с того первого посещения этих мест, когда он увидел Бину. Селение, где она жила, было неподалеку.

Он затащил бесчувственное тело Валерия в углубление. Затем, выйдя, поправил кусты так, что снаружи невозможно было догадаться о существовании пещерки, и, оставив Эфраима в зарослях мирта, который своими крепкоствольными кустами напоминал невысокий лес, отправился в сторону селения.

Небольшой ручей, стекая с холма, наполнял водой обложенное камнями углубление в земле. Прислонившись боком к дереву, скрытый его корявым стволом, Ионатан застыл, ожидая.

Две женщины, присев на камни, оживленно судачили о деревенских новостях и, казалось, не собирались заканчивать. Ионатан покусывал ветку. Рот наполнялся легкой горечью. Он нервничал. Безобидная болтовня женщин казалась ему бесконечной и утомительно глупой.

Наконец женщины наполнили свои кувшины водой, рывком сильных рук поставили их на плечи и, продолжая говорить, скрылись за плавным поворотом тропинки. Их голоса и шаги слышались все слабее, слабее и вскоре исчезли совсем, и тогда на смену этим чуждым звукам вернулись свои, обычные: веселый щебет птиц, жужжание насекомых, легкий шелест листьев. Ионатан продолжал ждать.

Но вот из-за поворота тропинки появилась стройная фигурка, и сразу же, еще не видя лица идущей, Ионатан понял, что это Бина. Возлюбленная, избранная его сердцем с первого робкого юношеского взгляда, избранная однажды и навсегда.

Как легка ее поступь, как красивы руки, поддерживающие на плече кувшин, как прекрасно лицо. Разве может быть она человеческим созданием, дитем Амрама и Хадас? Нет, лишь Всемогущему под силу создать такое трепетное совершенство. В груди Ионатана гулко застучало сердце. Его захлестнула радость от встречи с девушкой, но эта радость мешалась с горечью неисполненных и теперь уже невыполнимых мечтаний, печалью от отложенной на неопределенный срок свадьбы.

– Би-и-и-на-а-а… – позвал он тихо, словно пропел.

И протяжные звуки, легко звеня, повисли в воздухе. Девушка выпрямила стан, повернула голову, нашла взглядом Ионатана и, светло улыбнувшись, шагнула к нему. На влажных ее руках сверкнули капли.

Валерий метался на постели из травы и листьев. Сознание растворялось и меркло. Жуткие томительные кошмары мучили неотступно, стараясь столкнуть его в темную бездну – бездну, в которой не было ни единого проблеска света, ни единой искры, лишь тьма, сплошная, густая, бездонная. Валерий отчаянно сопротивлялся. Боролся, напрягая все свои силы. Он не хотел в эту бездонную пропасть.

Но как тяжело и непослушно еще недавно сильное тело, как пересохло горло, какой слабый, непохожий на слово стон оно лишь может воспроизвести. Изнемогая от борьбы, он открыл глаза.

Туманный полумрак, волнистый и нечеткий, окружал его. Именно оттуда, из этого неясного полумрака, появился и приблизился небесный образ, обладающий силой отогнать жуткие, томительные, потусторонние кошмары. Это призрачное видение протянуло к нему, Валерию, руку, коснулось горящей кожи, и его помутненное, измученное сознание почувствовало, что оно, это видение, словно протянуло ему нить, тонкую, слабую, но спасительную, и тянет его из мрачной бездны, в которую он до этого, содрогаясь в мучительной телесной дрожи, погружался; раздвигает и изгоняет злобные образы, мучающие его душу и плоть, помогает вынырнуть гаснущему сознанию.

Лихорадочно блестевшими глазами он безотрывно смотрел на лик, принадлежащий не девушке, нет, древней богине загадочного непонятного Востока. Он силился вспомнить ее имя и этим победить сумрак сознания. Кто она – царственная и милосердная Исида, собирающая по частям своего любимого мужа? Иштар? Астарта? От напряжения у него закружилась голова. Он услышал мужской голос: