Читать книгу Второй шанс узнать себя - Леди Ксандри - Страница 2

В столице Египта было жарко, как в печке. Роксана постоянно носила с собой бутылку воды, которая в Каире стоила очень дорого. В первые дни пребывания в Египте она удивлялась всему новому, старалась узнать как можно больше. Роксана была похожа на ребенка, которому дали его любимую конфету. Ее поразил размах, с которым строили Египетские цари. Подумать только, пирамида Джосера, считается первой пирамидой, а о ней никто и не знает. При этом пирамида является только частью комплекса, скрывающего под собой множество палат и туннелей.

Роксана излазила все, что можно. Побывала у знаменитых пирамид в Гизе: Менкаура, Хеопса и Хефрена, сфотографировалась со Сфинксом, любовалась ночной пустыней. Хотела изучать язык, но, к ее разочарованию, выяснилось, что египетский уже тысячелетия является мертвым языком. А все фильмы про раскопки в египетских землях, где они так рьяно кричали на этом языке, всего лишь фильмы. Сейчас же тут господствует арабский. Детской мечте условности не нужны.

Вечерами Роксана сидела и любовалась ночным мегаполисом. Контраст величайшей старины, оплот легенд и мифов мира о зарождении цивилизации людей и совершенно современный город с ниточками-мостами, через великую реку Нил.

Пребывание в Египте прошло плодотворно. Воодушевившись, Роксана ринулась покорять другую страну – Францию. В ее планах было покататься по миру, пока хандра не покинет ее окончательно, и она не соскучится по дому.

Во Францию Роксану тянуло по многим причинам. Франция – страна романтики, красоты и любви. Столько великих художников, нашедших вдохновение и в провинции Франции, и в самом Париже. Роксана давно для себя составила план путешествий, еще восхищаясь работами Ренуара, Моне, Писсарро. Она хотела пройти их путем, увидеть их глазами, поймать их вдохновение. Прогуляться по дороге из Версаля в Лувесьен, посмотреть на Акведук, замок мадам Дюбарри, насладиться природой провинции, а потом – в Париж…

Франция – страна моды, искусства и влюблённых. Если у нее не получится писать здесь, то не получится нигде!

Девять утра, аэропорт Шарль-де-Голль. Лететь пришлось почти тринадцать часов с пересадкой в Стамбуле. Но это Париж! Отель был дешевым, всего две звезды, зато это обстоятельство делало Роксану чуть ближе к художникам, которым часто не хватало денег на хлеб, но они находили на краски. Нет, это было не успокоение прижимистости, просто большего ей было не надо. Она не собиралась сидеть в отеле целый день даже в самую плохую погоду.

«Париж ждет меня!» – писала Роксана в новом дневнике, приобретённом в Стамбуле. Но что Парижу до каких-то дневников за пятьдесят лир?

Наутро Париж окутал плотный туман с Сены. Промозглый и сырой, как все туманы. К обеду он истаял, и Роксана затеяла поездку в Версаль. Во Франции существует система скоростного сообщения – Réseau Express Régional d'Île-de-France[1]. Роксана сверилась со своими записями: линия «С», ближайшая станция – Musee d'Orsay. Сделав пометку посетить музей позже, Роксана смело села в электричку. Всего сорок минут, и она будет в Версале.

– Excusez-moi de vous déranger.[2]

Женщина прищурила глаза, не понимая. Когда-то она учила английский язык и немного французский, но с тех пор так много утекло воды, что фразы вспоминались со скрипом.

– Pardonnez-moi de vous déranger.[3] – повторили, чуть изменив фразу.

Роксана улыбнулась и подняла глаза для продолжения разговора. Перед ней был француз, довольно молодой, почти ее возраста, со смешной куцей бородкой. Ее можно даже было назвать козлиной. Прилизанные волосы и фрак – весьма интересное сочетание, отметила женщина, еще шире улыбаясь. И очень по-старомодному.

– Vous vous êtes assis sur mon chapeau[4].

Роксана непонимающе подняла брови. И вдруг этот субтильный тип в старом, наверняка поеденном молью фраке, бесцеремонно поднял ее, вытаскивая изрядно помятую шляпу. Следующим словам перевод не понадобился, они точно были весьма некультурными.

Женщина смущенно заерзала, словно проверяя наличие шляп под собой, и уставилась в окно. Щеки горели. Больше во время поездки никто не подходил.

Был понедельник, этого она не учла при планировании поездки. Версаль оказался закрыт на выходной. Но дорога в Лувесьен не была перекрыта. Семь километров – путь, который почти в мельчайших деталях прорисован великими художниками. Конечно, за это время многое изменилось, но тем интереснее будет сравнить ее зарисовки с картинами «Дорога в Лувесьен» или «Дорога из Версаля в Лувесьенне» Сислей, Писсарро, Моне и Ренуара.

Дорога теперь была асфальтирована, много людей, машин. Не осталось той степенности, красоты и плавности в неспешности провинциальной жизни. Но красота природы этих мест по-прежнему поражала.

Роксана достала этюдник.

Машины и асфальтированную дорогу рисовать не хотелось. А вот мост через Сену был весьма живописен. Вечер, река, нужный свет, вдохновение – все это было. Только картина получалась пустой, как открытка – без чувств и эмоций. Как будто проклятие преследовало ее. Картины утрачивали свою живость и естественность, становясь картинками с постеров, которые вряд ли можно было бы назвать произведением искусства.

Следующие километры были в тягость. Уже не поражала природа. В Лувесьене Роксана почти не останавливалась у акведука, не восхищалась церковью святого Мартина, усадьбой мадам Дюбарри. Да и вообще больше не видела смысла пребывания в провинции.

Вечером, орошая дневник слезами, она писала:

«Есть ли смысл в моей жизни, если я ничего не могу? Не могу сидеть на нелюбимой работе, но и любимой заняться тоже. Не могу. Как новый девиз новой жизни. Хотя почему новой? Я ведь только и делаю то, что не успела в старой. У меня нет новых мечтаний, только те, что остались еще с детства. Я застряла в моем детском представлении о мире и в совершенно взрослой и чужой реальности».

Франция славится своими винами, сыром и шоколадом. Вино не оставило похмелья, чему Роксана очень порадовалась, доев сыр с шоколадом. Быстро смахнув на газету следы вчерашнего кутежа, женщина оделась. Постояла перед зеркалом, отмечая изменения за пятнадцать лет – не самое веселое занятие. Немного обвисла кожа на шее, глаза потускнели, став не голубого, а, скорее, сероватого оттенка. Светло-русые волосы (с невнятным рыжеватым отливом) выгорели в Египте, став цвета соломы. Нос все также остался вздернутым, что немного утешало. «Держи нос всегда по ветру», – говорил Сайрус.

«Надо внести в список Италию, почтить родину учителя», – подумала Роксана, прикрывая дверь. Сегодня она снова едет в Версаль!

В вагоне она опять столкнулась с «Козлиной бородкой». Независимо хмыкнув, женщина снова отвернулась к окну.

– Pardon. Excuse-moi, j’ai eu tort[5] – мямлил он, силясь привлечь внимание – Bon, ça va[6]! – разозлился мужчина и отошел.

– Наконец-то, – вздохнула Роксана.

Она его почти не понимала, а снова унижаться при нем не хотелось. Было стыдно за испорченную шляпу, а точнее, даже котелок. Хотя теперь точно просто шляпа.

Запутавшись в своих размышлениях, Роксана вышла из вагона. Светило солнце, пели птицы, у ворот Версаля собралась толпа народу. Роксана оказалась в самом хвосте.

– Чтоб тебя, хлыщ, – ворчала она.

Как говорится, только вспомни: легко протиснувшись возле толстой тетки в лосинах, явно из России, активно размахивающей парочки итальянцев и грустного старика-немца в очках, «Козлиная бородка» нырнул в ворота Версаля.

– Гусиный помет, – добавила толстая тетка.

Роксане женщина сразу понравилась. Как хорошо найти людей, которые тебя понимают. Заметив к своей персоне интерес, тетка, раздвигая всех локтями, двинулась к ней.

– Вы русская, – сходу констатировала она.

– Так заметно?

– У вас футболка с Чебурашкой.

– Ах да, – смутилась женщина, нервно одергивая футболку. Теперь она чувствовала себя крайне глупо. Утром Роксана особо не приглядывалась к рисунку – футболка была подарком бывших коллег на восьмое марта. – И как я засунула это лопоухое чудо в сумку, – сетовала она, еще больше краснея.

– Да ладно, не смущайтесь, – тетка добродушно толкнула ее в плечо. Замашки у нее были типично мужские. – Не только же лягушатникам хвастаться своими символами, и нам есть, чё показать. Я вот, например, – ткнула она рукой себя в грудь, – ношу футболку с российским флагом. Пусть знают наших, – добавила важно, раздуваясь от собственного патриотизма.

Потихоньку толпа рассасывалась. Тетка представилась Людмилой Леонидовной – ровно так и не на йоту меньше.

– Ой, Оксанка, достали эти французишки со своей… Как тебе сказать?.. – Людмила Леонидовна помолчала, продумывая слова. За пятнадцать минут она уже успела ухватиться за руку Роксаны и признать ее чуть ли не лучшей подругой. – Вот я по-французски не бельмеса, а по-английски говорю. Только не хотят они со мной по-английски, как от лимона морщатся. Тоже мне, пуп Вселенной. Я им: «Уич из зэ уэй ту Шато Венсен?» А они чуть ли у виска не крутят. Я этот Шато Венсен потом полчаса искала, пока к русским не обратилась.

Роксана слушала и про себя смеялась: с таким произношением не только француз крутить у виска будет. Но молчала, поддакивая бравому патриотизму Людмилы Леонидовны. Интересно, а дома она носит футболки с флагом или этот патриотизм проявляется исключительно за границей?

– А рестораны у них? Борща негде заказать. Какие-то перемолотые в кашу супы, куча зелени. Я ж не корова, чтобы это есть, – искренне возмутилась собеседница, помахивая рукой.

– Вы зайдите в La Cantine Russe – там говорят русские блюда, – пыталась вклиниться Роксана.

Но тетка Люда вошла в раж. Иностранцы уже косились и старались держаться подальше от тяжелой сумки, которой размахивала «истинная патриотка».

– А люди! Вот вы видели красивых французов? Сразу видно, что в Европе сжигали ведьм! А их пошлость! Я их хоть и не понимаю, но пошлые смешки слышу! – она погрозила куда-то толстым пальцем. Людмилу Леонидовну понесло, теперь за ней не угнаться даже RER. Хорошо, что рядом не было ни одного русскоговорящего иностранца, потому что после французов тетка Люда переключилась на англичан:

– Такие чопорные! А лица – как маски, даже не понять чё думают. Чё ни спроси, все носы морщат, прям как эти французы при английском. Я одной дала попробовать икру, с России привезла – буржуям показать, что и мы не лыком сшиты. Что мне стоило её провезти, – заговорщически подмигнула она. – А она представляешь, чё заявляет?!

– Что? – удрученно спросила Роксана, уже понимая, что Версалем ей насладиться не дадут.

– «Фиш эгс», – она говорит. Сама она вобла сушеная.

– Она сказала: рыбьи яйца, – поправила Роксана, подгадывая момент, чтобы незаметно уйти.

Но цербер тетя Люда держала крепко.

– Знаю, что рыбьи. А она – вобла сушеная!

– Entschuldigen Sie – извинился бедный старичок немец, который случайно встал на их пути.

Теперь Людмила Леонидовна тяжелым танком проходила уже по немцам, а там уже и американцам, и китайцам досталась. Обошла стороной только японцев:

– Хороший народ, хоть и узкоглазые. Добротную технику делают. Вот у меня пылесос, «Томас», сколько лет служит, не ломается.

– «Thomas» – немецкая компания, – возразила уже красная Роксана. Иностранцы хоть русский не понимали, но негативный посыл в свой адрес улавливали.

Тетка сменила гнев на милость.

– Хоть что-то эти ироды проклятые делать умеют.

Так она и бухтела, прогуливаясь с Роксаной по аллеям, слушая про короля Людовика XIV, по которому тоже не преминула пройтись:

– Лучше бы мне деньги отдал, чем такие дворцы отгрохивать.

Замолчала она только в зеркальном зале – даже ее поразила красота. Роксана, наконец, разжала пальцы «подруги» и гуляла сама. Больше всего ей нравился потолок, картины изображающие войну и мир. Юноши в кирасах и совсем невинные дети-херувимы.

От созерцания ее прервал истошный вопль.

– Оксаночка! Вечером будет концерт, мы ведь пойдем на концерт?!

– Не концерт, а постановка оперы «Артаксеркс» Винчи в Версале, – поправил на чистейшем русском дедушка-немец. – И когда вы так уничижительно поносите другие нации, задумайтесь о том, каково слушать ваш псевдопатриотизм на таком ломаном русском, как будто это не ваш родной язык. И еще, – поднятой рукой он остановил все возражения уже пунцовой тетки. – Перед тем, как обвинять кого-то в пошлости, посмотрите на себя. Только вы пришли сегодня в королевскую резиденцию в обтягивающих лосинах, а не англичане, немцы или, скажем, французы.

Будто сдувшись, Людмила Леонидовна (впрочем, по манерам дальше тетки Люды она не доросла) вышла.

– Вы извините нас, – Роксане было стыдно, хотя и не она произносила эти слова.

Немец посмотрел на нее сквозь очки, чуть прищурившись.

– Как вы находите убранство зеркальной галереи?

Гюстав оказался очень интересным собеседником. Он был из обрусевших немцев. Долгое время жил в России. Он обожал ее культуру, а особенно – еду.

– Роксана, вы когда-нибудь ели пироги прямо из русской печки? Как «нет»?! Скажу я вам, вы очень многое упустили в жизни.

Он перескакивал с темы на тему, все время чем-то восторгаясь.

– Видите эти часы? Они сделаны из редких пород дерева. Каждый час, когда они звонят, в портике появляется статуэтка короля. Эти часы были подарены Людовику в 1706 году часовым мастером Антуаном Мораном. Простите старика. Я, как говорят, присел вам на уши. Так давно не разговаривал ни с кем на русском, – оправдывался Гюстав.

Роксана искренне улыбалась. Ни один экскурсовод не рассказал и половины того, чем поделился этот старый немец. С ним было легко беседовать об искусстве, поэзии, еде. Только политику они по общему соглашению не затрагивали. Слишком скользкая тема для обоих народов – всегда хочется скатиться до рассуждений о Второй мировой войне.

Так незаметно подошел вечер. Вся толпа туристов прошла в северную часть Дворянского крыла Версаля.

– Здесь находится Королевская опера Версаля, – вещал Гюстав. – Открылась в 1770 году. Первой постановкой был «Персей», в честь бракосочетания Дофина и Марии Антуанетты. Это самый большой дворцовый театр в мире.

Свет в зале еще не был приглушен. Они пришли рано, но за хорошей беседой время всегда пролетает быстро. Краем глаза, отметив какое-то движение, Роксана повернулась: быстро-быстро передвигая своими ногами-палочками, к оркестровой яме нёсся «Козлиная бородка». Заметив интерес, Гюстав тоже проводил француза взглядом.

– Это новый дирижёр, месье Ален.

– Откуда вы все это знаете?

– Я люблю быть в курсе всех событий. Хотя я отнюдь не сплетник, – он шутливо улыбнулся, приглашая даму пройти вперед.

В оркестровой яме настраивали инструменты, актеры сновали по сцене. Кто-то уже переоделся, а кто-то еще нет.

– Неужели мужчины будут играть женские роли? – Роксана была поражена напудренными мужчинами в париках и платьях. – Неужели у них нет оперных певиц, или они того… Ну, вы понимаете, – женщина смутилась.

– «Того» или нет, это я не знаю, – хмыкнул в кулак Гюстав, – но Королевская опера Версаля специализируется на барочном репертуаре. А в то время все роли играли мужчины и, как правило, кастраты – их голос звучит мелодичнее. Хотя, мне кажется, для них это довольно слабое утешение.

– Надеюсь, эти…

– Нет, Роксана, эти нормальные. Хотя я лично не проверял.

– А вы еще Людмилу Леонидовну в пошлости обвинили.

Немец развел руками, посмеиваясь.

– Вы сами такую тему завели. Присаживайтесь, представление скоро начнется.

На сцене появилась экстравагантная пара: «женщина» с перьями на голове, торчащими как украшение на шлеме греческого бога Меркурия, и мужчина, с головным убором цилиндрической формы, подобный тому, что носили египетские цари. Перед выступлением они обнялись так, что пришли помощники, чтобы их разнять.

Странно было слышать от мужчины женский голос, которым он выводил мелодию, держась за руку «избранницы».

Гюстав милостиво согласился переводить в ущерб наслаждения музыкой.

«Женщина» пела почти таким же голосом, немного с другим оттенком:

– Контратенор, – объяснил немец, – весьма приближено по звучанию к голосу кастрата. Как бы это ни звучало, – он не смог подавить смешок.

Несмотря на некоторую необычность, музыка и действие на сцене затягивали. Месье Ален самозабвенно махал палочкой.

– А без котелка ему гораздо лучше, – мимолетно отметила Роксана, возвращаясь к действию.

Закончился первый акт, люди хлопали стоя.

– Пройдемся? – предложил Гюстав, протягивая руку.

Рука об руку они совершали променад, как выразился Гюстав. Он оказался доктором искусствоведения, и все прекрасное ему было не чуждо.

– Вы заметили, контратенор Франко Фаджоли, играющий Арбака, был сегодня несколько эксцентричен, я бы даже сказал комичен?

– Да, помощникам несколько раз приходилось его успокаивать и возвращать на сцену, – согласилась Роксана, обмахиваясь одолженным веером. Конечно, красивый веер, расписанный яркими птицами, не добавлял ее «ушастой» футболке изящества. Но в зале было очень душно. – И все же поет он чудесно.

– Да, это верно, – отметил немец, сворачивая обратно.

Их путь лежал мимо кресла, на котором пристроила свои бока Людмила Леонидовна. На антракте она не выходила, видимо, боясь показаться вульгарной в своей обтягивающей одежде. На них смотрела зло, но молча. Что обоих вполне устраивало.

– Мне ее немного жаль, – призналась Роксана. – Мы все же земляки.

– Не землей определяется человек, а поступками, – веско заметил профессор. – А жалеть не надо. Надеюсь, она вынесет для себя урок из сегодняшнего происшествия. Нельзя, находясь в чужой стране, ругать ее народ. Да и находясь в своей – тоже. Некультурно это. Главное, что делает человека человеком, это культура и сознание, а особенно самосознание.

Второй акт закончился песней отца эксцентричного Арбака-Артабана.

– Мне понравилась последняя ария. Вы заметили, все отдыхают, а дирижер все так же стоит и держит весь оркестр в узде? – поделилась своими наблюдениями Роксана во втором антракте.

– По правде говоря, я не наблюдал за ним. А что он вас так заинтересовал? Этот лягушатник? – насмешливо поинтересовался профессор.

– Нет, просто случайно столкнулись с ним в электричке. И лягушатником я его не называла.

– Вы когда-нибудь пробовали лягушку? Говорят, их мясо похоже на куриное, – продолжал смеяться профессор. – Предлагаю посетить ресторан после просмотра третьего акта.

– Это свидание? – лукаво улыбнулась женщина, приглаживая футболку с чебурашкой.

– Ну что вы, в моем возрасте? Но если вы предпочтете мое общество обществу нашего великолепного дирижёра, я пойму.

– Вот еще, – вздернула нос Роксана, изображая оскорбление.

– Вот и решено.

В ресторане лягушек не подавалось, зато были другие восхитительные блюда. За ужином снова подняли тему оперы.

– Как хорошо, что все так закончилось. Сын вступился за отца, и их обоих простили, – проговорила, зевая, Роксана в ожидании десерта.

– Насколько вы здесь? Признаться, я давно не встречал такого приятного собеседника, как вы. Вы еще не посещали главную достопримечательность Парижа? Я могу вам многое о ней рассказать.

– Верю, – еще раз зевнула в кулак Роксана.

– Вам уже пора спать, – ласково прикоснулся к руке профессор.

– Дождемся десерта и пойдем, – не стала спорить женщина, понимая, что еще чуть-чуть, и уснет прямо тут за столиком.

– Excusez-moi.

Роксана повернулась на знакомый голос.

– Parmettez-moi de me presenter – Alain.

Гюстав повернулся к говорящему и сложил руки на груди.

– Сегодня, Оксаночка, я ваш личный переводчик, – заметил он, чуть хмурясь.

Дирижер застыл каменным изваянием в ожидании ответа.

– Ей тоже приятно познакомиться. Ее зовут… Вы же не замужем Оксаночка? – уточнил Гюстав и после кивка продолжил: – Мадмуазель Вронская.

Француз расплылся в улыбке и без приглашения сел на стул спиной к немцу.

– Наверно, я всё-таки соглашусь с вашей подругой, – пробурчал Гюстав, передвигая стул в обход стола, ближе к Роксане.

– Мне очень жаль за тот инцидент со шляпой. Если хотите я возмещу вам ущерб.

Гюстав перевел, не сводя прищуренных глаз с дирижера. Даже по голосу было слышно, что он отказывается от слов, сказанных несколько часов назад о культуре, сознании и самосознании. По отношении к одному человеку точно. Француз вел себя беспечно, размахивал руками, не сводя глаз с женщины, причем его взгляд блуждал в основном в области груди. При каждом его слове, его бородок так смешно поддергивался, что Роксана еле сдерживала смех.

– Ничего страшного, – вещал он, не обращая внимания на переводящего Гюстава. – Я сам виноват. Я несколько растерялся при виде такой прекрасной женщины и поэтому повел себя весьма некультурно.

– Ты и сейчас себя так ведешь, – прокомментировал под нос профессор.

«Боже мой, как быстро могут поменяться люди, – думала Роксана. Такой сдержанный и доброжелательный человек, как Гюстав, нахохлился и слегка постукивал ногой при переводе новых эпитетов в ее адрес. – Кажется, это и вправду было свидание», – смеялась она про себя, вслух однако ничем не выражая чувств.

Ален все больше распалялся, уже хватая руку женщины с просьбой погулять. Нервы профессора окончательно сдали. Он медленно встал, оттолкнул руку француза и поцеловал кисть Роксаны.

– Простите, Оксаночка, вынужден откланяться. Здесь я буду лишним. Надеюсь, наша прогулка к Эйфелевой башне состоится, – он еще раз поклонился и вышел, оставив женщину наедине со счастливым Аленом. Он, оказалось, неплохо говорил на английском и контакт был налажен.

Гуляли по ночному Парижу. В основном говорил Пипин – так его звали. Он рассказывал о тех местах, где выступал, что видел, в каких постановках участвовал. Из оркестровой ямы выглядело все по-другому; рассказывал о казусах на сцене.

– …Никогда не думал, что комики умеют так не смешно падать…

– …И его ткнули шпагой, грим потек, проморгаться не может, но говорит: «Я так зол, что не могу плакать»…

– …«Простите, сеньоры, я сегодня не полностью собрана», – говорит контратенор, показывая на сдутую грудь…

Роксана смеялась до слез. Как-то незаметно Пипин уже обнимал женщину, держа руку пониже спины. Да, он был несколько несуразным, больше похожий на молодого горного козла, со своими тонкими ножками и ручками, а особенно бородкой. Но в нем был свой шарм. Но больше, наверное, наглости.

– Мадмуазель Вронская, не соизволите меня пригласить к себе? – Они стояли возле входа в отель. – Я приготовлю вам восхитительный завтрак, который вы в своей России никогда не попробуете.

Намек был более чем очевиден.

– Мы, в своей России, – подчеркнула Роксана, – не приглашаем к себе в первый же день знакомства.

– Но это второй, – искренне возмутился француз, пытаясь незаметно пролезть между ней и дверным косяком.

– Вы представились только сегодня, – не согласилась Роксана и захлопнула перед французом дверь. Тот немного постоял, потом что-то пробурчал, вероятно, о коварности русских женщин, и ушел.

Из дневника:

«Сегодняшний день был полон событий. Познакомилась с разными, интересными людьми. Кажется, у меня наклевываются отношения с жителем города романтиков. Правда, он не очень романтичный, скорее, пошловатый. Наверно, я тоже соглашусь с Людмилой Леонидовной, не так уж она и не права, по крайне мере это применимо к этому французу точно».

Ночью Роксане снился Версаль во времена правления Людовика. Она была одета в ярко-красное платье с рюшами, на лице – черная маска. Русый парик был убран сложной прической. День маскарада. Ей кланялись как знатной особе, кавалеры выстроились в очередь, чтобы танцевать с ней. Но первым протиснулся месье Ален, он, почему-то был во фраке и в испорченном котелке, выглядевшем, как коровья лепешка. Был неуклюж в танце и все время наступал на ноги. А где-то сбоку постоянно звучало протяжное: «Лягуша-а-а-атник!» – голосом учителя.

Утром ее ожидал букет маленьких чайных роз на ресепшн. И маленькая записка: «Надеюсь, наша прогулка на Эйфелеву башню состоится, Оксаночка. Если вы согласны, позвоните по этому номеру телефона». Она уже потянулась к трубке, но ее отвлек колокольчик на двери.

Сначала появился он, букет из самых невообразимых цветов, половину из которых Роксана не знала, и уже после сам месье Ален. Вручив букет администратору, чтобы она поставила его в номере, Пипин поволок Роксану гулять. Несмотря на все возражения вроде: мне надо переодеться или поправить волосы.

За два дня они посетили все достопримечательности: Триумфальную арку на площади Шарля де Голля, университет Сорбонна, Нотр-Дам-де-Пари… Прогулялись по Елисейским Полям, целовались на Эйфелевой башне. Роксана чувствовала эйфорию, от того, что ее кто-то обнимает, говорит нежные слова, хоть пусть и на французском.

– Mon petite amie. Vous êtes la femme la plus séduisante[9].

Пипин любил читать ей стихи. Вообще, как-то сложилось, что говорил только он. Он не спрашивал о Роксане, не интересовался ее мыслями, не знал, как она живет, и даже, сколько ей лет. На любой вопрос, о том, что будет дальше, читал стихи с выражением, глядя куда-то в небо. Особенно любил декламировать «Букет», всегда ставя ударение на слово любить. Только смысл он вкладывал явно не тот, что Ронсар.

О профессоре больше не было слышно. Но чайные розы еще радовали глаз. Через неделю нужно было уезжать, а что ее связывало с Пипином, Роксана, так и не поняла. Он каждый вечер просился к ней в номер, но, одолеваемая какими-то смутными сомнениями, женщина каждый раз отказывала. А когда начались критические дни и вовсе обрадовалась.

Каждое утро появлялся новый букет цветов. Ходили в рестораны, где каждый оплачивал за себя. Гуляли в садах. Ездили в провинцию дышать свежим воздухом. Один раз Роксана взяла с собой мольберт, но после неудачного наброска и презрительного хмыканья больше не показывала свои работы французу. Просто слушала. После рассказов о работе Пипин перешел к рассказам о себе. По его мнению выходило, что он самый лучший на земле и Роксане очень с ним повезло. Романтик, обладающий вкусом и шармом. А еще он якобы был очень силен, что весьма сомнительно при его телосложении, и умен. «И вообще, мама говорила»…

А вот мама – отдельная история. О ней он мог говорить часами. При близком с ним общении дирижер становился больше похожим на ребенка пубертатного периода, чем на зрелого мужчину.

Софи была оперной певицей и с самого рождения приучала сына к музыке. У них даже устраивались званые вечера, где Софи исполняла старые арии, а Пипин аккомпанировал на фортепьяно. Хотя он давно уже не жил с матерью, но званые вечера посещал до сих пор. Уважал ее, хотя и называл крайне истеричной натурой.

Пипин взялся учить Роксану французскому, морщась каждый раз при не правильном произношении. Но в целом изучение языка продвигалось неплохо.

– Сегодня я не могу быть с тобой. Софи устраивает вечер, я должен быть там, – важно надулся месье Ален, протягивая очередной букет из маленьких фиалок.

Женщина кивнула, соглашаясь. Сегодня на ней было платье из гипюра, легкое и воздушное, как и настроение. Они собирались посетить Долину Луар. Следующим утром Роксана уезжала в Италию, на родину учителя – отменять поездку она не стала. Это настоящая долина замков – когда еще ей удастся такое увидеть?

Так как месье Алена не было рядом, она со спокойной душой взяла с собой этюдник, не опасаясь его презрительного «фе».

Обойти весь Луар за день было невозможно, поэтому маршрут Роксана выбрала заранее. Главенствующее место в ее списке занимало посещение Королевского дворца Шамбор. Погода была спокойная: ни ветерка, небо чистое. Прогулка обещала стать очень приятной.

Замок Шамбор находился в шести километрах от самой Луары. Лучше всего он выглядел на закате, но и ранним утром смотрелся просто великолепно. Роксана пристроилась возле главного входа с этюдником, краем уха слушая экскурсовода. Сама она приехала, так называемым дикарём, но почему не послушать, если это бесплатно? Группа американцев расположилась возле нее, экскурсовод, парнишка лет шестнадцати, усыпанный подростковыми прыщами, горделиво расхаживал перед ними, будто хозяин этих владений.

– Королевский дворец Шамбор был построен великим архитектором Леонардо да Винчи в 1547 году.

– Леонардо да Винчи умер в 1519 г., – перебила его сухопарая дама. Она была в платье простого покроя и в босоножках. И, в отличие от переговаривающихся и фотографирующих все в округе соотечественников, внимательно слушала экскурсовода.

Не смутившись, парнишка поправился:

– Замок Шамбор был построен по проектам великого архитектора Леонардо да Винчи, который умер за несколько месяцев до начала строительства в 1519 году.

Дама согласно закивала. Процессия двинулась дальше.

– Я снова встретил вас, – послышалось за спиной.

Роксана повернулась, оторвавшись от эскиза.

– Здравствуйте, Гюстав.

Он встал рядом, держа руки за спиной.

– Вы так мне и не позвонили, – старичок неодобрительно покачал головой. – Неужели вам жалко полчаса для такого старика, как я, – он взмахнул рукой, отметая возражения. – Не думайте, я не набиваюсь в кавалеры, у меня жена и уже пошли внуки, – профессор вздохнул. – Мне нравились наши беседы, по возращении в Германию, таких уже не будет. Не подумайте, я не жалуюсь, просто моя семья совсем не интересуются искусством, вот я, так сказать, и выбираюсь иногда один погулять.

– Я бы очень хотела с вами пообщаться, – искренне ответила женщина. – Но у меня совершенно не было времени.

– Но сейчас у вас оно есть?

– Сейчас – да.

Они разговаривали до самого заката. Обсуждали живопись, театр. Он давал очень дельные советы по поводу наложения света и теней на пейзаже. Картина оживала, в ней появилось что-то давно забытое – душа.

– Без вас я бы не справилась, – искренне поблагодарила Роксана профессора. – Боюсь, потом у меня снова перестанет получаться.

– Получится, – уверенно сказал Гюстав, помогая собрать вещи. – Главное: не переставать верить в свои силы.

– Вы так похожи на моего учителя. Если я вас, конечно, не обидела этим сравнением.

– Что вы. Как говорят на Востоке, учитель приходит тогда, когда готов ученик.