Читать книгу Прикосновение к любви - Leon Rain+ - Страница 2

Здравствуй, уважаемый читатель.

Сегодня я представляю новое направление в своём творчестве. Мы будем говорить о любви. Каждый из нас когда-то любил в первый раз. Я думаю, не очень многим повезло с первого раза найти свою половинку. Иногда на поиски уходят годы, а в пути мы совершаем столько ошибок…

И всё же, первая любовь – как это прекрасно, как неожиданно. Всё вокруг нас цветёт, и мы видим только одного человека, он становится нашим миром. Мы безвозмездно отдаём всё, что имеем, своей первой любви. Это потом мы научимся не быть такими наивными, а сейчас это всё пустое, ведь в свои шестнадцать мы точно знаем, как устроен мир и что нам нужно для счастья.

Моё шестнадцатилетие пришлось на восьмидесятые годы. И сегодня мой рассказ о тех, кто любил впервые вместе со мной – в восьмидесятые. О музыке, которая нас сопровождала, о наших взглядах и мечтах. О нашей неизбалованности. Мы мечтали о джинсах, думая, что, купив их, обретём счастье. Но сегодня джинсы есть у всех, а счастье – нет. Счастье – это человек, ради которого ты готов свернуть горы и который сворачивает их ради тебя. Прочитайте и вспомните себя, вспомните свою первую любовь.

Мои герои, Максим и Жанна, встречаются в санатории. Они проведут вместе всего около двух недель, но какими насыщенными будут эти недели! Простой и честный Максим с абсолютно мужскими понятиями о любви и благородстве и игривая Жанна, всегда окружённая мужским вниманием. Что они вынесут из своей встречи? Читайте и скоро обо всём узнаете.

А если вы спросите меня, на самом ли деле происходило то, что описано в этой книге, то я скажу, что ответ на этот вопрос знают только двое – Максим и Жанна.

Открою вам лишь один секрет: если эта книга попадёт в руки Жанны, она обязательно узнает себя. Надеюсь, она не рассердится на меня за то, что я раскрыл некоторые факты её биографии.

Имена и фамилии героев изменены, место действия тоже.

Leon Rain

Поезд мягко тронулся, вокзал поплыл назад. Машущие руками на прощанье родители медленно уменьшались в размерах. Максим прилип носом к стеклу, стараясь как можно дольше удерживать их в поле зрения. Всё, и родители, и сам вокзал, исчезли из вида. Немножко грустно, но это же всего на восемнадцать дней. Разумеется, плюс дорога. Столько, сколько требуется для прохождения курса лечения в санатории рядом с Полоцком, Челябинской области. Самое время располагаться – ехать чуть больше суток. Да-а, нижнюю полку придётся уступить. Этот дед с медалями на пиджаке явно наверх не заберётся. Мужик мордатый вообще в сторону косит, будто деда и не видит. А женщина лет тридцати и так на верхней. Максим вздохнул.

– Давайте, дедушка, поменяемся. Куда вам наверх?

– Вот спасибо, сыночек! Ты комсомолец?

– Да, – всё, сейчас в приступе благодарности дед замучает расспросами. Откуда он взялся, сидел бы себе дома…

– А далёко собрался?

– Под Челябинск. Город Полоцк, слышали?

– Как не слышать. Я сам в Курган путь держу. Сын у меня там живёт. Вот, в гости пригласил. Для невестки платок везу. Бабка моя сама вязала. Слышал про платки наши оренбургские, что в колечко проходят?

– Слышал. У самого мать вяжет. Только в колечко не каждый платок пройдёт. Разве что паутинка, она потоньше.

– Много ты знаешь, пострел!

– Папаша, не заливайте нам. Зимний платок ни за что в кольцо не пройдёт. Молодой человек точно говорит. Вон, у женщины спросите. Ну-ка, гражданочка, что вы скажете? Платочки, поди, носите?

– Ну, когда ниже минус пятнадцати, только в платочке и хожу.

– Так скажите уважаемому ветерану, проходит ли платочек в колечко?

– Вы знаете, я как-то не пробовала… Но паутинка точно пройти должна.

– Отец, нас трое, а ты один. Стало быть, народным голосованием постановляем: не проходит!

– Скажи-ка, дочка, а на тебе колечко есть обручальное? Замужем, поди?

– Разведена я, но колечко имеется, на другой руке ношу.

– Приготовь-ка мне колечко, дочка, я этим всезнайкам нос утру. Как зовут тебя, красавица?

– Любой зовут. Интересно, что у вас там за платочек?

Максиму тоже стало интересно, поездка обещала быть нескучной. Дед повозился со стареньким чемоданом, пощёлкал замочками, порылся. Достал аккуратно свёрнутый и перевязанный шпагатом свёрток.

– Ишь, моя как замотала.

– Да ладно, отец. Оставь, мы тебе верим.

– Правда, не открывайте, хозяйка ваша старалась, заворачивала.

– Э-э-э, нет! Иваныч сказал – и точка! – Дед шлёпнул ладонью по столику. – Нож или ножницы есть у кого?

– У меня есть, вот, возьмите. – Максим протянул ветерану перочинный нож.

– Ты что, бандит, с ножом ездишь?

– Да вы что, дедушка? Я ж в дороге, нарезать чего, где ж я нож искать буду? Я ж по вагонам-ресторанам не хожу.

– Смотри у меня! Ладно, давай!

Дед аккуратно перерезал шпагат, развернул целлофановый пакет и уже из него вытряхнул на столик завёрнутый в газету свёрток. Пошуршал газетой, встряхнул и представил на всеобщее обозрение тёмно-серый красавец-платок.

– Во! Чистая ангорка! Да ты не робей, пошшупай.

– Какой красивый! Можно я примеряю?

– Давай, дочка, накинь. Во! Это я понимаю! Ну просто русская красавица!

Люба действительно смотрелась великолепно. Платок здорово оттенял её белое лицо с ярко накрашенными губами и придавал облику этакую домашность. Женщина с бокового сиденья повернулась в сторону Любы.

– Вот это красота! Можно пощупать?

– Пошшупай, пошшупай, – довольно усмехался Иваныч.

– И почём же красота такая?

– А это не на продажу. Невестке везу. Ей к зиме рожать, вот пусть себя и ребёночка кутает. А когда бабка на продажу вяжет, то и по сто двадцать, и по сто тридцать продаём.

– Да такой минимум на полторы сотни потянет!

– Да мы ж не жадные и на толкучку не любим ходить. К нам люди на заказ приходят. Вот мы и отдаём дешевше. Шоб на зоровье!

– Ну что, отец, а когда через колечко пропускать будем?

– Как тя кличут, торопыга?

– Ну, Николай я, а что?

– Ты, Коля, поперёд батьки в пекло не суйся. Дай на Любаньку наглядеться. Ну-ка, дочка, кругом повернись. Во! Видел, красота какая! А теперь давай, Любушка, мы его через колечко пропустим.

– А может не надо, платок толстый, ещё застрянет, не резать же потом.

– Какой у тя размер колечка? Осьмнадцатый? Не бо-ись, дочка, Иваныч таких платочков знашь сколько через кольца прогонял? То-то, не боись, не встрянет!

Люба недоверчиво сняла платок, протянула Иванычу, потом неохотно сняла с пальца и кольцо. Иваныч взял кольцо, для чего-то глянул сквозь него на свет, дунул, скрутил угол платка в тугую верёвку и начал медленно просовывать его в кольцо, проворачивая, словно шуруп. На подошедшего с вопросами о чае и белье проводника зашикали, и он, замолкнув, тоже присоединился к зрителям. Иваныч медленно и обстоятельно, со знанием дела крутил платок, затягивая его всё дальше и дальше в кольцо. Вот кольцо дошло уже до трети платка и застопорилось.

– Давай, дед, назад крути, платок пожалей!

– Ша! Чего раскудахтались! Шо твои куры!

Теперь Иваныч крутил платок с двух сторон, понемногу растягивая ту часть, что была уже в кольце. И платок, подчиняясь воле хозяина, медленно, словно двигаясь по минному полю, начал продвигаться сантиметр за сантиметром. Зрители замерли, загипнотизированные зрелищем. Все слышали об оренбургских платках, но увидеть воочию, как толстый, почти двухметровый квадрат, скрученный до предела, помещается в колечко восемнадцатого размера, такое не каждый день увидишь. Кольцо дошло до середины, Иваныч перевёл дух. Зрители с нетерпением ожидали финальной сцены. Наконец кольцо соскользнуло с платка, и все зааплодировали.

Только Любе было не до аплодисментов. Колечко соскочило с грубой руки Иваныча, упало ребром на пол и, подпрыгнув, закатилось под полку. Иваныч сидел с виноватым видом. Он сделал попытку опуститься на колени, чтобы поискать кольцо, но тут же схватился за поясницу. Максиму ничего не оставалось, как в очередной раз взять инициативу в свои руки. Он пролазил несколько минут, шаря рукой по большому слою пыли, но рука никак не натыкалась на кольцо. Обеспокоенная Люба тоже опустилась на коленки и стала обследовать все щели. Максим несколько раз натыкался на её руку. Она была тёплая и мягкая, и у Максима замирало что-то внутри от женского прикосновения. Он бы ещё так поползал на коленках вместе, но Люба нашла колечко и теперь старательно выковыривала его из щели. И снова перочинный ножик Максима пригодился. Наконец Максим и Люба, оба с грязными коленками и руками, поднялись с пола.

Иваныч уже свернул платок и убрал его в чемодан. Он сидел, внимательно наблюдая за ходом поисков. И его лицо подобрело, а рот растянулся в улыбке, обнажая часть десны с отсутствующими зубами и с десятком железных коронок. Свои зубы были больше жёлтыми, чем белыми, лоб перерезали складки морщин. Шрам под левой скулой тоже растянулся от улыбки и стал менее заметен. Широкие руки с короткими пальцами Иваныч развёл дружески в сторону, как бы говоря, что всё в порядке. Люба сверкнула в его сторону взглядом.

– Ну прощевай меня, дочка. Видит бог, не со зла.

– Нет бога, дедушка. Сказки всё это.

– Кто это тебе такую глупость сказал?

– Как кто? Журналы читать надо научные. Там всё написано.

– А тебе сколько годов будет?

– Две недели назад шестнадцать исполнилось. – Максим с гордостью нащупал новенькую обложку паспорта во внутреннем кармане пиджака. Одно только огорчало юного владельца паспорта: придя в ателье фотографироваться, он забыл надеть пиджак. Так и пришлось фотографироваться в чужом, дежурном, в большую и мелкую клетку. Ладно, что фотография черно-белая, а то бы ещё на цветные клеточки любоваться. Да, плечи получились слишком большими, пиджак явно принадлежал раньше не самому худому мужчине. Вот так и глядел теперь с паспортной страницы подросток с колючим взглядом и небольшими усиками, облачённый в здоровенный пиджак с чужого плеча.

– Во как. Яйца курицу учат. А мне скоро уже, почитай как… – Иваныч задумался, – ну, почти четыре с половиной раза по шешнадцать будет.

– Ну и что, – бодро начал Максим, – возраст человека не имеет значения. Наука говорит.

– Да постой ты с наукой со своей! Иди вон за Любой очередь в сортир займи, коленки отряхни да руки помой, кушать сядем, я те расскажу, отчего я в бога верю.

Вагон качался влево-вправо, и Максим повторял за ним нехитрые движения. Дождавшись своей очереди, он зашёл в уборную. Да, это, конечно, не дома. Смочив руку, отряхнул коленки, потом нажал на кран, и вода ещё продолжала литься некоторое время после того, как Максим отпустил его. На раковине лежал обмылок, парень намылил руки, подставил под воду, и чёрные струйки потекли в раковину. Снаружи уже торопили стуком в дверь.

– Давай, милый! Поднажми там! А не то лопну сам, или глаза у меня лопнут!

Максим стряхнул мокрые руки и открыл дверь. Прямо навстречу ему рванул здоровенный мужик, грубо оттолкнув его и с силой захлопнув за собой дверь. Максим вернулся к своей ячейке. Называть купе открытое пространство плацкарта с проходом и двумя пассажирами на боковой полке язык не поворачивался. На застеленном газетой столике уже были разложены варёные яйца, картошка, куски курицы, которые Иваныч безжалостно разламывал руками. Тут же насыпали горку соли, рядом с которой расположились красные клубни редиски.

– О, хлопчик пожаловал. Как тя кличут?

– Максим.

– Как пулемёт. Дай-ка мне, Максим, ножик, я хлеба нарежу.

– Так давайте я вам помогу.

Максим взял в руки румяную буханку серого хлеба, которую в народе называли запросто «по тринадцать». Ещё в продаже были буханки по двадцать, белые и пышные. И по двадцать шесть был круглый каравай, вкуснющий и мягкий. Но по тринадцать был самый ходовой, и Максим любил зимним вечером натереть чесноком с солью корочку и грызть её просто так. Максим начал резать буханку, но лезвие ножа было коротковато, и Иваныч, махнув рукой, отнял у него буханку и начал отламывать от неё куски, пачкая их жирными от курицы руками. Максим стал доставать свои припасы, чтобы не быть нахлебником, но Иваныч бросил ему:

– Твоё за завтраком съедим. Все к столу.

Николай сунул руку в дерматиновую сумку и вытащил бутылку водки.

– Вот это по-нашенски. Вот это уважил! Максимка, а ну-ка, дуй до проводника, попроси у него чистых стаканов четыре штуки, а сам пусть до нас со своим идёт, мы ему тоже нальём. И назад шомором!

Максим неохотно встал. Что, он ему тут подрядился за стаканами бегать? И чего он тут командует, если Максим моложе всех, то непременно его гонять нужно? Замучили, в автобусе только сядешь, тут же встань, место уступи. Все сразу ветераны и беременные. А ничего, что он тоже посидеть хочет? И дома то же самое. В магазин – Максим, мусор выбросить – Максим, тёте отвезти на Новый Год шампанское – тоже Максим. А в этом году мороз до сорока двух градусов доходил, правда, ночью. Но и под тридцать днём тоже не сахар. Максим вспомнил, как он стоял, ожидая автобуса, весь продрогший и продуваемый зимним степным ветром. Ладно, уж лучше сейчас, летом, сходить к купе проводника за стаканами.

Проводник сидел на корточках перед печуркой, вороша небольшой кочергой поленья. На печурке стояли два чайника. Максим засмотрелся на огонь.

– Извините, можно нам стаканы. Четыре штуки.

– Если я сейчас стаканы раздавать буду, то во что чай наливать? Кто чай пить будет, тот стаканы и получит.

– А мы чай тоже закажем. А сейчас у нас кое-что покрепче. Вас, кстати, тоже приглашали, только для себя пятый стакан захватите.

– Это где дед платок в кольцо пропускал? Иди, я сейчас подойду и стаканы принесу. Только чтоб потом чай брать.

– Ладно, – согласился Максим. Родители подкинули ему несколько рублей на расходы, со стипендий тоже скопил немного, чай себе он мог позволить.

Максим вернулся к столу, вскоре подошёл проводник со стаканами, и Иваныч разлил в четыре стакана водку, а Максиму сунул в руки бутылку с лимонадом. Оно было и к лучшему, водку Максим всё одно бы пить не стал.

– Ну, вздрогнули!

Выпили по первой. Люба тоже выпила свою порцию легко и непринуждённо, словно дома вместо кефира каждый день её потребляла. Иваныч взял корочку в руки, понюхал и положил.

– Корку не угрызу, а вот занюхать – святое дело, – и он протянул руку за мякишем. – Максимка, дай-ка ножик, лучку покрошим.

Ну вот, сейчас глаза жечь будет, да луком вонять, но делать нечего. Максим нехотя протянул нож Иванычу. Тот ловко почистил луковицу, отвергнув Любину помощь, словно хлопотать по столу и не женское вовсе дело. Нарезал луковицу дольками, бросил себе рот пару штук и, насадив на нож одну, протянул Максиму. Он в ужасе замотал головой.

– Шо, паря, лук не уважаешь? Кто лук не уважает, тот хворый будет! Все витамины в ём! Мы знашь, как в войну за лучком охотились! Витаминоз у всех был.

– Авитаминоз.

– А ты не встревай, коли Иваныч говорит. Кака разница? Мне всё едино, шо витаминоз, шо авитаминоз. Кабы не лук, то и энтих зубов мне не видать. Ну, по второй!

Водку допили и по стаканам разлили лимонад. Максим сначала не хотел брать курицу и хлеб, побывавшие в руках Иваныча, но тот так аппетитно чавкал, а курица была такая поджаристая, что Макс решил плюнуть на гигиену, которую клятвенно обещал матери соблюдать в дороге, и стал есть наравне с остальными. Допили лимонад, и Максима опять послали отнести стаканы проводнику и сказать, чтоб принёс чай. Вскоре появился проводник, изрядно подобревший после выпитой водки. Принёс поднос с парящими стаканами, проворно составил их на столик, деньги, однако, попросил отдать тут же, на месте, и все полезли к своим кошелькам. Потом мужчина вернулся вновь за стаканами и принёс постельное бельё, положил его на нижнюю полку и опять аккуратно собрал со всех деньги. Пересчитал, сунул в карман, из другого достал тесьму и завязал, протянув её между верхними полками, раскрыл длинную простыню и накинул на неё:

– Ну вот, у вас теперь купе по цене плацкарты, – и засмеялся, довольный своей шуткой.

И действительно, стало как-то уютней. Теперь проходившие по коридору, не могли заглядывать к ним в ячейку и смотреть, что они пьют и едят. И Любаня, попросившая мужиков на минуту выйти в проход, смогла переодеться в самодельном купе и предстала перед ними в лёгком домашнем халатике. Она повеселела от выпитой водки и была очень даже соблазнительной. Но куда там Максиму за тётками ухаживать, вон, Николай сразу приободрился и начал комплименты выдавать. Любаня зарделась, но видно было, что приятно ей мужское внимание. И Максим переоделся в спортивное, только Любу не просил выйти. Отвернулась к окошку и достаточно. Потом он сообразил, что наверняка весь отражался в окне, да что там рассматривать, что она, трусов семейных не видела, в самом деле?

Максим запрыгнул на свою верхнюю полку. Иваныч сидел под ним, Максим видел его ноги. А Николай с Любой расположились напротив. Иваныч обстоятельно рассказывал свою историю, после которой он в бога уверовал.

– А немец по нам ка-а-ак жахнет! И трындец! Вот я туточки сидел в окопе, а глаза открыл на другом конце. Мать моя женщина! Это что ж творится, ни одного человека со взвода не уцелело, токмо я один. Тут тебе и руки, и ноги оторванные, а я цел. Башкой только двинулся. Тут ещё и мины стали залетать. И рвутся, гадины, одна за одной, а я хоть бы хны, ни царапины. Командир потом сказал, что если б наверняка не знал, что я со всеми в окопе сидел, то как дезертира бы велел расстрелять, потому как не бывает такого везения. А я цел и невредим. Во как, с тех пор я в боженьку и уверовал. Ну ладно, чегой-то меня на сон сморило. Ща как улягусь, и могёте поверх меня с пушек по немцам палить, всё одно до утра не проснусь.

Николай встал и переключил свет на ночной, оставив гореть лишь дежурную маленькую лампочку. Иваныч вскоре захрапел и стал пускать газы. Николай с Любой хохотали, а потом перешли на шёпот, и Макс услышал чмокание. Он приоткрыл глаза, Николай с Любой целовались, прижавшись друг к другу. Внезапно Николай бросил взгляд на Максима, и он не успел отвести глаза. Тихонечко отстранив Любу, Николай встал, опёрся одной ногой о полку, где мирно посапывал Иваныч, приподнялся и придвинулся в Максиму.

– Слышь, пацан, ты бы к стеночке повернулся, а то дама стесняется. Ну ты же всё понимаешь, а? Будь другом.

– Ладно, – буркнул Максим, поворачиваясь к стенке, а про себя подумал, вот ведь как подфартило Николаю. Ну, ничего, недолго осталось, он доберёт ещё пару годов, сходит в армию, а уж потом… потом, держись, девки! Такого шороху наведёт, только не со старухами, типа Любани, хотя она ничего так, и он бы сам за неё подержался, а подберёт себе, конечно же, помоложе. Николай с Любаней ещё возились какое-то время на нижней полке, и хотя воображение Максима рисовало разные сценарии, он наверняка так бы и не сказал, было между ними что-то более серьёзное, чем просто объятия и поцелуи, или нет. Поворачиваться из мужской солидарности Максим больше не стал и вскоре заснул.

Утром, когда солнце заглянуло в их импровизированное купе и стало пробиваться прямо в глаза, каким-то образом огибая заслоняющие их руки, Максим проснулся. Было тихо, все ещё спали. Вдруг зашевелилась Любаня, откинула одеяло и стала спускаться вниз. Максим прищурил глаза, глядишь, не заметит, что он проснулся.

Он успел увидеть её ляжку и кусочек голубого нижнего белья. Максу стало неудобно подсматривать, и он сомкнул глаза. Через пятнадцать минут все проснулись, сходили в уборную, умылись и приступили к завтраку. После завтрака Макс залез к себе на полку и занялся чтением. Беспроигрышный, затрёпанный «Робинзон Крузо», прочитанный от корки до корки раз пятнадцать, всегда был готов выручить хозяина.

– Во, Николай, посмотри! Максимка-то наш молодца! Книжки читает, не то шо мы с тобой. Нам бы только водочки накатить под огурчик и на красавиц полюбоваться! – Иваныч многозначительно посмотрел на Любу.

– Ты это, Иваныч, давай тут без намёков. Люди все свободные, никто никому ничем не обязан.

– Дык, я ж, мил человек, про то же. Вот, к примеру, я хочу и любуюсь. Да и ты любуйся. Потому как имя её Люба. И любить её надобно и любоваться ею.

Максим слез с полки и отправился пройтись. Старенький вагон потряхивало и раскачивало, казалось, ещё сильнее, чем вчера. Через приоткрытые окна в вагон врывался свежий мягкий ветер, иногда принося с собой горстку степной пыли. В переходе между вагонами его поманил пальцем мужчина лет сорока. Он что-то промычал и сунул в руку Максиму какую-то пачку, выжидательно посмотрев на него. Максим сначала отдёрнул было руку, но мужчина промычал что-то ещё. В его виде не было ничего угрожающего, он явно не пытался ограбить, а предлагал ему на что-то взглянуть. Макс опустил глаза и увидел колоду игральных карт, перетянутую чёрной тонкой резинкой. Отрицательно помотав головой, он протянул мужчине сверток назад. Тот опять помотал головой и что-то промычал. И тут Макса осенило, он понял, что мужчина немой. Он слышал от людей, что глухонемые нашли себе прибыльное занятие: путешествовать железной дорогой и предлагать пассажирам разные непотребные картинки и игральные карты. Максим поднял руку, снял с колоды резинку и пролистал несколько карт. Взгляду его предстали молодые женщины, абсолютно нагие. Вот одна выходит из воды, другая загорает в одной шляпе, лёжа на животе, ещё одна качается на качелях. Распахнулась дверь в тамбур, и Максу пришлось опустить руку с картами, чтобы не показать их проходящему в соседний вагон мужчине. Немой покрутил вопросительно рукой перед носом Максима. Словно вопрошая, берёт он его товар или нет. Максим вопросительно крутнул рукой в ответ.

– Уба, уба!

Рубль, понял Максим. Он посомневался, стоит ли держать при себе такие карты. Попадись они на глаза кому, то замучают вопросами, где взял и лекциями о безнравственности и распутстве. С другой стороны, красотки в колоде так и ждали, чтобы он рассмотрел их одну за одной, медленно, до самых подробностей женского строения. Благо, они и не думали от Макса ничего скрывать, совсем ничего. Немой смотрел на Максима, поняв его нерешительность, протянул руку, забрал колоду, перетянул её резинкой и уже начал убирать в карман. Максим словно вышел из оцепенения. Ещё мгновение, и красотки расстанутся с ним навсегда. Сомнения отброшены, Максим вытащил из кармана трёшку. Немой всучил ему колоду и сдачу – два железных рубля. Теперь Максу было чем заниматься, он должен вернуться на свою полку и потихоньку рассмотреть добычу.

Макс уединился наверху и стал листать колоду. Боже, какие красавицы! Неужели они вот так вот запросто, согласились позировать без одежды? Или их сфотографировали тайком? Не похоже, так непринуждённо, не скрываясь, они смотрели на него с фотографий. Максим даже не представлял, как он мог бы сам раздеться вот так вот догола и дать себя сфотографировать, чтобы потом кто-то в поездах рассматривал его наготу. Нет, решиться на такое он явно был не в состоянии. Блондинки шли вперемешку с брюнетками, молоденькие и чуть постарше, от каждой у Максима захватывало дух, он обнял бы любую, до того они были хороши. Внезапно Максим почувствовал чужое дыхание за спиной. Он обернулся. Позади него, встав одной ногой на нижнюю полку, где сидел Иваныч, возвышался Николай.

– Та-ак, что это у нас тут? Что ж ты, пионер, нехорошо. Ну, чего ты переполошился, давай, показывай, что там у тебя?

Максим нехотя протянул Николаю колоду. Тот спрыгнул и сел рядом с Иванычем.

– Поглянь-ка, Иваныч, что тут пионер рассматривает.

– Дык он же комсомолец, ядрёна корень, он мне сам сказал.

– Ну комсомольцем он был до тех пор, пока его комсомольская организация не знала, чем Максим в поезде занимается. А теперь, он из комсомола опять в пионерию вернётся. Поглянь-ка, Иваныч.

– Да я, сынок, без очков-то и не вижу. Погодь, глаза обую. От же ж вертихвостки. От же ж оторвы, это где ж их так угораздило голышом фотографироваться! Ох, не мои то дочки, уж я бы ремнём-то задницы их разрисовал бы. Ишь, титьки развесили, бесстыдство одно.

– Зато какие красотки! Где ты таких взял, а?

– У немого купил.

– Я заберу у тебя их. А то нарвёшься на кого, и вправду из комсомола турнут.

– Чего это ты у меня заберёшь? Иди и купи себе. Что, у тебя рубля нет?

– А ты борзый, а, пацан?

– Борзый-не борзый, а твоего не трогал. Попросил посмотреть, я тебе дал. Посмотрел – верни.

Неожиданно Люба пришла Максиму на помощь.

– Да ладно тебе, Николай. Поди сам мальчишкой был. Ему же хочется знать, как женщины устроены. Правда, Максим?

Максим смутился, он был готов ругаться с Николаем, но отвечать на такой интимный вопрос Любе…

– Отдай, Коля, давай мы с тобой лучше до вагона-ресторана прогуляемся, может, у них вино есть какое.

Николай с явным сожалением протянул Максиму колоду и вышел вслед за Любой. Максим сунул карты во внутренний карман, туда, где уже лежал новенький паспорт. Он твёрдо решил до конца поездки их больше не доставать. Ещё не хватало ругаться с Николаем. После обеда в вагоне пошло оживление, люди выходили, и их места занимали новые пассажиры. Поезд зашёл в пригородную зону, и вагоны заполняли возвращающиеся дачники. Прошёл проводник, предупредил, что через полчаса Полоцк. Максим уже сидел внизу, жадно ловя глазами новые пейзажи. Они были очень похожи на родные оренбургские и на остальные, по всему пути следования поезда. Но всё равно это было далеко от дома, а, следовательно, для Максима почти заграница. Поезд замедлил ход, мягко подкатил к перрону, остановился. Все, кому нужно было сходить, поднялись со скамеек и двинулись по проходу. В этот момент поезд дёрнул вперёд, люди попадали друг на дружку, и вагон наполнился матом. Охая и собирая выпавшие из котомок редиску, зелёный лук и укроп, возились в проходе дачники, мешая протиснуться выходящим. Максим легко перепрыгнул через них и увернулся от пары чемоданов, почти ледоколами пробивавших себе путь в проходе. Вот и перрон, как же хорошо после душного вагона вдохнуть свежего воздуха. Чуть скошенная вывеска гласила, что Максим прибыл в Полоцк. Он вышел на привокзальную площадь и огляделся.