Читать книгу Во имя твое, Восния - Легитимный Легат - Страница 5

Ристалище Крига, последнее состязание

– А ты чего здесь забыл? – я замер, приметив Рута в коридоре.

Приятель сделал удивленное лицо и приосанился:

– Так ведь финал. А мы, вроде как, друзья. Верно? – он развел руками. – Я погляжу, чего доброго тебе крикну…

– Нет уж, – я рубанул ладонью воздух. – Я не позволю им разорять еще и моих друзей.

– Да брось! – он улыбнулся и по-хозяйски облокотился на стену. – Что же я, только за столом тебе друг, выходит?

Я резко выдохнул. Подошел ближе, посмотрел на лица в коридоре. Вард и его люди либо запаздывали, либо передали мне все свои прихоти.

– Вот и побудь другом, займи стол в хорошем месте. Скажем, в «Выше неба», идет?

Если я вообще смогу туда доползти с перебитыми ногами. Рут перешел почти на шепот:

– Не пойму, ты чего такой хмурый? Сливать же не надо. Победа у тебя в кармане, сам гово…

Какая честь.

– Они сделали из меня цепную дворнягу! – Лязгнуло железо. Я случайно задел колонну рукой. Выдохнул через зубы и поправился. – Я сделал из себя дворнягу.

Мы помолчали. Я посмотрел, не заявился ли мой противник на ристалище. Никто из воснийцев не являлся по расписанию. Я добавил, приглушив голос – нас могли подслушать:

– Пора под флаг. Три года я ждал и вилял хвостом. Довольно…

Рут состроил такую рожу, будто вчера ему вместо вина подсунули жижу из канала.

– С одной цепи на другую? – спросил он. – Не спеши. Обдумай хорошенько, ведь…

– Три года думал. – Я заметил Беляка и поправил шлем. – Любой болван Воснии управился бы быстрей.

Рут не спорил, когда я уходил. Обещался, что начнет праздновать мою победу за лучшим столом. Чем хороши друзья – с ними можно договориться, в отличие от валунов.

Люди Варда так и не объявились. Я не знал, рад тому или нет. На песке, в той стороне манежа, стояла самая крупная проблема в моей жизни. Вес клинков в моих руках никак не менял дело.

Керчетты почти сияли. Я хорошо ухаживал за ними в последний год.

«Сделай все, что по силам. Большее оставь грядущему», – Саманья славился спокойствием и выдержкой. Мне оставалось надеяться, что и этому он тоже меня обучил.

Ничего уже не исправить и не изменить. Если мне переломают ноги, я не отправлюсь в поход и не смогу сесть в седло. Не выпью с Рутом. Бедолага Карий так и будет стоять в деннике…

Грядущее. Я стиснул зубы.

– Беляк, – галдел смотритель боя, – непокоренный боец Долов, бравший корону на турнире столицы…

Мой враг не стал менять оружие, предпочитая оставаться с тем, чем владел лучше всего. Удлиненная палица, будто я носил латный доспех. Или Беляку просто нравилось ломать чужие кости. Еще в позапрошлом бою с копейщиком Амилом я как следует разглядел оружие: ковали на славу, под его исполинский рост и длинные ручищи. К палице прибавился средний щит с шипами. Хороший выбор против клинков.

Мне придется беречь не только себя, но и керчетты. Если Беляк так же хорош, каким показал себя с эританцем, то…

«Ищи победы, поражение всегда ближе», – подбадривал я Кина. Кто бы сказал мне это сейчас?

Беляк почесал нос внешней стороной перчатки, поправил легкий шлем без забрала. Крохотные глаза на широкой морде. При всем желании я мог бы задеть его брови лишь концом меча. И то, если бы Беляк чуть наклонился и не противился.

– Трижды победитель: в осеннем состязании под Грылью, на летней битве Оксола, где присутствовала сама королева, и…

С леностью, которая дается большим людям, Беляк отправился в мою сторону. Неторопливым, сонным шагом.

Измотать? Вряд ли.

Я окинул взглядом все зазоры на его доспехе, до которых мог дотянуться. Локти, запястья, задняя часть ног. С натяжкой – подмышки, да и то, если Беляк согнется и не размозжит мне череп ударом сверху.

На его месте, я бы сразу протаранил щитом. С первой минуты толкнул на землю, воспользовался весом и грубой силой. Но Беляк почему-то не спешил. Встал напротив в двадцати шагах. Присматривался, молчал. Может, он и не хочет валять врагов. Ломать кости палицей куда верней.

Уронить его на землю? Смешно.

Так мы и стояли. Я не слышал смотрителя, весь мир сжался до крупной фигуры напротив. Шевельнется? Куда – левее, вправо? Поднимет ли щит?

Я еще не видел его в работе с щитом. О чем думал Симон, Вард и вся их кодла, выбирая исход боя? Думали точно не головами. Задницей.

Победить? Мне конец.

– По левую руку – мечник с Дальнего Излома, – еще громче сказал смотритель, – как всегда при двух мечах. Занятный выбор. Два меча против палицы и щита?..

В его голосе сквозило сомнение. Трибуны не спорили. Тут бы целым уйти. До Беляка оставалось не более десяти шагов. Я не сделал ни одного навстречу.

– Удачи, – пробасил он и кивнул.

«Что?»

Издевка звучала вежливо, быть может, с состраданием. Враг двинулся в мою сторону, как высокая волна.

Я поменял стойку. Больше устойчивости, меньше свободы. К моему лицу приближался шипованный круг. Я увидел, как Беляк завел руку для удара наискосок. Плечо, грудь, шея.

Быстрый взмах – и палица уже в движении. Я подался правее, следом за гербом. Попытался зацепить левой керчеттой запястье Беляка. Ошибка. Враг толкнул меня щитом. Мои ноги короче, и все же, я ушел.

«Почему?»

Палица слева. Я отшагнул. Заставил Беляка вертеться следом. Сделал осторожный выпад в бок, надеясь увести его к локтю. Щит чуть не выбил керчетту из рук.

– Гра! – рявкнул Беляк.

Я отскочил, не понимая одного: почему все еще не подбит. Беляк осторожничал, не высовывался вперед, как играл с Амилом.

Резвым шагом я навернул круг. Лицом к щиту, подальше от палицы. Беляк и правда хорош – не выпячивал локоть, не светил коленом. Крепость, а не человек.

Заставлял меня носиться вокруг, как пса у телеги. Проверял ноги, дыхание и как быстро я совершу ошибку. Что ж, я собирался его сильно расстроить. Два меча – агрессивный стиль. Нужно крепкое тело, чтобы постоянно нападать.

Я сделал выпад с левой, отвлекая. И бросился вправо, нацелился под юбку, выше бедра. Чиркнула сталь и я еле убрался – Беляк чуть не прижал меня щитом. Еще два круга.

Что-то в его движениях настораживало. Странное, дерганое. Как у зверя, что вот-вот сорвется с цепи, или…

Беляк резко перешел в атаку. Два шага, как три моих. Удар в шею. Попадет – насмерть. Я увернулся, чудом зацепив его запястье, уведя в сторону. Пригнулся и успел всадить правую керчетту под колено.

– Ар! – вскрикнул враг и пошатнулся.

Я не рискнул подойти ближе. Касания не было. Ушло вбок, к пластинам. Я только разозлил его, и тут же об этом пожалел. Беляк стал меня преследовать. Еще нигде я не слышал, чтобы металл так жалобно скрипел.

Казалось, стоит Беляку вдохнуть глубже и заклепки отвалятся, осыпятся пластины, не в силах сдержать такое тело.

– Это будет долгий бой! – заметил смотритель.

– Вали его уже, давай-давай, – не понятно кому кричал какой-то восниец.

Я отступал, не успевая отдышаться. И надеялся, что Сьюзан не смотрит с трибун. Никто не красив с разбитой головой.

– Чего топчешься?! – завизжал сухой старческий голос.

– Разбей его, дылда, разбей!

Беляк зарычал, промахнувшись. Я представил, как он будет скулить от боли, во все свои здоровенные легкие.

«Следи. Учись. Лови миг», – звучали слова Саманьи в памяти. Всегда верные слова.

Я держался у чужого щита, мешая нанести удар. Беляк должен был толкнуть меня не один раз. Повалить. Подбить, в конце концов. Почему я все еще не на земле?

Палица полетела к левому плечу, я отступил правее, повернул торс, и снова повредил клинок об чужую перчатку. Разминулись, разошлись. Ни одного касания.

Почему я все еще стою?

Беляк снова ткнул в меня палицей. Слабее, чем мог бы. А начинал он с…

Вот! С правой! Его ногу подбили?

Будто испугавшись, что я замечу, Беляк снова пошел напролом. Медленнее, чем должен переть человек с комплекцией быка. Я собрался. Тяжесть, что давила на плечи – ушла.

С раненным быком еще можно совладать. Зря я наговаривал на ставленника Восходов. Пригодился.

Надеюсь, его ребра срастутся как надо.

– Я здесь, приятель! – постучал Беляк ребром щита по своей груди.

От наносной вежливости воснийцев и цветы вянут, не только уши. Меня звали ближе, на верную смерть. Я не ответил. Скоро и Беляк замолчит, едва я доберусь до его колена.

Я обошел цель по правой стороне, краем глаза наблюдая за шагом. Так и есть.

Беляк не сможет довести удар, если я…

Не рассчитав силу, я зацепился керчеттой за шипы. Враг только этого и ждал. Подтащил меня ближе, и, пока я выводил клинок из западни, уворачиваться уже было поздно. Я почти обнялся с быком, стараясь сгладить удар. Хрясь! Палица задела спину. Скрипнув зубами от боли, я ушел вправо. Беляк подсобил – чуть не свалил меня ударом щита. Я отступил слишком далеко, пятясь.

Левую лопатку кололи гнутые пластины. Могло быть и хуже. Я отдышался через сжатые зубы.

Беляк распрямился, явно довольный результатом. Он не двинулся следом и не добил меня лишь оттого, что берег ногу. Умный и осторожный бык. Хуже чумы.

Пусть думает, что я продолжу бой вполсилы или с одним мечом. Саманья оставлял на мне по дюжине синяков за раз. Мне ли бояться боли?

Мы снова сошлись.

Беляк уже не рычал, а кряхтел от натуги. Я видел гнев в его глазах каждый раз, как поворачивал торс, не цеплял песок ногами, не терял подвижности. Вот, для чего нужна гибкость. И один дюйм решает, попадешь ты или нет. Малое движение, четверть шага, почти незаметный наклон. Все, чтобы заставить быка плясать на правой, полагаться на нее. Нагружать.

«Есть больше трех стоек и десяти техник, чтобы дурить увальней с дрыном, вроде тебя».

Враг, как ни силился, не мог меня задеть. Для того, чтобы меня поймать, маловато одной здоровой ноги. Вся левая керчетта покрылась зазубринами. Я молил судьбу, чтобы клинки уцелели до конца боя.

И боялся, что вот-вот начну уставать. Скоро мне будет нечем удивить. Беляк оборонялся на славу. Если так пойдут дела, я выдохнусь до того, как найду брешь…

Пот затекал в глаза, и левая сторона Беляка расплылась. Я припозднился. Палица пролетела перед лицом. Один дюйм разделил меня с увечьем, поражением, смертью.

Восниец хмыкнул и перестал пыхтеть. Собрался. Я услышал звенящую тишину – трибуны замерли. Под стопами захрустел песок.

Беляк замахнулся. Скованно, в страхе перед лишним движением.

«Рост – не только преимущество, но и помеха!» – говорил я Кину. А теперь – поверил сам.

Глыбе нужно наклониться, чтобы угодить дубиной по моим ногам.

Шипы с гербом полетели мне в лицо. Отвлечение. Дерьмовый прием. Я отступил. Нападению – время. Выдержка – то, что отделяет славное вино от дешевки. Славного воина от мертвеца.

Терпение и боль. Еще немного.

Беляк шумно выдохнул, не дотянувшись. Я отступал. Еще один круг. Не нужно видеть спиной, чтобы помнить, где ограда. Три года я выступал на этом манеже и знал каждый дюйм, каждую неровность под насыпью. Проигрывал, когда мне скажут. И побеждал.

– Кому достанется первый удар? – спросил смотритель. Уже не так уверенно.

Беляк стал осторожничать и с палицей. Будто решил, что еще несколько приемов, и я разгадаю его, предвижу любой выпад. Восниец опоздал.

Я двинулся к нему, раскрылся. Правое плечо – мишень для удара. Беляк уставился на него, как охотничий пес. Я прошмыгнул вперед, заводя левую для косого удара по голени. И чуть не пропустил подножку.

Ошалев от такой наглости, я отшатнулся. Выровнял дыхание, сменил стойку. Разочаровал, отпугнул.

Беляк так и не уяснил, что я падаю лишь тогда, когда мне приказали.

«Никто не может уронить меня, глыба ты безголовая, – кривился я, глядя врагу в глаза. – Только Саманья, и то, разок за весь бой. Никто. Кроме еще, быть может, Варда. В узком переулке, с двумя подпевалами да в неравном бою…»

Я скривился. Беляк сделал ложный замах. Двигался как Вард, пыхтел, смотрел свысока. Вот только, если я раскрою ему череп, за мной не начнет охоту весь портовый квартал.

Улыбка потянула губы. Мы на манеже. Как ты попляшешь, старина Вард, если рядом нет улицы Милль?

Воздух заливался в легкие и выходил обратно, сушил губы. Прилив, отлив, нападение, уворот, шаг в сторону, брешь, удар, отскок. Выпад, поворот запястья, верхний правый сменяется дублем с левой. Искры, скрежет стали, тусклый блеск. Раздразнить, истесать его тычками в пластины.

Усталый, неповоротливый бык.

– Похоже, Излом взялся за дело! – кричал смотритель боя.

Беляк даже пыхтел, как ублюдок Вард, когда тот выворачивал мне руку…

– Сдохни! – прорычал я, позволив палице проскочить мимо.

И ударил с силой по чужому горлу. Дзынь! Керчетта соскользнула к плечу, затупилась. Что-то мелькнуло слева и я тут же отскочил. Не чувствуя ног, песка, жара, влаги на руках.

Пошатнувшись, мой враг распрямился.

Из выреза в шлеме на высоте в полтора моих роста смотрели ледяные, будто рыбьи глаза. Синее с красным. Серый холод стали. Алый Варду безмерно шел.

– Касание! – крикнул смотритель.

Я увернулся, сблизился с Вардом, ударил его по запястью. Отступил, разминувшись с палицей на один волосок. Скрипнул чужой доспех. Воснийская махина забыла, как это – биться без подпевал.

«Выглядишь неважно!»

Замах. Левый меч замер, наткнувшись на шипы. Хрусть! Завибрировала рукоять. Треснуло лезвие. Меч полегчал в руке. Палица полетела мне в голову. Я изогнулся, ткнул вторым острием в подбородок врага, тут же поднырнув под ударом. Не попал. Отыгрался на локте.

«Твой рост – преимущество и слабость, портовая мразь!»

Шаг вправо на опережение. Открытое колено, обратная сторона. Удар.

– Г-х!

– Два касания! Ведет Излом, – снова кричал смотритель. Мне было плевать. Я хотел услышать одно. Как Вард будет хрипеть на песке, выкашливая свои потроха.

Щит не успевал за мной следом. Четвертый круг. Я снова зашел с фланга, пнул ублюдка в больную ногу. Меня отпихнули бортом щита. Рычал не мой враг. Это я, я…

Обломок меча царапнул пластины. Мимо. Промахнуться, чтобы ударить вновь.

Кровь. На этом песке не хватало крови. Я бил, обходил кругом, снова бил. Слева – по локтю и запястью. Справа – огибал щит, лупил по колену, целил в подмышку.

Дрался, как стоило драться там, в подворотне у Милль. До конца.

Чужой хрип, быстрый вдох. Правая вперед, выпад с силой: от земли и стопы, вдоль спины, к самому острию. Искра, сталь тупила лезвие. Плевать.

Я выломаю ему руку вместе с щитом!

Враг хрипел, злился. Вымахал, вышел ростом, удался в плечах.

«Ты, и такие как ты!..» – я толкнул его руку и угодил правым мечом в бок. Острие пошло вверх, к впадине у плеча. На что-то наткнулось, ширкнула ткань.

Вард вскрикнул, толкнул меня на землю всем весом. Я отбил поясницу и ребра.

– Касание, – закричал смотритель, – и падение! Три к одному! Три…

Я вскочил, засыпал песка в сапоги и под перчатки. Ринулся к ублюдку. Щит врага оказался на земле, я случайно толкнул его ногой.

– Чтоб ты сдох со своими дружками, мразь! – прорычал я и замахнулся еще раз.

Я увидел дрожащую крупную ладонь, поднятую к небу. Пустая. Без оружия. Какой еще может быть ладонь, черт дери? Враг стоял на земле, на одном колене. Уже не такой высокий. И вовсе не Вард.

– Стой, стой! – цедил восниец сквозь зубы. Совсем не вардовским голосом.

Я посмотрел на обломок керчетты в левой. Нахмурился. Повертел ее перед глазами.

– Чтоб ты сдох, на хер, – уверенно заключил я и попытался отдышаться. Из-за Варда я чуть не убил человека. – Чтоб ты сдох…

Беляк. Просто Беляк. Передо мной соперник турнира. Без подпевал и узких стен. Я победил.

– Ты это мне, парень? – прохрипел бывший противник, но подняться не рискнул.

А может, не мог. Я покалечил его. Покалеченного до меня.

– Что? – я осторожно убрал цельную керчетту в ножны. Поискал взглядом обломок второй. Нужен ли он? – Нет, конечно же… нет.

За моей спиной взвился хор голосов.

Я посмотрел на трибуны. Сколько раз я воображал, как выпотрошу Варда в переулке? И вот он. Сидит целехонький во втором ряду. Улыбается без трех зубов. Показывает жест признания: ладонью от сердца к виску. Все еще дышит, скотина.

Стоило бы подать руку противнику. Помочь подняться. Но вся моя доброта к глыбам ушла на то, чтобы не подрезать ему горло.

– Будь ты из Воснии, парень, я бы тебя раскатал, – прохрипел Беляк и тепло улыбнулся.

По песку уже шли помогать. Объявляли победителя. Я не смотрел на трибуны, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Помощник с опаской подошел ко мне, едва-едва коснулся плеча. Что-то пробормотал по поводу награды. А я все ждал. Ждал, пока улыбнусь, разведу плечи, помашу рукой тем, кто болел за Излом. За меня.

С трибун галдели:

– Подойдите, ну же, Лэйн!

– На минуточку, можно?

– Сюда, посмотри сюда!

К дьяволу.

Я развернулся и вышел через вторые ворота, подальше от людей, вельмож, полезных знакомств и толстых кошельков.

Кто бы знал, что вместо короны турнира я куда больше хотел получить голову одного уродливого воснийца.

***

Через час, башня Восходов

– Да какого дьявола вам еще от меня надо? – я почти взвыл, ударив ладонью по столу интенданта Восходов.

Сегодня он даже был трезв. Смотрел на меня, вжавшись в спинку стула, лупал глазами. Медаль с «короной» турнира сиротливо лежала на столешнице. Блеклая и бестолковая.

– Бесплатно? По рукам! – уточнил я во второй раз. – Я готов, повторяю…

Я даже убрал обломок меча, когда зашел в комнату. И явно не собирался никого больше резать сегодня.

Мало. В Воснии всем всего мало!

– Э-э-э, – протянул этот пьяница и покосился на дверной проем. Я обернулся. Нас не подслушивали. Интендант зашептал: – Я никак не могу вас принять, поймите.

Я развернулся, прихватил один из стульев, с противным скрипом протащил его по полу и уселся напротив.

– Я только что взял корону турнира, вашу мать! Сколько у вас гвардейцев под флагом, которые фехтуют хотя бы вровень со мной?! Трое, двое?! Ринсу и вовсе сломали ребра…

Я снова ударил ладонью по столу. Подонок подпрыгнул на месте.

– Никуда я отсюда не денусь, если вы сейчас же не…

На лице интенданта разлилась боль. А я даже не начинал его бить.

– Не могу. Т-только не в Криге, милорд. Никак нет, смилуйтесь! – он снова покосился на проем. – Ваши друзья…

«Большая удача, что Симон вас приметил. Через пару лет вы будете благодарны», – вспомнились слова Варда. Благодарности моей не было предела.

Взять корону турнира – путь к свободе? Ха! Я обманывал сам себя.

Я опустил плечи и выдохнул:

– Хочешь сказать, что я по жизни тут застрял?

– Мне искренне жаль, милорд, но…

– О, ты еще не представляешь, что такое сожаления, – я цедил слова, – я третий год гнию в вашей помойке. И я забыл про милосердие. – Боль от синяков не утихала, я поморщился. – Знаешь, что случится дальше? С моими «друзьями»?

Интендант замотал головой:

– Я не с ними, поверьте! Никто их не люб…

– … и с теми, кто им помогал? Увидишь. Начну с тебя, – я положил пальцы на рукоять уцелевшей керчетты. – Выпотрошу и оставлю подыхать рядом с поганым ведром!

За словом – дело. Я поднялся с места.

– Стойте, стойте, я!..

Керчетта легко вышла из ножен и блеснула щербатым острием. Интендант зашарил руками по столу.

– Все, что я могу, – он еле лепетал и, не отрывая взгляда, вытащил лист бумаги. Открыл чернильницу. – Рекомендовать. И не просите большего!

Буквы неровно заплясали, появляясь под его пальцами. Лицо интенданта вспотело, будто его держали над костром. Я бегло прочитал слова за его ладонью:

«Предъявителю сего… Лэйн Тахари… рекомендован…»

Интендант в жизни так быстро не работал. Он подул на чернила, погрел смесь для оттиска, и забормотал:

– Поклянитесь, что не покажете. Никому-никому!

– Как же я его вручу? – я нахмурился.

– Никому, кроме сержанта в Оксоле. Никому в Криге, – у него задрожала нижняя губа.

– Никому в Криге не покажу, даю слово.

Знал бы ты, пьянчуга, что я дважды не сдержал его и перед самим собой. Ударив печатью по письму, интендант рухнул на свое место. Я забрал свой билет на волю, развернулся к выходу.

– Ох и пожалею же я об этом, – запричитал пьяница за моей спиной. – Ох и пожалею…

– Это уж с какой стороны поглядеть, – хмыкнул я и спрятал письмо под рубахой.

***

Питейная «Выше неба»

– Слава победителям! – заорал Рут, стоило мне сунуться в питейную.

– Горе нищим, – осадил его я и уселся напротив.

Рут не смутился и заявил, что угощает.

– Это не обязательно, – заметил я тише. – Вард расплатился за турнир, – я похлопал по поясу. Зазвенели кровавые монеты. Бок до сих пор болел после того, как я падал на землю.

– О-о, – выпучил глаза Рут. Явно от восторга.

– Да брось, – я отпнул табуретку, которую какой-то умник оставил под столом. – Мелочевка…

– О-о-о! – Рут навалился на столешницу, разве что слюной не истекал от жадности.

– Два десятка золотых, – я скривился то ли от боли, то ли от названной суммы.

– Матерь двойного солнца и ее исподнее! Да это же целое состояние!..

Мелочь, с которой не сунешься в поход и на два года.

Я дернулся, положил локти на стол и сделал слишком резкое движение:

– Беляк чуть не разбил мне голову, Рут. Дважды, черт тебя дери, – я пытался распрямиться, но неловко шевельнул левым плечом. – Ты хоть… ау.

Вся радость победителя – неделю страдать. Даже в бордель не зайдешь.

– Тебе-то? Ха-ха! Да брось, ты бл-лестящий мечник, – Рут похлопал меня по плечу. К счастью – по правому. Его язык уже начинал заплетаться, слово он свое явно сдержал. – Сила. Мо-ощь!

В Воснии всем всего мало – теперь и Рут полез обниматься.

– Тише ты, уймись, – я вырвался из его объятий. После схватки мне все еще казалось, что и друг готов задушить, стоит только расслабиться.

– Лэйн из Дальнего Излома! Лучший ме-ечник, которого видывал свет! И я с ним пью! Друг он мне, слыхали?!

Я болезненно глянул в угол, где располагался самый шумный стол. Сейчас всякий бугай напоминал мне Беляка.

– Замолкни, Рут. Ты совсем сдурел, – еще не хватало драки.

Не прошло и пары минут, как к нам подсели. Я уперся лбом в ладонь и пытался пообедать, пока одинокие девицы Воснии строили нам глаза. Рут не возражал.

Я не одобрял его выбор в женщинах. Может, на том и держится мужская дружба. С Рутом нам было нечего делить, кроме нескольких кружек за столом.

– Говорят, Аткет до сих пор не может подняться. – Часто моргала воснийка по левую руку. – Неужто мужчинам только и нужно, что убивать друг друга?

– В самом мирном городе Воснии! – запричитала в ответ вторая.

Рут с подругами трещал, не умолкая. Перехвалили каждый цветок в чертовом зале канцелярии. Говорили о мире, ценах на мыло и налоге на рогатый скот. О калеках, обнищавших после турнира, о любви вельмож к чемпионам…

Я скинул руку очередной подруги и вспылил:

– Все, к дьяволу. С меня хватит.

– Куда же вы? – томно протянула воснийка, под шумок объедая тарелку Рута.

Я даже с места не вставал, а со мной уже принялись спорить и уговаривать остаться:

– Мы только н-начали, дружище! Не обижай, во имя вс-сякой матушки на свете…

– Речь о турнирах, – вздохнул я.

Рут нелепо заморгал, дамы притихли.

– А помнится я сам тебя-а отговаривал как-то раз. Вот точно дураком был! Ты уж прости, – приятель уже был настолько пьян, что был готов извиняться за сущие пустяки. Бестолковый добряк. – Но ты погляди, как все вышло. Корона турнира, подумать только! – он поднял кружку нетвердой рукой: – За кор-рону! Еще одну!

Рут заорал на несчастную девицу в заляпанном платье. Она не успевала.

– И ты был тысячу раз прав. К дьяволу эти ристалища, – сознался я, пытаясь устроиться на скамье так, чтобы не болели бока. Никак не выходило.

– Ну так и черт бы с ними, мил-ленькое дело! Такому умельцу найдется и другая работа в Криге, верно я г-говорю, дамы?

Воснийки не возражали. Особенно им нравилась щедрость Рута.

Я вздохнул. Ристалище все еще стояло перед глазами. Стоило оступиться на поле, и мне бы сломали шею. Хуже – ходил бы под себя до самой смерти, как бедолага Аткет, так и не взявший корону.

Главное – ни слова о скором побеге из Крига. Никому. Даже Руту.

– Тебе все просто, – фыркнул я и отпил сливянки. Горькая, зараза. Точно напоминает о том, в какой переплет я угодил. – Какой у меня теперь выбор? Вард мне и без ристалища шею свернет, если я сдам.

На лице Рута появилась наглая ухмылка. Такая же, как в тот вечер, когда он разбил цветочные горшки на балконе Эми.

– Выбор есть всегда, друж-жище! – подмигнул он то ли мне, то ли нахлебницам.

Я старался не выдать тревоги. Стоило веселиться, пить, может и ввязаться в драку. А мне хотелось забиться в угол, подальше от всяких Беляков и новых стычек. Дождаться утра. Спокойно собраться в путь. Я бесчестно спросил, будто был заинтересован:

– Какой еще выбор?

– Женитьба!

Я продавал свое тело и душу на ристалище. До полного падения осталась самая малость – забраться в постель к воснийке из корысти.

– А что, господа, – оживилась самая худая и болезная из незнакомок, – я очень даже не прочь.

– И я, – запоздало вклинилась ее соседка.

Еще бы. Я отпил сливянки и соврал:

– Видно будет.

Письмо грело лучше выпивки и победы. Празднование, о котором я не просил, затянулось. Мне бы стоило уйти раньше. Подготовиться к отбытию. Вместо этого я сидел смертельно трезвым и ждал неведомо чего.

В Содружестве не водилось пьющих болванов-воснийцев, или красивых и бойких мерзавок с острым языком. Возможно, только из-за этого я и поднялся на палубу Луция.

Рут шутил, давал пустые клятвы пышногрудой соседке и вечно путал ее имя. Я невесело усмехнулся и подумал:

«Через неделю тебя точно раздавит какой-нибудь гвардеец на коне».

Нужно ли уточнять, что я снова вызвался провожать друга до Сухопутки? Женщины Воснии только брали, предпочитая не отдавать ничего взамен. По дороге я сетовал, чувствуя полное право:

– И все-таки, мне никогда не понять, зачем воснийцы так много пьют.

Приятель развел руками и скорбно качал головой. А потом разразился:

– Матушка кровная и вся ее м-милость… меня опя-ать попрекают!

Именно таким он меня и запомнит. Я долго молчал, отсчитывая дома. Знакомый путь. Как долго и я буду помнить эту дорогу?

– Слушай, Рут. Эм. Знаешь, если бы не ты, быть может, я… не дожил до этого дня. – Я оглянулся в сторону канцелярии. Рут в недоумении повернулся ко мне. – Спасибо, правда.

– Дважды д-двойное солнце, ты чего, дружище?

И встал на середине дороги – так ошалел. Будто бы от меня слышали благодарности еще реже, чем казнили королей. Я добавил:

– Жаль, что я так и не узнал Гэри. Думаю, он действительно был неплохим парнем.

– Отв-вечаю! – перебил меня Рут, будто мы спорили. – Лучше него только… только ножки двойной м-матери! Или, э-э, – приятель потерялся в метафорах, – четыре солнца? Не-не, обожди. Отсутствие похмелья, во!

Рут и не догадывался, что мы виделись в последний раз. Мы дошли до Сухопутки за неполный час и мне даже не пришлось никого тащить на плече.

– Завтра все-е в силе? – Рут пошатнулся, но выставил указательный палец вверх. Жест, что его не нужно поддерживать.

Я потер пятнышко на рукаве. Оно не сходило.

– Э-э, Рут, знаешь. Я такой битый, что, пожалуй, пас. Отлежусь, отдохну. Позже как-нибудь, идет? – я улыбнулся.

Перед пьяным Рутом можно и вовсе ничего не объяснять. Забудет, что с него взять? И не на что здесь обижаться.

– З-заметано, – сказал он и подпер стену телом. – Но я все равно под вечер…того. Загляну.

Я кивнул, чтобы не солгать. Так и распрощались. Потерев рукав, я смирился с тем, что поеду за новой жизнью в грязной рубахе.

На пути в Перину я окинул прощальным взглядом Криг. Страшный ветер, поднявшийся с моря, так и норовил закинуть плащ мне на голову. Я придерживал его, спасаясь от холода. Завтра под вечер я уже буду на пути в Оксол. На пути к новому дому.

Прощания – лишняя трата времени. Сьюз не было никакого дела до того, куда я отправлюсь. Рут попробует меня напоить, как делал это не раз, и я снова начну сомневаться. К дьяволу. Под стягом мне будет не до дружбы. Вот уж точно, последнее мне давалось еще хуже, чем прощания.

С матерью попрощаться как следует так и не довелось. Кажется, то начатое письмо…Черт бы с ним. Оставлю в комнате, вместе с ненужным барахлом. Я написал две строки за последние три года. Помнил их наизусть. И для чего тащить с собой старый клочок бумаги?

Больше никаких якорей. И долбанных пристаней, портовой сволочи, приставучих глыб.

Уже в Перине я как следует отмок в воде. И даже потер рукав с мылом, чтобы не отдавать все банщице.

Хватит с меня смирения. Всю грязь стоило оставить в Криге.